Чернильный обмен - Мелисса Марр

— Ты дошла до выхода, Лесли. Это хорошо. — Голос Ириала проскользнул в ее сознание, и, хотя это уже не удивляло, Лесли все же вздрогнула.

— Не нужно звать его шофера. Поймайте мне такси, — попросила она швейцара и крепко сжала кулаки: на этот раз у нее все получится. Она не потеряет сознание и не грохнется в обморок. Маленькие победы тоже важны. — Я поеду на такси к складу, — выдавила она и пошатнулась.

— Вы уверены, — начал швейцар, — что достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы…

— Да. — Во рту у нее пересохло. Кулаки были так крепко сжаты, что было больно. — Габриэль, донеси меня, пожалуйста, до такси. Надо ехать к реке… — И она упала, надеясь, что он ее услышал.

Проснувшись на траве у реки, Лесли почувствовала себя свободной. Она испытывала облегчение. Ириал не мог выпить из нее хорошие чувства. То, что она не была совершенно бесчувственной, должно было обрадовать ее. Так бы и было, если бы не сводящая с ума жажда прикосновений Ириала, а еще ужасная, отвратительная тоска, появляющаяся всякий раз, когда темные эмоции наполняли ее так, что ей нечем было дышать, но все же не задевали ее собственных чувств.

Неподалеку ждали несколько Ищеек Габриэля, наблюдая за Лесли. Она не боялась их. Казалось, они рады тому, что нравятся ей. Несколько раз она видела Эни и Тиш. Лесли спокойно приняла их смешанную сущность, учитывая тот шокирующе свободный образ жизни, который она теперь вела. Она смирилась с тем, что Эни, Тиш и Рэббит знали, к каким изменениям приведет чернильный обмен.

— Ты очень сильная, Лес, правда-правда, — настаивала Эни.

— А если нет?

— Тогда станешь. Это ради Ири. Нам нужно, чтобы он был сильным. — Эни обняла Лесли. — Ты спасла его. Двор стал намного сильнее. Ири стал сильнее.

Не обращая внимания на Ищеек, Лесли пошла вдоль реки к складу, где они с Рианной частенько прятались, чтобы покурить. Проскользнув в открытое окно — так же, как раньше с Рианной, — она пошла на второй этаж, откуда было хорошо видно реку. Там, наверху, вдали от всех, она впервые, с тех пор как ушла из дома с Ириалом, почувствовала себя почти нормально.

Она сидела на подоконнике, свесив ноги из окна, и смотрела на течение реки. Не было ни смертных, ни фейри, ни Ириала. Вдали от всех она чувствовала себя спокойно. Все в мире снова встало на свои места, и сам мир почему-то казался более устойчивым, когда она была одна. Неужели все потому, что сейчас мы не вместе?

Эти мысли потеряли смысл, когда она почувствовала его приближение. А через миг Ириал стоял внизу и смотрел на нее.

— Ты собираешься спускаться оттуда?

— Может быть.

— Лесли…

Она встала на ноги, приподнялась на носочки и вытянула руки над головой, словно собиралась нырнуть в бассейн.

— Мне должно быть страшно, Ириал, а я ни капельки не боюсь.

— Зато мне страшно. — Голос Ириала больше не был нежным и успокаивающим. Он был жестким. — Я боюсь.

Поток ветра ударил Лесли, и она покачнулась назад и вперед.

Ириал казался непреклонным, каким, впрочем, он всегда и был.

— Мы сможем пройти через это и… — начал он.

— Тебе будет больно, если я шагну вперед?

Голос Лесли был безразличным, но сама идея ей казалась волнующей. Без страха. Страх по-прежнему не приходил. Она совсем не хотела причинять себе боль. Почувствовать себя нормальной — вот и все, что ей было нужно. Раньше она этого не осознавала, но в этот миг знала наверняка, чего хочет: ей нужна была она сама, целостная, со всеми частичками ее существа и со всеми чувствами. А все они где-то очень далеко.

— Ты почувствуешь это? Я почувствую, если упаду? Мне будет больно?

Она посмотрела на него: он был великолепен, и, несмотря на то, что он лишил ее выбора, в ее взгляде была нежность. Он защищал ее. Пусть он виноват в той путанице, в которой она оказалась, но именно он не давал ей впасть в безумие, которым угрожала эта путаница. Он всегда принимал ее, невзирая на то, как часто она его искала, на то, что он должен был руководить Двором, на то, что он выглядел по-настоящему уставшим. Стоило ей подумать об этом, подумать о нем, как ее переполняли нежные чувства.

Когда он заговорил, в его голосе не было и намека на нежность. Он указал на землю:

— Прыгай.

Злость, страх, сомнения волной прокатились по ней. Не отголосками, а по-настоящему. На одно короткое мгновение эти чувства были ее собственными и настоящими.

— Хорошо.

— Хорошо, — повторил он. — Я не стану останавливать тебя. Я не хочу отбирать твою волю, Лесли.

— Но ты ее отобрал. — Она видела, как к Ириалу подошел Габриэль и что-то прошептал ему. — Ты это сделал. Я не счастлива. Но я хочу быть счастливой.

— Так прыгай, — сказал он и, не отводя от нее глаз, обратился к Габриэлю: — Не давай никому приблизиться. Ни людям, ни фейри.

Лесли снова уселась на подоконнике.

— Ты поймаешь меня.

— Поймаю. Но если падение доставит тебе удовольствие, — он пожал плечами, — что ж, я предпочту, чтобы ты была счастлива.

— Я тоже.

Лесли потерла глаза, как будто они наполнились слезами. Я не заплачу. Она больше не плакала. Не беспокоилась, не злилась. Вообще не испытывала неприятных эмоций. Целой части ее существа больше не было — ее отобрали, как и всю ее прежнюю жизнь. Больше не было занятий, не было мелодраматичной Рианны; больше не будет смеха на кухне в ресторане, не будет танцев в «Вороньем гнезде». И не было никакого способа исправить то, что случилось. Пути назад нет, и вообще идти назад — плохой выбор. Но и в том, чтобы оставить все, как есть, не было радости. Она жила в каком-то неясном сне, а может, и в кошмаре. И она понятия не имела, была ли разница между кошмаром и сном.

— Я не счастлива, — прошептала она. — Я не знаю, что со мной. Но это точно не называют счастьем.

Ириал стал взбираться к ней по стене, хватаясь за обломки кирпичей и металла, которые ранили его руки острыми краями и оставляли кровавые следы.

— Держись, — сказал он, застыв в оконном проеме.

И она ухватилась за него, словно он был единственной прочной вещью в ее мире. Он полез по стене дальше, добрался до голой крыши, остановился и поставил ее на ноги.

— Я не хочу, чтобы ты была несчастна.

— Я несчастна.

— Это не так. — Он взял в ладони ее лицо. — Я знаю все, что ты чувствуешь, милая. Ты не грустишь, не злишься, не переживаешь. Что же в этом плохого?

— Все это не по-настоящему… Я не могу так жить. И не буду.

Наверное, она казалась ему вполне серьезной, потому что он кивнул:

— Дай мне еще несколько дней, и я найду решение.

— Ты расскажешь…

— Нет. — Он смотрел в ее глаза с какой-то странной уязвимостью. — Для всех будет лучше, если мы не станем об этом говорить. Просто доверься мне.