Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия - Александр Костин

В перечне «былей» видят и родовые наименования племен ковуев. Но и эти поиски не дают ощутимых результатов, вступая в разительные противоречия с переводом «были» – «бояре». Но если считать «былей» летописными ковуями, то придется признать, что автор Слова допустил в данном случае поэтическую неточность. Ведь «как раз именно этих ковуев, – пишет И. Новиков, – Ярослав и отпустил в поход вместе с Игорем, и они приняли на себя первый удар половцев, так что Святославу нечего было жалеть об их отсутствии». Термин «были» встречается в древнерусских памятниках XI—XII веков (перевод Амартола, Супрасльская рукопись), причем везде со значением бояре. Однако «татраны», «могуты» и пр. не могли быть в XII веке боярами (если считать их племенными названиями). И. Новиков считал, что перед нами «не названия племен, а социальная характеристика части Ярославова войска»[340].

Высказав несколько своих догадок о происхождении слов «ольберы» (от имени боярина Олбыря Шерошевича), «могуты» (от имени разбойника Могуты) и «шельбиры» (от польского szalbierz – бездельник, плут), он все-таки склоняется к тому, что за этими словами ничего не стоит.

«На наш взгляд, все эти «могуты», «ольберы», прочие «были» появились под пером автора Слова в результате его чисто этимологическо-литературной работы: он включил в свой перечень ряд наименований, имеющих тюркские корни, разного происхождения, добавив ряд прозвищ, созданных им самим»[341]. На что попенял ему А. А. Зализняк, упрекнув в лингвистической безграмотности: «Не будем комментировать эту размашистую лингвистику, перечеркивающую все работы профессионалов-тюркологов… В целом следует констатировать, что лингвистическая часть построений А. А. Зимина непрофессиональна и никак не может служить обоснованием его гипотезы <об авторстве И. Быковского.– А. К.>. По-видимому, Зимин, выдвигая лингвистические аргументы, искренне не понимал, что вторгается в область, где его подготовки абсолютно недостаточно»[342].

Критика в адрес одного из ведущих историков страны со стороны столь же известного лингвиста, конечно, жестковата, но видимо немного поостыв, Зализняк отдает ему дань восхищения: «…сейчас еще вполне живо воспоминание о недавно ушедшей эпохе идеологического диктата. И независимо от согласия или несогласия в собственно научном отношении, нужно отдать дань уважения смелой и искренней попытке А. А. Зимина вступить в борьбу с казенным единомыслием и со статусом священной коровы, который был придан в СССР «Слову о полку Игореве»[343].

На наш взгляд, А. А. Зимин попал в точку, высказав крамольную мысль, что все эти термины есть плод чистого воображения, появившийся, однако, не «под пером автора «Слова», а иных «авторов», речь о которых впереди.

Отсутствует этот фрагмент и в так называемом «Щукинском списке» «Слова», который, на наш взгляд, является промежуточным вариантом «Буслаевского списка «Слова», вошедшего в его «Хрестоматию» по изданию 1861 года[344].

Действительно, трудно отрешиться от мысли, что оба эти списка генетически не связаны между собой. Как в «Щукинском списке», так и в «Исторической хрестоматии» Буслаева опущены такие фрагменты категории «темных мест», как: «И на канину зелену паполому постла»; «Съ тоя же Каялы… Софіи къ Кіеву»» «За нимъ кликну… в пламянѣ розе»; «у Плѣсньска ни болони… к синему морю»; «Нъ се зло… сыну Глѣбову!»; «которою бо бѣше насиліе… съ Дудутокъ»; «нъ разно ся имъ хоботы пашуть» и др. Конечно, «Щукинский список» не является калькой препарированной версии «Слова», вошедшей в «Хрестоматию» Буслаева. Есть изъятия текстов, которые в «Щукинском списке» присутствуют, и напротив, в ряде мест «Щукинского списка» отсутствуют тексты, вошедшие в «Хрестоматию». Однако это обстоятельство не является, на наш взгляд, основанием, чтобы считать эти списки независимыми. Просто Буслаев работал над совершенствованием препарированного текста от издания к изданию как «Исторической», так и «Русской хрестоматии»[345].

Например, первая лакуна (пропуск в тексте) в «Щукинском списке» – «воя» в предложении «…и видѣ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты». Понятно, что никакое это не «темное» слово, и в «хрестоматии» Буслаева оно присутствует. Также неуместно появление десятой лакуны – «…на поганыя погыбе…» в предложении «Усобица княземь на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату…», без которой оно теряет смысл. Или, например, 27-я лакуна – «…князю Игорю не быть. Кликну…» не «улучшает», а, напротив, «затемняет» смысл довольно спорного фрагмента «Слова» «Комонь въ полуночи! Овлуръ свисну за рѣкою – велить князю разумѣти: князю Игорю не быть. Кликну, стукну земля…»

С другой стороны, в «Хрестоматии» Буслаева изъят как «темное место» действительно весьма сложный фрагмент «Слова» «…и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подаста Хинови…», хотя оно (изъятие), на наш взгляд, нисколько не улучшает текст фрагмента: «Темно бо бѣ въ 3 день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста, и съ нима молодая мѣсяца, Олег и Святъславъ, тьмою ся поволокоста <и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подаста Хинови>. В то же время этот фрагмент благополучно присутствует в «Щукинском списке».

На наш взгляд, эти несоответствия отнюдь не свидетельство тому, что Буслаев хотя бы косвенно не был причастен к появлению «Щукинского списка», напротив, они подтверждают эту гипотезу. «Щукинский список» – это как бы черновой набросок, где отрабатывалась его идея по изъятию «темных мест» «Слова», которая в окончательном виде воплотилась в его «Хрестоматии». Неизвестно лишь то обстоятельство, какими путями этот черновой список попал к писцу «Щукинского списка», а затем в собрание московского коллекционера П. П. Щукина.

В то же время нельзя исключить и противоположный вариант, что «Щукинский список», появившись, например, в середине XIX века, мог стать для Ф. И. Буслаева отправным моментом для собственной реконструкции памятника с изъятием «темных мест». К сожалению, несмотря на значительную работу, проделанную Н. К. Гаврюшиным, доискаться до истины не удалось до сегодняшнего дня, хотя по косвенным признакам Н. К. Гаврюшин «вычислил» дату его написания (вторая четверть XIX века)[346].

В то же время косвенно признается сам факт того, что некоторым исследователям независимо друг от друга в разное время приходит в голову мысль, что «темные места» в «Слове» – это искусственные образования, не имеющие к протографу памятника ни малейшего отношения. Если «темные места» есть не что иное, как позднейшие вкрапления в первоначальный текст «Слова», тогда лакуны как в «Щукинской рукописи», так и в реконструкции Ф. И. Буслаева являются местами «прививки» инородных текстов в живую ткань памятника. Это, на наш взгляд, будет тем более правдоподобная версия, если «Слово» написано «Анонимом» во второй половине 70-х годов XVIII столетия. В этом случае появление «темных мест» в «Слове» приходится на период оставшегося тридцатилетия с момента написания протографа до первой публикации в 1800 году. Поскольку самому Анониму не было никакой необходимости «затмевать» текст своего произведения, причем настолько, чтобы последующие поколения исследователей терялись в догадках о времени его написания, поскольку он обращался к своим современникам с призывом завершить завоевание Южных земель, которое не удалось совершить русским князьям в 1185 году, то остается единственная версия, что это сделали, скорее всего, первые издатели «Слова».

Именно из-за наличия «темных мест» в памятнике в первую очередь возникли многочисленные подозрения современников его первого издания в подлинности его датировки, с одной стороны, и появления подделок, в том числе с изъятием «темных мест», с другой.

Если «поддельщик» изымал «темные места» из текста «Слова», предполагая, что они имеют позднейшее происхождение по отношению к протографу, то его работу следует понимать не как подделку, а как «очистительную» акцию. Были ли в начале XIX века, после первой публикации «Слова», такие «специалисты», которые, вопреки мнению целой когорты «скептиков», сомневавшихся в подлинности памятника, пытались отстаивать подобным образом его подлинность. Как бы это ни звучало парадоксально, лучше всего следует поискать подобных «специалистов» среди мастеров подделки памятников древнерусской письменности.

Чтобы ответить на этот вопрос, сделаем небольшой экскурс ко временам первой публикации «Слова», которая, кстати сказать, не вызвала фурора среди просвещенных современников. Более чем десятилетний труд графа А. И. Мусина-Пушкина и сотоварищей получился поистине «темным», неудобочитаемым и полным нелепых ошибок, поэтому совершенно неудивительно, что публикация вызвала к жизни целую когорту скептиков, посчитавших «Слово» ловкой подделкой. Наряду с М. Т. Каченовским, признанным «главой скептиков», серьезные сомнения в подлинности «Слова» высказывал О. И. Сенковский, усматривавший в нем близость к поэзии Оссиана, а также такие известные деятели культуры того времени, как С. М. Строев, И. И. Давыдов, М. Н. Катков, С. П. Румянцев и лидер славянофилов К. С. Аксаков, решительно заявлявшие, что «Слово» является результатом работы фальсификатора.