После бури. Книга вторая - СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН

— Вам нельзя ехать к сыну,— сказал Корнилов.— Нельзя! — Он убеждал ее, что нельзя, что это безумие, убеждал, умолял, позабыв, что только что искал в ней врага...

Нина Всеволодовна снова опустилась на стул и, не слушая его, говорила:

— ...я буду жить в том же городе, я сниму угол где-нибудь рядом с домом, в котором живет мой сын, я буду каждый день встречать своего сына на улице и смотреть ему в лицо. Я не принесу ему никаких неприятностей, он ведь не знает меня. Я буду ползать за ним по дорогам, где-нибудь в канавах, буду подглядывать за ним в щели заборов, буду...

— Это безумие! Зачем вы это сделаете, почему?

— Потому что, когда я была женой Лазарева, я могла забыть о своем сыне, а теперь не могу, нет! Вот и все. Идите, дорогой Петр Николаевич, идите к себе!

— Неужели для этого вы и возрождались из страха? Из отчаяния?

— Я не знала, для чего. Оказалось, для этого! Идите, Петр Николаевич, прошу вас!

— Подумайте, Нина Всеволодовна, подумайте! Вы безупречно честны и думать тоже можете честно.

— Если бы я была честной женщиной, я, если уж все так случилось, должна была возненавидеть вас, но у меня нет к вам ненависти, сколько я ее ни призывала, нет и нет! Уйдите, Петр Николаевич, прошу вас.

— Я стал вам противен?

— Если бы наступили одни только ночи, тогда можно было бы жить так, как я живу теперь. Ночами нам хорошо, но днями мне так плохо, так плохо... Каждый день я мечтаю возненавидеть вас. Уйдите, Петр Николаевич, уйдите, пока не наступила ночь! Я этого требую от вас!

Она приблизилась к Корнилову и резким, сильным движением заставила его подняться со стула. Погладила по голове и еще раз сказала:

— Неужели я должна кричать вам: «Вон отсюда!»? В дверях он остановился и спросил: — Такие последние Адам и Ева?

— Такие,— подтвердила она.— Вот такие!

Такое рифмованное утешение:

От бессонницы припухшими глазами

Смотрит на меня моя судьба. Живая.

Я дышу в лицо своей судьбы... Я ее живую, молодую,

Только что пришедшую ко мне, свою, а не чужую —

С ног до головы — люблю...

Рассветая, смотрит день в окно:

«Это — что?!»

Все это — Одно. Все одно-единственное То!

«Как?

Зачем?

Когда?

И — почему?»

Но?

Разве могут быть вопросы к Одному? К Тому?

«Все имеем, ничего не просим...» — заверяю я. Заверяю.

Слово в слово это заверение повторяет и моя судьба.

«Мы не пожалеем ни о чем и никогда!» — в ясном убежденье говорит она.

«Мы не дрогнем — нет! — в день Страшного суда!» — это снова я.

«Нам не надо ни начала, ни конца!» — она.

Рассветая, рассуждает День-истец:

«Слишком поздно... А к тому же, если так, то почему же у мгновений есть конец?!»

Но нет, не помогло и это худенькое, невнятное, хотя и рифмованное утешение. Не помогло. Нисколько.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Нет, что ни говори, а Корнилов все еще убеждался в том, что Крайплан — самый солидный отдел Крайисполкома!

Да вот пример: Крайплан имел свой ежемесячный Журнал «Реконструкция народного хозяйства Сибири», а Совнархоз ни о чем таком и подумать не мог, куда ему! И любой совработник, включая председателя Крайисполкома товарища Кодненского, считал для себя честью в этом журнале печататься: журнал не только в крае, но и в Москве читали, в других краевых, областных и республиканских Госпланах читали. Сибкрайплан был в системе Госплана организацией авторитетной, в Сибкрайплане хотя и работали спецы из «бывших», колчаковского призыва, зато это были спецы, имена. Наконец, Сибкрайплан еще в недавнем прошлом возглавлял деятель такого масштаба, как Лазарев. Вот как все понимали о Сибкрайплане, как ценили его авторитет!

Впрочем, не все, находились граждане, им Крайплан представлялся не чем иным, как учреждением, призванным продвигать не столько планы краевых организаций и ведомств, сколько созданные их собственным воображением прожекты.

Вот так: государство, государственный аппарат не додумался до того, что нужно построить такие-то и такие-то железные дороги, а гражданин имярек додумался в два счета; государство не догадалось, каким образом ему себя организовать, где и какие создать учреждения, а гражданин Иванов-Петров не поспал две-три ночи, у него бессонница, вот он и догадался обо всем этом; государство не понимало и не знало точно, чего ради оно существует, что такое «централизация», «децентрализация», что такое «плановое хозяйство», а гражданин Петров-Иванов это прекрасно знал и понимал и спешил государство, Крайплан в первую очередь, поучить и на этот счет...

Корнилов иной раз лютую ненависть испытывал к таким вот знатокам и догадчикам, они ему шею переели, а ничего не поделаешь: инициатива масс, демократия, развитие образования и всеобщей грамотности, вот и выслушивай, читай малограмотные объяснительные, пояснительные, докладные и прочие записки! Мало того — читай, да еще и отвечай на них по всей форме в письменном виде!

Отвечай, беседуй, вникай во все прожекты, да еще и думай про себя втихомолку: «А может, это специалист по карнаубскому воску? Все может быть. Все-все может быть!»

Правда, всем этим прожектерам нужно было отдать должное — среди них не было совершенно глупых людей, но и умных тоже не было; все, что они предлагали, было делом нужным, но неисполнимым, вот в чем вся беда-то...

Корнилову иногда хотелось поговорить с этими людьми почти по душам, узнать, что они делали во время германской войны, во время гражданской. Почему дошли до жизни такой?

Тут, вероятно, какой-то стереотип, жизненный и умственный, уже создавался, узнать бы какой.

Тут была уверенность, было даже какое-то торжество. Или это было торжество чего-то уже достигнутого? Или торжество будущего, которое вот-вот случится? В которое верится? Или торжество настоящего?

Корнилов не понимал, что откуда, но этого от него и не требовалось, а требовалось другое — именно ему, заместителю председателя КИС, было поручено консультировать самодеятельных энтузиастов развития народного хозяйства и культуры,

Корнилов, конечно, хотел отбрыкаться от поручения и сказал своему начальнику, товарищу Вегменскому:

— Товарищ Вегменский, Юрий Гаспарович, вы же председатель КИС и член президиума Крайплана. Вы же председатель краевого общества бывших политкаторжан и политссыльных, вы сибирский Маркс, так вот вам и карты в руки! А мне? «Бывшему»? Разве мне удобно заниматься такого рода и такого масштаба общественной работой?

Вегменский не сразу раскусил, о чем речь, похлопал глазами, но потом понял, воздел руки, опустив же одну руку, нажал на горловую свою кнопочку.

— Что вы, что вы, Петр Николаевич! Все обстоит как раз наоборот, это вам просто дело, с вас как с гуся вода, а мне?! Мне это каторга и погибель, вот что! Я же не смогу удержаться, я тотчас начну цитировать, а это нельзя. Ни в коем случае нельзя! Не моги об этом и думать, потому что все инициаторы, все прожектеры, все знатоки, они начнут цитировать тоже и пойдет, и пойдет у нас история без конца. Впрочем? Впрочем, конец-то будет — на меня повалят жалобы, и не куда-нибудь, а секретарю Крайкома товарищу Озолиню: «...какой же это у вас старый большевик, какой-такой председатель общества бывших политкаторжан, какой марксист-теоретик, ежели он и Маркса-то не знает? А ежели знает, то перевирает его с пятого на десятое? Может, он это нарочно? Зачем тогда его в партии держать тридцать лет, засорять ряды? Ему место на свалке истории, вот где!» Нет уж, нет, Петр Николаевич, не подводите старика под нож и партвзыскания, а принимайтесь за дело. Да! Я же дам несколько дельных советов, слушайте. Первое: никогда и ничего не цитируйте, не дай бог! Второе: никогда не принимайте этих людей по одному, а делайте так, чтобы один сидел бы у вас в кабинете, а двое-трое других в коридорчике ждали бы своей очереди, Те, из коридорчика, и будут к вам ежеминутно заглядывать и этого, очередного, от вас выкуривать. Третье: не говорите, что проект, что предложение неграмотно и неприемлемо, говорите так: «К нам уже поступило предложение, очень похожее на ваше, оно и будет рассматриваться в первую очередь. От того, первого рассмотрения будет зависеть ответ и на ваше предложение!» Вас спросят: «А кто автор того, первого предложения?» Вы отвечайте: «Тот автор пожелал остаться инкогнито. Из каких это он соображений, сказать не могу, не знаю». Ну, с богом, Петр Николаевич, вам-то они ничего не сделают, что, в самом-то деле, еще сделаешь с «бывшим»? С ним уже все сделали, а со мной, шалите, еще да-а-леко не все!

Тем временем какой-то художник, имени его как художника, как живописца Корнилов никогда не слыхивал, какой-то Борисов вот уже, оказывается, пятнадцать лет, как хлопотал о постройке железной дороги из Сибири (от Томска) к побережью Баренцева моря (до Мурманска).

Северный же морской путь, он что? Он действует и будет действовать только в летние месяцы, а железная дорога круглый год — что выгоднее? Что лучше? То-то! Ну и, конечно, другие доводы, множество других: «Белое море, замерзает, совершенно бессильно в зимние месяцы!»