Над Кубанью Книга третья - Аркадий Первенцев

Теперь пришлось Огийченко останавливать приятеля. Гурдай внимательно слушал. Он находил в этих словах те мысли, которые в последнее время приходилось ему всячески подавлять в самом себе. Он внимательно поглядел на Буревого, пожевал губами.

— Да. Вот и доехали. Приходите в гости, земляки.

Буревой наклонился к генералу.

— Ваше превосходительство, как вы нам порекомендуете, не нарезать ли нам винта в станицу, а?

— Как это?

— Поставить точку.

— Дезертировать?

Буревой приподнялся, козырнул.

— Никак пет, ваше превосходительство, на побывку.

И когда Гурдай сошел с коляски, Буревой подморгнул Огийченко:

— Придется земляка не спрашивать…

После предварительного разрешения председателя рады, переданного начальнику караула, Гурдай вошел в зал. На трибуне находился Филимонов. На него шикали, свистели, выкрикивали оскорбительные слова, а он стоял, высокий, сутуловатый, теребя дрожащими пальцами свою седую широкую бородку.

— Я, как атаман Кубанского казачьего войска…

— Нет у нас атамана, — закричали из зала, — нет! Предатель!

— Долой атамана!

На стул вскочил представитель линейцев — его видел Гурдай у Покровского.

— Просим атамана! Есть у нас атаман! — закричал он.

К ошеломленному Гурдаю подтиснулся бледный, осунувшийся Кулабухов.

— Никита Севастьянович, мы находимся перед пропастью… перед бездной…

Челюсть Кулабухова дрожала, глаза увлажнились. Нисколько не стесняясь, он всхлипнул, вытер слезы платком.

— О чем вы говорите? — спросил его Гурдай. — О чем?

— Только сейчас Филимонов предъявил требование Покровского о выдаче нас, подписавших договор с мед-жилисом, — Кулабухов цепко ухватил руку генерала. — Ведь это смерть, Никита Севастьянович. Смерть… Ведь толпа ждет нашей гибели. На улицах скоро запоют карманьолу…

— Успокойтесь, Алексей Иванович, успокойтесь. Деникину невыгодно ссориться с Кубанью, невыгодно…

Наконец шум затих, и, как всегда, наступила особенная тишина. Филимонов, оправившийся от оскорблений, произносил одну из своих внешне блестящих речей. Он говорил о долге народных представителей, о своем долге, перечисляя главные этапы своей деятельности, и, наконец, заявил о своей готовности сейчас же сложить булаву, если рада этого захочет.

Большинством голосов рада вотировала доверие Филимонову. Председатель рады Иван Макаренко, личный и политический враг Филимонова, истерически-писклявым и каким-то придушенным голосом заявил о том, что слагает с себя полномочия. При полном молчании всего зала он спустился с трибуны и быстро прошагал к выходу. Это послужило как бы сигналом. Заседание закрыли. Помещение опустело. Сторожа вооружились метлами и принялись убирать зал. К подъезду театра вместо живописных и рослых казаков-гвардейцев подошел взвод юнкеров, стукнул о мостовую прикладами, произвел расчет и занял караульные посты. На Красной улице появились патрульные группы верных Покровскому полков.

Гурдай ехал с окончательно подавленным Кулабуховым.

— Как я жалею, Никита Севастьянович, что оставил свою спокойную должность, — тихо сетовал он. — Жил мирно, спокойно. Станица Новопокровская — хорошая, приход богатый, прихожане всегда чтили меня. И только теперь, когда я поехал к себе домой на каникулы, встретил недружелюбие, замкнутость. Старики против меня за то, что я оставил церковь, молодежь против меня за мою политическую деятельность. Как вы думаете, что мне делать?

— В каком отношении?

— Покровский требует моей выдачи. Не явиться ли мне самому к нему?

— Для чего?

— Для того чтобы потребовать над собой гласного и открытого суда. Ведь я не чувствую за собой вины, не чувствую…

— Пожалуй, это будет разумный шаг, Алексей Иванович. Страсти постепенно утихнут. Такое положение в крае выгодно только нашим, политическим врагам. Последнее время рада стала посмешищем улицы…

— Тогда я являюсь добровольно, — тихо сказал Ку-лабухов. Он запахнулся в бурку, обмотал шею белым башлыком. — Добровольно являюсь. Но, остальные решили продолжать борьбу. Вы знаете, пригласили полковника Роговца, чтобы он арестовал Покровского и разоружил его части.

— Роговец вряд ли может быть организатором сопротивления Покровскому, — после короткого молчания заметил Гурдай. — Я сомневаюсь в наличии у него простого мужества. Кто его пригласил?

— Иван Леонтьевич Макаренко.

— Бессмысленно, совершенно бессмысленно. Надо не забывать, что за спиной Покровского вооруженная армия: Добровольческая армия, сильный государственный аппарат, сыск…

— Вы забудьте про то, что я вам сказал, Никита Севастьянович, — испуганно попросил Кулабухов, — забудьте. Если об этом пронюхает Покровский, прибавится лишнее обвинение.

Рано поутру 6 ноября за Гурдаем прибыл порученец Филимонова с приглашением прибыть во дворец атамана, где должно было состояться закрытое совещание членов рады. Гурдай ехал во дворец с большой внутренней тревогой. Совещание, конечно имеющее оппозиционный характер, могло окончиться весьма неблагоприятно.

Гурдай вошел в зал заседаний с намерением предупредить Филимонова об опасности. В зале заседаний собрались в большинстве те, кто был намечен Покровским в члены нового правительства по списку, известному Гурдаю. Внешне все казались помятыми и приниженными. Никто не говорил друг с другом, чувствовалась большая подавленность.

— Ужасно, — шепнул Гурдаю член рады Аспидов, — это ужасно. Если про это совещаньице пронюхает Покровский, мы пропали.

И в это время в комнату, в сопровождении Филимонова, быстро вошел Покровский.

Все встали. Неподдельный испуг, застывший на лицах, заставил Покровского улыбнуться. Он — приостановился, небрежно козырнул.

— Здравствуйте, господа! Садитесь.

Сам Филимонов был тоже растерян. Появление Покровского, очевидно, было неожиданностью для него. Не обращая внимания на произведенное впечатление, Покровский развязно развалился в атаманском кресле, вынул портсигар и постучал мундштуком по крышке.

— Замечательно, — небрежно бросил он, — вы здесь как нельзя кстати. Я вас постараюсь кое в чем убедить. — Он отложил папиросу, обвел всех холодными, с каким-то металлическим блеском, глазами. — Расхождения в коренных взглядах между радой и Добровольческой армией крайне болезненно отозвались на войсках, и я имею сведения, что так же болезненноотозвалисьна казачестве.

— Это неверно, — сказал Аспидов, — неверно, если принять во внимание…

— Когда я говорю, другим советую молчать, — перебил его Покровский. Он поднялся, оперся пальцами о стол, немного наклонился вперед и продолжал говорить убежденно и зло: — Я думаю, что никто из казаков не может себе представить, что тот союз, который спаян кровью, мог быть кем-нибудь расторгнут. Тем не менее последние события породили тревогу на фронте. Я не десятки, а сотни раз командовал войсками в бою и помню, что в высочайшие, самые красивые моменты, когда все войско, сломив сопротивление врага, вдруг слышит, что в тылу небезопасно, что его «обошли», — не выдерживает, начинается смятение, переходящее в панику, и весь успех вмиг идет насмарку. — Покровский помедлил. — Так страшен тыл, так важно спокойствие в тылу для фронта. Тыл у нас не спокоен, и вы своими действиями вносите это беспокойство. Для нас, военных, немыслимо иметь во главе какое-нибудь коллегиальное управление, какой-то комитет, похожий на совдеп. У нас впереди должен быть один вождь. Нас может вести только один вождь, облеченный властью главнокомандующего, облеченный военной диктаторской властью. Я неоднократно призывал вас к объединению. Я сам кубанец, сам член рады, желаю полного преуспеяния Кубанскому войску. Но вместе с тем солдат, получив приказ главнокомандующего очистить тыл от разлагающих его элементов, должен его выполнить. Те лица, которые способствовали разъединению фронта и тыла, которые вели закулисную недостойную игру, должны понести заслуженную кару. Меня интересует, господа, что думаете вы по этому поводу?

Дубовые стулья с высокими резными спинками правильными линиями протянулись по обе стороны стола, накрытого темно-красным бархатом. Стулья казались пустыми, и только белые пятна неподвижных рук выделялись на бархате. Гурдай не хотел поднимать головы. Он трусил сосредоточенного и страшного взгляда Покровского. Гурдай ждал, и, когда со стола исчезли чьи-то сухие, нервные руки, он поднял веки.

Отвечал Покровскому Скобцов, глава фрондирующих линейцев, работавший в области земледелия.

— Я отношусь отрицательно к мерам жестокой расправы с политическим противником, — волнуясь, сказал Скобцов, — в раде мы боролись и с Кулабуховым, и с Бычем, и с Султан-Гиреем, но борьба эта была чисто внутренняя, и мы не можем допустить, чтобы кто-то из… из посторонних вмешивался в эту борьбу и… угрожал репрессиями. Если уж начинать вешать, то вешайте нас первыми, чтобы не было недомолвок.