Графиня Монте-Кристо - Александр Дюма

— В ваших угрозах нет никакой необходимости, дорогой Эркюль, — решительно произнес Фриц. — Во всем этом деле я лишь простое орудие в ваших руках. Вы являетесь душой нашего маленького заговора, и я так благодарен вам за все, что мне даже в голову не придет попытаться предать вас.

— Да, конечно, — проворчал Лежижан, — однако никогда не мешает поговорить друг с другом по душам, ибо таким образом можно избежать досадного непонимания.

После этого сообщники вышли из конторы и стали спускаться по лестнице, весело смеясь и разговаривая, как и подобает старым друзьям.

У ворот они задержались, чтобы попрощаться друг с другом.

— Итак, мы обо всем договорились? — в последний раз спросил Лежижан. Его спутники кивком выразили свое согласие.

— Вы, полковник, — продолжал Лежижан, — отправитесь теперь в дом графа де Пьюзо, и если узнаете там что-нибудь новое, постарайтесь сразу же сообщить мне. А вы, доктор, идите на улицу Рамбутье. Я знаю, что доктор Озам уехал на сутки из Парижа, поэтому сегодня он не сможет навестить Паппиону. Постарайтесь что-нибудь придумать — скажите, что он прислал вас вместо себя или что вы лечащий врач. Вы не встретитесь ни с какими препятствиями, поскольку этот старый негодяй Чинелла участвует в нашем заговоре. Что же касается бедняжки Урсулы, то она невинна, как младенец. Придя к Чинелле, вы найдете состояние его так называемой дочери весьма опасным и скажете, что ей необходима сиделка. Этой сиделкой и станет Урсула, надеюсь, вам теперь все ясно? Об остальном не беспокойтесь, я займусь этим сам.

С этими словами Лежижан поспешно пошел прочь.

Через час его можно было видеть в жалкой таверне, известной среди ее завсегдатаев под названием «Синий тюрбан».

Облокотившись на грязный стол, Лежижан живо беседовал с двумя оборванцами, которыми были не кто иные, как синьор Чинелла и Луи Жакмен.

— Теперь вы сами видите, ребята, что никакой опасности нет, зато выгода от этого будет просто огромна, — говорил он им. — Одним ударом вы сможете убить сразу двух зайцев — защитите невинность и позаботитесь о себе. Малышка эта — сущий ягненок и мы должны во что бы то ни стало вырвать ее из когтей этих ужасных Жоссе. Ее семья поручила мне уладить с вашей помощью это дело.

— Конечно, все это так, — отозвался Чинелла, — но я все же не настолько жесток, чтобы предать этого бедного ребенка, ведь она так добра к моей бедной Пиппионе!

— Кто говорит о предательстве? — вскричал наполовину пьяный Жакмен. — Этот друг сказал, что мы наоборот спасем ее.

— Молодой человек абсолютно прав, — весело заметил Лежижан, — а вот вы, Чинелла, ошибаетесь.

— Хорошо, я согласен, — сдался итальянец, — должно быть, в этом деле вы разбираетесь лучше меня. Кроме того, все это меня не касается. В конце концов, вы хорошо платите, так что я смогу побаловать бедняжку Пиппиону кое-какими лакомствами.

В этот момент в таверну зашли двое рабочих в белых блузах, которые двигались нетвердой походкой, как будто они только что вышли из соседней пивной.

Рабочими этими был Клеман и Жозеф.

Было еще только семь часов, а виконт де ла Крус должен был предстать перед удивленным взором Киприенны не раньше десяти.

ГЛАВА XXI

Любовь и муки

(Из голубого дневника)

— Приведите сюда вашу матушку, — сказал дон Жозе, неподвижно стоя на пороге моей комнаты.

Услышав эти слова, я тут же пожалела о своем недоверии. Несмотря на поздний час и на всю необычность ситуации, я почувствовала, что мне нечего бояться виконта.

— Матушка, конечно, уже спит, — ответила я ему, — поэтому, если вы хотите мне что-нибудь сообщить, то нам лучше поговорить без свидетелей. У моей бедной матери и без того хватает переживаний, поэтому входите, виконт, я готова выслушать вас со всем вниманием.

Он сделал вперед два шага, лишь только два шага.

— Итак, мадемуазель Киприенна, — начал он, — это правда, что вы согласились выйти замуж за этого человека?

— Да, дон Жозе, — ответила я, — я дала свое согласие и не жалею об этом, ибо уже давно забыла глупые мечты, свойственные юности. Вы сами сделали все возможное, чтобы я как можно скорее поняла всю несбыточность своих мечтаний и я искренне благодарна вам за это, ибо вы своим поступком косвенно подтолкнули меня к мысли пожертвовать собственным счастьем ради счастья семьи.

— Я… я… О, не говорите так, иначе я могу сойти с ума. Хотите заглянуть в мое сердце? Хотите узнать всю глубину моих страданий? Так знайте же, что я люблю вас больше всего на свете, несмотря на то, что социальные различия воздвигли между нами непреодолимые преграды. Я люблю вас так, как никогда еще не любил ни одну женщину, такую любовь можно испытать лишь один раз в жизни, такого чувства мне не суждено будет испытать снова, и все же, если бы я увидел вас женой достойного человека, то сказал бы: «Вы поступили правильно, ото всей души желаю вам счастья!» Отчаяние терзало бы мое сердце, но я все равно улыбался бы вам. Но этот Матифо! Разве по его взгляду вы не смогли догадаться о злобной душе этого человека? Говорю вам, это настоящее чудовище, это грязный монстр, отвратительный, как крокодил, и опасный, как гадюка. О, если бы вы знали подлинную историю его жизни! Если бы я имел право рассказать вам все!

— Это ваш долг, иначе я сочту вас клеветником, — ответила я, бледнея и дрожа всем телом. — Голословные утверждения ничего не доказывают, виконт. Тот, кто говорит такие вещи, должен подкрепить свои слова доказательствами.

Не говоря ни слова, он бросил на меня укоризненный взгляд.

— Простите, виконт, — воскликнула я, — посудите сами, что я могу сделать, что я могу сказать и что мне думать? Вы говорите, что мой будущий муж — чудовище и я, к сожалению, склонна верить этому, несмотря на то, что все вокруг хвалят его в один голос. По правде говоря, человек, переживающий смерть приемной дочери, как своего собственного ребенка, вряд ли может быть чудовищем.

— А я говорю вам, — холодно ответил дон Жозе, — что этот человек переложил ответственность за свое преступление на плечи несчастной матери, а затем обогатился за счет дочери, которую предоставил своей судьбе в чужой стране, а может быть, даже убил ее, ибо Матифо не остановится ни перед каким преступлением ради своей выгоды. Поверьте, Киприенна, у меня есть веские основания для выдвижения столь серьезных обвинений против этого человека. Думая о прошлом, Матифо вовсе не мучается угрызениями совести, он дрожит от страха. Его преследуют страшные видения, а не мирные тени, которые, являясь нам иногда среди ночи, вызывают щемящие воспоминания о дорогих нам существах.