Отряд - Андрей Посняков

- Ну, что стоите, ироды? - язвительно усмехнулась бабка. - Стреляйте, покуда и вас не порвал.

Бабахнули выстрелы, и пес, рванувшийся было на новых врагов, заскулив, завертелся волчком, вытянулся да так и застыл навеки.

По щекам висевшей на дыбе девчонки снова полились слезы. «Матушка, пресвятая Богородица Тихвинская, заступись за меня, грешницу, - мысленно молила Мулька. - Пошли скорую смерть, пошли…»

Подойдя к мертвому псу, Свекачиха пнула его ногой и обернулась:

- Ну, что стоите? Чай, на усадьбе делов мало? На праздник сходили, теперь и за работу пора! Птичник вон до конца не прибран, над овином крыша течет… Пшли все! Эй, паря… - старуха придержала какого-то парня. - Слетай-ка в сарай за рогатиной.

«Богородица, Пресвятая Дева…» - продолжала молиться Мулька, про себя-то у нее выходило складно, а в голосе получалось одно:

- М-мы-ы, м-мы-ы…

Взяв в руки рогатину с острым, сверкающим на солнце жалом, бабка Свекачиха отправилась к амбару. Шла одна - больше ей никто и не нужен был сейчас. Сама знала, как убьет Мульку: сначала ударит в живот, выпустит кишки, чтоб помучилась девка, повыла, потом можно попытаться достать и глаза, а уж затем… Кровавые мысли застилали жуткие глаза старухи, из приоткрытого рта капала наземь слюна. Услышав вдруг резкий звук, она и не поняла - что такое. Лишь остановилась, обернулась…

Бабах!!!

Первый же выстрел монастырской пушки разнес в щепки ворота усадьбы! Тут же - для устрашения - прозвучал и второй. Чугунное ядро, с воем пролетев над крышами, ухнуло где-то за частоколом, в лесу.

А затем во двор усадьбы ринулись вооруженные пищалями и саблями люди.

- Стоять! - Пищальники навели ружья на холопов. - А ну, все к стене!

Бабкины людишки не заставили себя долго упрашивать. А вот сама Свекачиха…

- А ну-ка, постой, бабуля! - Догнав старуху, Митька попытался вырвать у той рогатину. Не тут-то было! С виду - бабушка божий одуванчик, Свекачиха оказалась жилистой и упертой, едва не поразив парня в грудь резким выпадом. Слава Богу, успел увернуться и от души лягнул бабку в брюхо. Нехорошо, конечно, со старушками драться, ну да здесь случай особый. Господь простит!

- В железа ее! - сурово глянув на бабку, распорядился Паисий, а Митька с Иваном уже наперегонки влетели в амбар.

- Мулечка, - не скрывая жалости, плакал Митрий. - Ты никак жива, жива…

Отвязав, девчонку осторожно опустили наземь.

- Ходить можешь? - тут подошел и Паисий.

- Ммм… - девчонка не могла даже мычать.

- На телегу ее, смажьте раны, оденьте!

Монастырские кинулись исполнять.

У амбара внезапно появился Прохор, бледный, без шапки, с окровавленными костяшками пальцев на правой руке:

- Там, в подклети…

- Сейчас, - оглянувшись, кивнул Паисий. - Ужо идем, посмотрим.

Дворовые люди Свекачихи не оказали никакого сопротивления - пищальникам-то подставляться охотников не нашлось. К тому же у нападавших имелась и пушка, да и были они не разбойниками, а законной монастырской властью, с которой спорить - себе дороже выйдет.

Паисий, Иван и подбежавший Митька быстро пошли вслед за Прохором. Завернув за угол, обошли крыльцо и сразу же уперлись в открытую дверь подклети. В сыром помещении полуподвала неярко горели свечи, выхватывая из полутьмы длинные лавки с привязанными к ним голыми отроками - у каждого на спине, вдоль позвоночника, змеилась кровавая полоса. Пахло мясной лавкой.

- Вот и пропавшие мальцы, - перевел дух Паисий, нагнулся к одному. - Дышит!

- Надругался над ними содомит, успел все же, - тихо произнес Митрий. - А я-то думал, что это там под рогожкой шевелится?!

- Надругался? - Паисий внимательно осмотрел надрезы. - Нет, пожалуй, тут не только в надругательстве дело. Гляньте разрезы-то! Как на свиньях, что для убоя.

- Там, у дальней стены, какие-то бочонки, соль, - вынырнув из полутьмы, доложил Иван.

- Бочонки? Соль? - Митька вдруг дернулся и шмыгнул носом. - Засолим! - воскликнул он. - Вот что они мне говорили! Так, значит, об этом и речь шла! Это ж… Это ж они их на мясо! И меня хотели… Людоеды! Сволочи! Каты! - Отрок зашелся в рыданиях.

- Прохор, а ты Акулина не видел? - озабоченно поинтересовался Иван. - Неужели сбег?

- Никуда он не делся, - Прохор хмуро подул на раскровяненный кулак. - Эвон, за бочками валяется, никак в себя не придет. Слабак! Я его всего-то один раз и двинул… Правда, от души.

- Грузите содомита в телегу, - распорядился Паисий.

- А может, допросить здесь? - возразил Иван. - Нам ведь еще на пристань идти.

- Здесь? - Паисий насмешливо посмотрел на Прохора. - А он говорить-то сможет? Ты, парень, ему челюсть не выставил?

- Не, - неожиданно обиделся молотобоец. - Нешто я не понимаю? В грудину бил.

Отвязав от лавок, выносили на двор отроков. Привели и Акулина - пришедший в себя содомит держался нервно, то и дело опасливо косясь на Прохора.

- А ну, привяжите его к лавке! - подмигнув Ивану, громко распорядился Паисий. - Сейчас разделаем, как он хотел отроков несчастных… на мясо… Ведь так? Отвечай, подлый содомит! Ну?!

- Не своей волею, не своей, - в страхе залопотал Акулин. - Это не я, не я, клянусь! Это все бабка придумала, мол, чего зря отроков ловить, используем, засолим да отправим в Москву обозом, там продадут на пироги - голод ведь.

- Обоз! - не давая содомиту опомниться, закричал Иван. - Что про обоз знаешь? Когда придет, сегодня?

- Д-да… к вечеру… Я не виноват, не виноват, это все…

- Кто выписал таможенную грамоту? Варсонофий?

- Он…

- За мзду?

- Не только… Он ведь тоже отроков любил, пока монасем не стал. И бабка ему про то напомнила. Но это еще до моего появления было, я тут не при делах.

- Тебя послал Акинфий, московский купец?

- Да-да, он. Да вы все и так знаете!

- Почему Варсонофий должен был тебе поверить? Был какой-то знак?

- Был… Олам с кораблем, на шапке. Мне его Акинфий дал, сказал, чтоб после вернул.

- Заплатили щедро?

- Да… Но уже все кончилось.

- И ты захотел поправить дела человечьим мясом?!

Содомит завизжал, упал на колени:

- Это не я, не я. Это Свекачиха все придумала, все-о-о!

Связанного Акулина увели, бросили в телегу. Отец Паисий, Прохор, Иванко вышли из подклети наружу. Митька убежал еще раньше и теперь искал по двору Гунявую Мульку.

- Ну, Варсонофий, - тяжело вздохнув, судебный старец покачал головой. - Ну и ну… Мало нам шпиона, так еще и тайный содомит в обители окопался.

- Так, может, он и есть шпион? - слово «шпион» Иванко произнес на английский манер - «спай».

- Не думаю, - Паисий покачал головой. - Слишком уж много для одного человека. Впрочем, сегодня вечером увидим.

- Так уже вечер!

И впрямь, воздух вокруг стал холоднее, небо сделалось белесым, туманным, по разгромленному двору пролегли, протянулись длинные тени, а солнце спряталось за дальним холмом. Монастырские колокола забили к вечерне.

- А сегодня ведь Тихвинская, - тихо протянул Иван. - Праздник. Что это? Что за звуки?

Все напряглись, оглянулись, услыхав позади чей-то громкий плач, даже, скорее, стон. В углу, у самых ворот, вернее у того места, где не так давно еще были ворота, ныне превращенные в щепы метким пушечным выстрелом, в пожухлой траве лежал мертвый пес Коркодил. Рядом с ним, обняв собаку за шею, громко рыдала Гунявая Мулька. Митрий, сидевший на корточках рядом, тщетно успокаивал девушку.

А над рекою плыл колокольный звон.

- Ну, пора, - негромко сказал Паисий. - Пойдем теперь к пристани.

- А не рано? - усомнился Иванко, поглядев в небо.

Старец усмехнулся:

- В самый раз.

Глава 20.

Цветок папоротника

…папоротник расцветает в полночь на Ивана Купалу чудесным огненным цветком, который указывает все клады…

Herbe - что это за слово такое? Ведь помнил же, еще у покойного Карлы Иваныча спрашивал. Митька напряг память, еще бы - именно это словечко и было написано чернилами примерно в середине «Пантагрюэля», так, чуть заметненько, по типу - умный поймет. Да нет, пока не понималось что-то, ну никак! Можно, конечно, и потом посмотреть, завтра, но… Вряд ли и завтра будет достаточно времени, да и вообще. Отрок перевернул листок и вздохнул.

Вечерело, и клонящееся к закату оранжевое солнце отражалось в реке, пылающей таким же оранжевым жаром. В бледно-синем небе висели грязно-белые, золотистые снизу облака, на фоне небесной синевы и оранжевого пожара заката четко выделялись черные силуэты баркасов.

Пищальники отца Паисия расположились полукругом вдоль всей пристани, затаившись в ивовых зарослях. Сам старец вместе с Иваном спрятались на баркасе старосты, Евлампия Угрюма, Митька же и Прохор устроились на соседнем судне, стоявшем с другой стороны мостков. Не так уж и темно было - белые ночи, - с карбасов хорошо просматривались дорога, идущая вдоль реки к пристани, скрывающиеся за кустами пищальники и спрятанная за амбаром пушка. А как же! Все по-серьезному, у Акинфия Козинца в обозе, чай, не ангелы - головорезы, один другого гнуснее.