Елизавета I - Эвелин Энтони

Когда они встали, все придворные принялись им рукоплескать. Симьер повёл Елизавету к её креслу и обнаружил, что рядом с ним стоит граф Лестер.

   — «Медведь» выглядит затравленно, — шепнул француз Елизавете, имея в виду герб фаворита королевы. Он знал, что Лестер его ненавидит: авантюрист нюхом учуял авантюриста, и Лестер стал опасаться за своё положение.

   — У него ещё есть «узловатый посох», — напомнила Симьеру Елизавета. — Смотрите, как бы он вас им не ударил.

   — Мне его жаль, — улыбнулся Симьер. — Неудивительно, что он вас ревнует, ваше величество. Что он будет делать, когда у вас появится муж?

   — Только то, что я ему скажу. Это мудрая линия поведения, мосье Симьер.

   — Недостаточно мудрая; вы так и не вышли за него замуж.

   — За вашего хозяина пока тоже. Но если он танцует так же хорошо, как вы, это может показаться мне заманчивым.

   — Он танцует лучше меня, — заявил Симьер. — Во всех моих делах я не более чем его тень.

   — Если вы лишь тень, — ответила Елизавета, — упаси меня Бог от того, кто её отбрасывает!

Её забавляло видеть, как косится Роберт на этого француза; впрочем, не только Роберт, но и ещё полдюжины молодых мужчин, которые пользовались её расположением. Было до чрезвычайности приятно заставить их всех ревновать и наблюдать, как они пытаются состязаться с Симьером, расточая ей комплименты и знаки внимания. Этим вечером Елизавета отлично выглядела, и это было ей известно; также она знала, что танцует лучше своих фрейлин, среди которых многим едва исполнилось двадцать лет.

Она красилась, душилась и переодевалась по нескольку раз на дню; головные боли мучили её реже, чем когда бы то ни было, и она чувствовала себя энергичной как никогда; зрелище того, как за её внимание соревнуется столько мужчин, действовало на неё возбуждающе. Елизавету раздражали рассказы о том, как прекрасна её кузина Мария, в которую влюбляются все, кто её видит; даже отвратительная история о том, как её изнасиловал Босуэлл, с течением времени превратилась в легенду о романтической страсти. Из-за Марии Стюарт погибло столько мужчин, что её стали считать какой-то чародейкой, хотя на самом деле она была просто дурой, которая портила всё, к чему прикасалась. Из-за Елизаветы не умер ни один мужчина, кроме лорд-адмирала, но это было давно, и эту историю почти успели забыть. Мария Стюарт пережила трёх мужей и родила сына, и теперь, когда тело Елизаветы начало увядать, она вдруг обнаружила, что думает о своём одиночестве с непонятной обидой. Её уговаривали выйти замуж почти двадцать лет, но после того, как в начале её царствования Роберт потерпел на этом поприще неудачу, она не чувствовала даже слабого желания последовать этим назойливым советам до тех пор, пока не появился Жан де Симьер. Порой здравый рассудок возвращался к ней; тогда она сама посмеивалась над своей новой причудой и напоминала себе, что всё это сватовство — чисто политический манёвр, который должен завершиться ничем; это была борьба с инстинктом, который требовал удовлетворения, пока ещё не поздно. Скоро она уже не сможет рожать детей, скоро она будет не в состоянии предложить себя даже юноше вроде Алансона, чья мать готова женить его на ком угодно. Елизавета не боялась старости, потому что она всегда чувствовала себя молодой; ей никогда не требовались ни муж, ни дети — они понадобились ей лишь сейчас, когда ещё немного — и возможность иметь их ускользнёт от неё навсегда. Она была готова примириться с этим, но появился Симьер; если раньше её сватали призракам, то теперь её добивался решительный самец. Симьер был настолько же силён, насколько слаб был Роберт; он на собственном страшном опыте знал, что такое любовь и страсть; он отравил свою жену за измену, в то время как Роберт убил Эми из честолюбивых побуждений. И Симьер, и Лестер были охотниками, но когда Симьер заявлял, что приехал заманить львицу в западню, это было Елизавете больше по вкусу, чем слова Роберта, который сравнивал её с мифологическими богинями, а сам тайком бегал от неё в спальню графини Эссекс.

Если бы Симьер появился в Англии двадцать лет назад, если бы он был женихом, а не сватом, вся её жизнь могла бы пойти по-другому. В его глазах она видела, что можно быть женщиной и при этом сохранить корону, и впервые мысль о замужестве не вызывала у неё презрения или безразличия.

И вот теперь, когда эта мысль стала вызывать у неё неподдельное воодушевление, все те, кто спорили с ней и умоляли выйти замуж, искали способ отговорить её от этого. Её подданные роптали; они не доверяли французам и боялись, что в случае брака королевы с Алансоном в Англии вновь начнётся католическая реставрация; члены государственного совета, запинаясь, что-то бормотали о слабости её здоровья и о том, как опасно рожать детей в её возрасте. Многие годы они надоедали ей напоминаниями о необходимости вступить в брак; а теперь, когда она, казалось бы, была готова уступить их желаниям, они искали любые доводы, чтобы отговорить её от этого шага, не считаясь с тем, что этим они могут её унизить и разгневать. Автору памфлета, содержавшего осуждение брака королевы, по её личному приказу отрубили правую руку. Она выместила свою ярость и уязвлённую гордость на посмевшем оскорбить её простолюдине, потому что ничего не могла возразить раздражавшим её дворянам. Она слишком стара, её здоровье слишком хрупко, и никто уже не желал всерьёз рассматривать вопрос о её замужестве именно сейчас, когда она сама впервые решила подумать о нём. И никто не возражал на заседаниях совета и в неофициальной обстановке против её замужества более страстно, чем граф Лестер...

   — Её величество — самая искусная танцовщица в Европе, — заметил Симьер.

   — Несомненно, — откликнулся Роберт. — Но для танцев ей нужен кавалер под стать. Как я слышал, у вашего господина герцога ноги коротковаты.

Симьер сверкнул глазами, но его губы сложились в улыбку.

   — Для того, кто одарён столькими достоинствами, рост не имеет значения, милорд. И, независимо от телосложения, никто из людей не сможет сравниться с королевой — вы согласны?

   — Никто из французов — это точно, — отрезал Лестер. Он держал руку на усыпанной драгоценными камнями перевязи своей шпаги, чтобы удержаться от искушения ударить собеседника. Он был так разъярён, что его бросало в дрожь; к его гневу примешивались ревность и страх, образуя поистине адскую смесь. Лестер долго не принимал сватовство всерьёз; никто из тех, кто знал Елизавету, не предполагал, что оно даст какие-то осязаемые результаты, пока при дворе не появился этот авантюрист с бесстыжими глазами. Должно быть, он её околдовал; всегда такая расчётливая и хладнокровная, всегда бравшая у своих поклонников всё и не дававшая им взамен почти ничего, Елизавета прихорашивалась, красилась и хихикала, как легкомысленная девчонка, у которой завёлся тайный роман. За этот успех Лестер был готов его убить. Он уже подумывал, что Симьера, возможно, действительно придётся убить, пока он не выманил у королевы согласие на брак ещё до того, как она увидит своего жениха. Если она выйдет за Алансона, он лишится своей власти; при законном муже он будет ни к чему. Лестер бросил на Елизавету быстрый взгляд и увидел в её глазах враждебность.

   — Вы сегодня в ударе, ваше сиятельство, — внезапно сказала она. — Будьте любезны, пойдите и изощряйте ваше остроумие там, где мне его будет не слышно. Пойдёмте, мосье Симьер, ко мне в кабинет и посмотрим, умеете ли вы играть в карты так же хорошо, как танцевать.

   — Королева лишилась рассудка. — Уолсингем решился говорить напрямик. — Если она зашла так далеко, что готова принять Алансона в Англии, это означает лишь одно — она действительно желает выйти за него замуж, а это было бы настоящей катастрофой. Француз и папист! Повторяю, милорд, она лишилась рассудка.

Услышав о последних событиях, секретарь королевы прискакал в дом к Лестеру. Фаворит королевы ему нравился, кроме того, как считал Уолсингем, влияние Лестера на Елизавету достаточно сильно, чтобы воспрепятствовать этому сватовству, пока дело окончательно не вышло из-под контроля. Это были странные союзники — суровый, фанатичный царедворец-пуританин и богатый, могущественный фаворит, который всем, чем обладал, был обязан женскому капризу. Уолсингем был образцом деловитости и прилежания, ради интересов королевы он не щадил ни себя, ни своего состояния; Елизавета охотно пользовалась и тем, и другим, однако своего секретаря она не любила и не делала из этого секрета; поэтому, надеясь узнать, как можно снискать расположение королевы, Уолсингем часто посещал Лестера.

   — Это всё этот чёртов Симьер, — злобно сказал Лестер. — Я потешался над прежними искателями её руки и называл их бумажными женихами, и видит Бог, нам нечего было опасаться, пока всё, что было о них известно — это имя на устах какого-нибудь посла. Благодаря Симьеру его господин предстал перед её величеством как живой; он играет роль Алансона столь искусно, что королева просто околдована. Без Симьера вся эта история рассыплется, как карточный домик. Если бы мы могли от него избавиться... — Он умолк, и Уолсингем бросил на него пристальный взгляд. Убийство для него было не более чем средством политической борьбы; мысль о нём не тревожила его совести, а жизнь одного человека была сущим пустяком по сравнению с тем, что его действительно страшило — возможным восшествием паписта на английский престол и союзом между его страной и государством, запятнавшим себя зверствами Варфоломеевской ночи.