Назначенье границ - Татьяна Апраксина

— Как же он ее подвел? — и злорадство тоже.

— Не взял для нее то, что обещал. Мы помешали. Оно, видишь ли, не всесильно даже там, где дела решаются оружием.

— Что оно такое?

Вопрос неподобающий аж дважды. И раньше надо было спрашивать, и королю нельзя выдавать свою неосведомленность в чем-то. Но все-таки патриций — старейший и мудрейший из вождей, собравшихся здесь — и, в определенном смысле, родич. Выслушать совет мудрого не зазорно, напротив даже.

— Если совсем кратко — дьявол. Тот самый. Целиком или частично, я не знаю.

— Господи помилуй! — Торисмунд невольно перекрестился, а все-таки до конца не поверил. Аттилу вообще называли Бичом Божиим, а не Бичом Сатаны, между прочим. — Не расскажешь ли мне и другое? Почему я должен был умереть нынче ночью? И если я погибну в бою, а не в ее… его честь, тоже отдам ему свою душу?

— Не знаю. И не хочу проверять… Аттила о его повадках больше меня знает и давно ему служит, а он пытался сделать так, чтобы с твоей головы волосок не упал. Беда в том, что ты что-то начал — и не закончил. И теперь там пустое место. И оно тебя тянет — иначе бы ты от солнечного света не шарахался.

— Аттила? С моей головы? — да он пленника взять хотел, и кто бы на его месте не захотел, что это еще за вымыслы…

— Как он, по-твоему, узнал, где ты и что делаешь?

— Она… оно подсказало?

— Вас на всю долину слышно было, наверное.

— Так вот в чем дело! — все концы сошлись с концами. Она заманивала Торисмунда невиданными дарами, как раньше заманивала отца. Чтобы погубить и отдать победу Аттиле. Умно, ловко придумано.

— А ты этому почти обещан. Милостью Матери Божьей — только почти.

Предателей Торисмунд не терпел — да кто их вообще любит, особенно, если предают тебя? Ловких обманщиков порой уважал, случалось такое. Но вот иметь с ними дело, ускользнув с края ловушки — и кому спасибо, Аттиле! — второй раз… Нет уж. Ищите дураков. И солнце живых Торисмунду милее солнца мертвых.

— Что бы ты сделал, мудрейший, окажись в подобном положении?

— Я… похоронил бы отца. С почестями. Я сказал бы старшим, что ты не хочешь воевать с братьями за власть: победить в такой войне — обездолить себя, проиграть — потерять жизнь. А потому ты намерен вернуться в Толосу немедля и занять свое место так, чтобы о том не возникло спора. Аттила разбит, опасности не представляет, на ваши земли больше не сунется — да и добычи взято много.

— Это мудрый совет, я признателен за него, — кивнул Торисмунд. — Достаточно ли уйти с поля битвы, чтобы она… эта сила, дьявол она или нет, отступилась от меня?

— Я бы… еще поблагодарил ту, что вступилась за тебя. И старался делать ей приятное.

Торисмунд вспомнил все, что успел сказать, а тем более подумать о Деве и ощутил, как румянец заливает щеки.

— Непременно.

— Вода кончилась, — разочарованно сказал ромей. — Осталось только вино.

— Вино у тебя такое же чудодейственное? — улыбнулся Торисмунд.

— Вряд ли. Но можно проверить.

— Не отказался бы…

Торисмунд не стал засиживаться больше, чем пристойно — ждали дела, да и не так уж его радовала компания Аэция. Но больше не хотелось стрелой, со свистом, вылететь вон из палатки, да и смотреть на ромея хоть в упор, хоть краем глаза, уже не было трудно. Так что он не без удовольствия осушил пару чаш вина, хоть и недолюбливал кислый напиток, да и разбавить его оказалось нечем.

Вышел наружу, прищурился на солнце. Нет, глаза больше не болели, и не казалось, что руки вот-вот покроются пузырями, будто в детстве, когда, играя, прятался в крапиве от сверстников потрусливее. Похоже, ромей сказал чистую правду — впрочем, они и правду часто говорят так, что вся выгода от нее достается им, а остальные оказываются в дураках, хоть и с истиной в обнимку — сила, что ночью соблазняла Торисмунда, да как ловко соблазняла, куда там любой из шлюх, несомненно была нечистой. Отчего бы доброй силе шарахаться от пресветлого солнца, как от крапивы?

Но все же, все же… ромская правда — и есть ромская правда. Может быть, Она и была от лукавого, может быть, даже сам нечистый дух прикинулся ею. Но то, что было обещано… второй раз такой силы не получишь, а что можно было бы сделать, владея ей!

Торисмунд подозревал, что его обманули. То ли ночная соблазнительница, то ли ромский консул, то ли оба сразу… и чувствовать себя дураком ему не нравилось до крайности, но пришлось смириться. Обратного пути нет. Он сделает так, как посоветовал ромей. Потому что… потому что проверять меру его правоты на своей шкуре будет только полный и законченный дурак, а не король!

451 год от Р.Х. 21–24 июня, Каталаунские поля

Сражения в тот день не было. Аттила вполне убедительно пошел на прорыв — был грозен, аки лев рыкающий, рыкал на все поле, глотка-то луженая, а репутацию надо восстанавливать, — а ловить его было некому. Все уже потихоньку начали отползать. Везиготы первыми, у них причина уважительная: похороны короля и выборы нового, потом франки — у этих та же причина, потомственному на треть кентавру надо трон занимать, аланы — следом за ними, гордость мешала уйти раньше. Сангибан рвался в бой, грозился показать Аттиле все на свете, однако, в одиночку преследовать гуннов не стал.

Римляне отошли последними, снялись за пару часов до заката. Ночной марш после вчерашнего сражения многие сочли издевательством, но желающих спорить не нашлось. Приказ — значит, приказ — да и причины понятны, местность уж больно испорчена. Зато ничего неприятного не произошло ни в ту ночь, ни в следующую. Отошли не слишком далеко: армия после сражения двигается медленно: обозы с добычей, раненые, разведка впереди.

Случилось — через три дня с утра, когда вернулись посланные следить за отходом Аттилы разведчики. Половина одной из групп… нет, половина, не досчитавшаяся двоих. Узнав, при каких обстоятельствах пропали эти двое, Майориан почувствовал, что по спине пробежала струйка холодного пота. Рассказывать разведчикам о последствиях ночной поездки через Каталаунские поля он запретил, да они сами не стремились: или не поверят и посмеются, или поверят — и начнут шарахаться. Люди одновременно суеверны и недоверчивы…

«Это входит в традицию, — думал Майориан. — Наши маленькие обычаи, наши верные привычки. Сейчас я скажу, что думаю… и мне, надеюсь, все объяснят. Если это вообще можно объяснить. Хоть как-нибудь…»

Пройти через лагерь — дело недолгое, особенно, если тебя опасаются окликать и останавливать… вот как посмотрят в лицо, так и опасаются.

— Проводите меня к командующему, — приказал он букеллариям. — Дело срочное.