Лондон: биография - Питер Акройд

Потом началось строительство. Горожане и владельцы частных домов были вынуждены ограничиться собственными средствами, в то время как общественные работы — например, восстановление церквей — финансировались за счет налога на битумный уголь. К весне 1667 года будущие улицы были размечены, и власти обратились с призывом «ко всем соотечественникам, которые желают помочь и обеспечить нашу столицу деревом, кирпичом, известью, камнем, стеклом, сланцем и прочими материалами для строительства». Это повлекло за собой большие перемены в составе городского населения.

Можно предположить, что многие из тех, кто жил в городе до Великого пожара, так и не вернулись на свои пепелища. Одни уехали в провинцию, другие отправились в Соединенные Штаты; почти во всех случаях решающими факторами оказывались наличие родственников и надежда получить работу. Но когда началось восстановление города, в него потянулись тысячи новых людей. Это были землекопы и производители кирпича, извозчики и литейщики, жившие прямо за городскими стенами; кроме них, в город, потерявший половину своих рынков и большинство магазинов, хлынули сотни лоточников и торговцев. Конечно, пришли и строители, которые пользовались ситуацией и на скорую руку сооружали целые улицы. Роджер Норт описал, как самый известный из этих ловкачей, Николас Барбон, постепенно преобразовал часть Лондона, «покрывая голую землю улицами и домиками и наращивая их число за счет максимального уменьшения фасада». Барбон оценил преимущества простоты и стандартизации. «Не стоит заниматься мелочами, — как-то заметил он, — на это способен и простой каменщик». Но и простые каменщики были по горло загружены работой.

За два года после пожара были построены тысяча двести домов, а в следующем году — еще тысяча шестьсот. Процесс восстановления не был таким стремительным и бурным, как полагают некоторые историки, и в течение нескольких лет Лондон выглядел сильно разрушенным, но все же он постепенно поднимался из руин.

Карта, составленная Джоном Огилби в 1677 году, то есть всего через одиннадцать лет после катастрофы, отражает новый облик города. Большая его часть была восстановлена, хотя отдельных церквей на карте не хватает, а план широкой реконструкции набережных Темзы так и не удалось привести в исполнение. Новые кирпичные дома с узким фасадом изображены в виде прямоугольников; они расположены довольно близко друг к другу, а между ними тонкими ниточками тянутся переулки и узкие проходы. Ко многим из этих домов примыкают сзади дворики или садики, но общее впечатление тесноты и скученности от этого не пропадает. Если бы вы в ту пору прошли на восток по Леденхолл-стрит, то на участке длиной в сотню ярдов — а именно от Биллитер-лейн до пересечения с Фенчерч-стрит — вы миновали бы не меньше семи переулочков (Джон Страйп характеризует их либо как «относительно недурные», либо как «тесные, мерзкие и жалкие»), которые обыкновенно кончались тупиками или крохотными двориками. Большая часть площади здесь закрашена серым цветом, обозначающим маленькие жилые здания из кирпича и камня.

По карте Огилби можно видеть, что город неуклонно расширялся. Область вокруг Линкольнс-инна в западном районе была размечена под улицы и дома; на севере, в Кларкенуэлле, уже появилось множество новых улочек и площадей. Николас Барбон создал Эссекс-стрит, Деверукс-корт, Ред-Лайон-сквер, Бакингем-стрит, Виллерс-стрит и Бедфорд-роу. Талантливейший строитель и планировщик, он оказал огромное влияние на облик города — в этом отношении его превзошел только Нэш. Прагматизм и финансовый авантюризм Барбона кажутся вполне соответствующими характеру и атмосфере города, который так сильно разросся благодаря его стараниям: каждый способствовал процветанию другого. Отчасти в результате его деятельности состоятельные купцы и коммерсанты перебрались подальше от шума и запахов старых торговых районов. Таким образом они спасались от «вони, дыма и тесноты восточного Лондона».

Кстати, кое-какие перемены в столице произошли еще до того, как пожар подхлестнул работы по ее реконструкции. Площадь Ковент-гарден была спланирована и перестроена в 1631-м; за ней, четыре года спустя, последовала Лестер-филдс. Строительство Севен-Дайалс происходило одновременно с возведением церквей Сент-Джайлс и Сент-Мартин (обе «в полях»), Грейт-Расселл-стрит была закончена к 1670 году. За годдо пожара была разбита Блумсбери-сквер. К 1684 году процесс расширения на запад привел к возникновению Ред-Лайон-сквер и Сент-Джеймс-сквер.

В основе создания этих «скверов», то есть площадей с окружающими их домами, лежал, по определению Джона Эвелина, принцип «маленьких городков», которые фактически не так уж отличались от независимых округов англосаксонского Лондона, находящихся под контролем одного хозяина. В XVII веке владелец феодального поместья — например, хозяин Блумсбери лорд Саутгемптон — мог решить, что его земли должны приносить ему доход. Сам он занимал одну из усадеб на своей территории, а все остальное сдавал предпринимателям, которые застраивали полученные участки, а потом находили субарендаторов или платных жильцов. Через девяносто девять лет дома становились собственностью лендлорда.

Другие особенности «скверов» были связаны с их населением. В лучшем варианте они рассматривались как маленькие саморазвивающиеся сообщества, каждое со своей церковью и рынком. Таким образом, вне старых городских стен возникали вполне привлекательные условия для жизни. Когда в Лондоне появились первые «скверы», в них, по словам Маколея, видели «одно из чудес Европы» благодаря сочетанию бытовых удобств и светского благоприличия. Правильность и однородность этих кварталов, столь резко контрастирующая с барочной причудливостью Парижа или Рима, была, возможно, перенята у старинных монастырей, которыми некогда изобиловал Лондон. Пройти по Куин-сквер, Расселл-сквер, Торрингтон-сквер и Бедфорд-сквер значило почувствовать, что «традиции Средневековья не погибли», только безмятежность патриархального бытия переместилась на запад.

И все же в жизни Лондона всегда присутствовали атавистические элементы; проявлялись они и в пору его разрастания за пределы старых границ. Расширение города происходит волнообразно, и периоды бурного движения сменяются периодами затишья. Иногда город лишь задевает какую-то область по краешку, а иногда полностью ее порабощает. К примеру, Лестер-сквер и Сохо-сквер находились в такой близости от разбухающей столицы, что не было и попыток создать вокруг них относительно замкнутые сообщества, где жизнь текла бы тихо и мирно. Здесь следует также заметить, что бурные городские метаморфозы, по словам Джона Саммерсона, отвечали скорее закономерностям развития торговли, чем «меняющимся амбициям и политике правителей и администраторов». На некоторое время город остановил свое продвижение к западу там, где сейчас пролегает Нью-Бонд-стрит, а прежде было лишь «голое поле». Строительство временно прекратилось на южной стороне Оксфорд-стрит, которая была не более чем «дорогой в колдобинах», окаймленной живыми изгородями. На Риджент-стрит тогда «царило запустение», а Голден-сквер, где ранее хоронили умерших от чумы, была «пустырем, на который ни один лондонец не мог в ту пору ступить без опаски».

Не все новые «скверы» оставались образцами гражданской и общественной гармонии в течение сколько-нибудь продолжительного периода. Маколей пишет, что к концу XVII века посреди Линкольнс-инн-филдс было «открытое место, где по вечерам собиралось всякое отребье» и где «повсюду валялся мусор». Сент-Джеймс-сквер превратилась в «свалку, куда свозили всю требуху и шлак, всех дохлых кошек и дохлых собак Вестминстера»; в какой-то момент там «поселился наглый нищий и построил сарай для мусора под окнами раззолоченных трактиров». Это очередное свидетельство пестроты и противоречивости лондонской жизни, но из этого можно сделать вывод и о том, что уже тогда неотъемлемыми ее чертами были жестокость и агрессивность. Например, соблазнительно представлять себе новые «скверы» как изолированные сообщества, все еще окруженные полями, но на самом деле эти поля тоже активно застраивались. «На этом краю города, — жаловался один житель Вестминстера, — целые поля заполняются новыми домами, которые тут же обращаются в кабаки, набитые бедным людом».

В то время как развитие большинства западных лондонских пригородов протекало на основе аренды земель и опиралось на парламентские постановления, расширение восточных пригородов происходило медленно и спорадически — ему мешали древние статуты маноров Степни и Хакни, разрешающие лишь ограниченные копигольды сроком до тридцати одного года[48]. Поэтому с самого начала развитие города на востоке было неполноценным и непланомерным. Уоппинг и Шадуэлл сформировались через десять лет после пожара, а район Спитал-филдс «был почти полностью застроен» к концу столетия. Майл-энд постепенно становился густонаселенным районом, а вдоль набережной от Ратклиффа до Поплара тянулся сплошной ряд убогих домишек и лавок.