Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

Слово «Полярск» на дорожном указателе было перечеркнуто, а ниже прыгающими корявыми буквами написано от руки: «Степноморск».

— Полгорода — земляки, — объяснил повеселевший Енко, — нашего брата, северного казаха, здесь ценят. Пахарей везде ценят.

В морозной дымке, как на старинной фотографии, проявлялся город. Дома его, обороняясь от враждебной природы, выстроились кругом. Он напоминал фургоны американских переселенцев, готовых защищаться от набега индейцев. Вдали, где мгла неба сливалась с планетой, горели багровые факелы.

— Вот таким и был когда-то наш Степноморск, только без этой гари, — сказал Енко с неожиданной грустью. — Здесь все эти лещенки, винокуры бывают чаще, чем в Москве. Нефть. Деньги. В средней школе народные артисты выступают. Да я бы и в бане пел арию Ленского, лишь бы платили. Тебя сейчас у Мамонтовых высажу, а сам к Салману заеду, разгружусь. Вот передай пакет. Скажи — пусть пельмени готовят.

Руслан дышал, как перед прыжком со скалы. Было весело и страшно. Еще чуть-чуть — и он увидит знакомые лица. Но среди этих лиц ему больше всего хотелось увидеть одно. Он позвонил в дверь. И первой, кого он увидел, была Света.

— Мама, Руслан приехал! — крикнула она и бросилась ему на шею.

— Я с мороза. Простынешь, — сказал он чужим голосом.

В одной руке банка груздей, в другой — заледеневший кусок мяса. Ресницы склеены льдом.

В коридор выходили три двери. И все они разом открылись. Из одной вышли Тучки, из другой — Мамонтовы, из третьей — незнакомые люди. Все улыбались. Всем приятно было видеть земляка и не терпелось услышать, что такого необыкновенного случилось на родине. В коридоре стало тесно, как в лифте.

— Дайте человеку раздеться, — солидно распорядился Индеец, один сохранивший хладнокровие, и оттеснил Свету от Руслана. — Ты с кем приехал?

— С Енко.

— Дядя Андрей, готовь мясорубку, — приказал Индеец, изымая из рук Руслана мясо. — Днем раньше с Антоном бы встретились. На краевую физико-математическую олимпиаду уехал.

Под глазом у Индейца сияла трехцветная, похожая на государственный флаг Германии, радуга.

— Тут еще грузди баба Надя передала.

Руслана раздели в шесть рук, и младший Тучка повел его в ванную.

— Тебе бы с дороги под горячий душ, — сказал он, — да у нас в ванной дядя Андрей рыбу солит.

Заглянул незнакомый мужик.

— Кто знал, что гости приедут, — сердито пробормотал он.

И закрутилась веселая праздничная суматоха. На кухне не протолкнуться. Готовят мясорубку, открывают банку с груздями, оттаивают под горячей струей из крана мясо, заводят тесто. Звон, гам, смех, суета, нож падает на пол. Значит, мужик придет. А нож-то тупой… Руслан не мог избавиться от странного и сложного ощущения. Казалось, он попал в прошлое, все эти люди были ему семьей, но эта семья жила на космической станции. Тесная веселая квартира крутилась на орбите высоко над ночной Землей. Руслан вместе со всеми вращался в этом водовороте, где ему были рады, и он был рад видеть всех. И ничего не надо было, кроме этой взаимной радости.

— Пойдем, пошарим по интернету, — потащил его за рукав Индеец, — а то раздавят, как таракана, и не заметят.

Комната, где жили Тучки, напоминала купе. Две кровати, между ними — стол перед зашторенным окном.

— Откуда у тебя синяк? — спросил Руслан, когда они остались одни.

— Да так. Пусть первыми не лезут. Детство, короче. Придумали с Антоном один прикол. Увидим: пацан идет, и топаем за ним. Куда он, туда и мы. Антон говорит: «Сматры: какой карошый малшык». А я говорю: «Давай этот малшык зарэжым?». Антон так ласково, ласково: «Малшык, ыды сюда…» Из-под шарфов одни глаза торчат. Мальчик сразу — топ, топ, топ. Короче, всех расшугали. Идет один. Метр с папахой и каблуками. Мы опять: какой карошый малшык, ыды сюда… Он поворачивается, как прыгнет, и мне пяткой в глаз — на!

— Как он только достал? — удивился Руслан.

— Я сам удивляюсь, — печально согласился Индеец. — Антон ему: «Ты что? Шуток не понимаешь?» А этот шкет снова — прыг. И пяткой Антону в нос — на! Короче, мы с Антоном — топ, топ, топ! Каратист, блин, оказался. Без юмора.

Хорошую отмазку придумал Индеец. Не рассказывать же всем, что из-за Светки подрался.

Вошел мрачный Енко и, сухо поздоровавшись, пожаловался с порога:

— Жизнь, блин! Как у крашеного яйца на пасху. Лоб об лоб — и у кого башка треснет.

— Что случилось? — спросил Виктор.

— Конкуренты цены сбили. Почти даром мясо отдал. — Горя его никто не разделил. — Андрюха, опять ты здесь путину устроил. Ох, не я с тобой живу! Ох, я бы тебя быстро воспитал, — зарычал гость из ванной.

Оробевший Андрюха изображал бровями смятение чувств.

— А вы когда назад, Константин? — спросил он ласково.

— Не волнуйся, — утешил его Енко, — завтра с утра укатим. Надо проскочить до бурана. Но еще раз приеду и этот пистархоз увижу — самого в ванне засолю. Бельмейда?

Раздвижной стол был прекрасно сервирован. Тазик пельменей, от которых шел густой ароматный пар, грузди и бутылка грузинского вина. Говорили все разом и смеялись вместе. «Бросить бы все, да на недельку к маме. Сколько уж лет зимний Степноморск не видела». — «Поехали. В кузове места много. Только смотреть там особенно не на что. Тоска. Анабиоз». — «Что она там сейчас делает?» — «Да то же, что и все — лета ждет». — «Как там вторая школа?» — «Без комментариев. Квартиру когда получите?» — «Лет пять придется подождать» — «Да вы, батенька, большой оптимист».

Из рук в руки передавали гитару.

Город как в пещере снеговой.Дворник соль на тротуары крошит.На душе надежда и покой:Порошит, порошит…Снег на деревах и проводах,Снег на шапках и плечах прохожих,Снег на моих прожитых годах:Порошит, порошит…Как уютен этот снегопад.Он забыть нам прошлое поможет.Заметает снег дорогу в ад:Порошит, порошит…И рисует строгий пассажирПальцем на стекле смешные рожи.Вот и остановка «Детский мир»:Порошит, порошит…Нет вражды и дрязг среди людей.Каждый вас утешит и поможетКормят дети белых голубей:Порошит, порошит…Золото церквей и грязь дорогЗасыпает снег по воле божьей.В мир приходит добрый старый Бог:Порошит, порошит…

Тем, кто сомневается, есть ли у человека душа, следует чаще смотреть на лица поющих людей. А еще лучше — петь вместе с ними. Разве может не быть души у существа, поющего с душой? Настроение первого снега, божественной чистоты, робкой надежды на то, что этот мир устроен для счастья. Как приятны, как печальны стремительно тающие секунды, набитая людьми квартира в доме на вечной мерзлоте, на краю Земли, на краю Вселенной. Он любил их всех. Даже толстяка Андрюху, имеющего странную привычку солить рыбу в ванне. Даже Енко.

Но все тонуло в золотом мерцании ее волос.

Для Енко разложили раскладушку на кухне. Руслану Индеец предлагал постелить в ванной, накрыв емкость с солящейся рыбой досками. Но этот вариант с негодованием отвергли, поскольку санузел был совмещенным. Ему определили кровать Антона в комнате Мамонтовых. Индейцу это не понравилось до такой степени, что он готов был пожертвовать частью своего ложа, но, узнав, что Света поменяется местами с Виктором Николаевичем, успокоился.

Странная ночь. Ночь на другой планете. Матовое от мороза окно время от времени мерцало всполохами. Возможно, северное сияние. А возможно, световая реклама в доме напротив. Или горящие в ночи факелы. Окно выходило на улицу, по которой проходил полярный круг. Трудно заснуть, чувствуя под собой полярный круг. Всю ночь наливались сумеречной радугой и медленно гасли ледяные кристаллики окна. Забытое откровение первого снега, чистоты и покоя переполняли его. Так чувствует себя человек, выздоравливающий от неизлечимой болезни или раскаявшийся грешник перед казнью. Светла полярная ночь среди безмятежно спящих людей, в простом стремлении сохранить свои души повторяющих судьбу мамонтов. Нежданная катастрофа выгнала их из мертвого города на границу вечной мерзлоты, в ледниковый период. Что будет с ними? Он хотел быть одним из этих мамонтов. Выжить или умереть вместе с ними. Но это была не его семья. У каждого свой тотем.

— Такие дела, партнер: лопнул наш бизнес. Нет навара. Не одни мы с тобой такие умные. А когда много умных на одно дело, все в дураках. Никакого смысла мотаться по морозу, — Енко набрал в легкие воздуха и с километр выдыхал его в глубокой печали, аж стекла запотели. — Батя у меня всегда говорил: «Надо жить скромно, надо жить экономно. Опять свежий хлеб лопаешь? А кто черствый будет доедать?». Всю жизнь черствый хлеб и ели. А свежий в это время черствел. Не хочу я своих спиногрызов черствым хлебом кормить. Пусть белый трескают. С маслом. Ничего! Что-нибудь придумаем.