Чистая речка - Наталия Терентьева

К одному нашему мальчику как-то приезжали родственники, не близкие, кажется, двоюродный дядя и его жена. А мальчик – еще маленький, лет десять, и довольно нервный ребенок. Они поехали с ним в город, хотели ему что-то купить из одежды или какую-нибудь игрушку. Не знаю, что именно произошло, и никто толком не знает, но рассказывали, что он стал в машине так ругаться матом, что родственники высадили его из машины, и он шел пешком обратно. А поскольку он маленький, то пошел не в ту сторону. У нас заблудиться трудно, если идешь по одной-единственной дороге, ведущей в детский дом. А на развилке есть указатель. Так он на этой развилке свернул к колонии.

Пришел туда, и оттуда его уже на тюремной машине привезли, еще долго смеялись, что сам себе дорожку туда протоптал. Не знаю, правда, что здесь такого смешного. Мне его было жалко, хотя он вредный и неуправляемый, и мои подопечные Витя и Леша, с которыми я бегаю по утрам, часто страдают от него и боятся его.

Я увидела в телефоне какой-то незнакомый номер и осторожно ответила:

– Ало.

Почему-то я подумала, что это звонит Андрей.

– Руся! – услышала я слабенький девичий голос. – Это я… Ты где?

– Люба? – удивилась я.

Я знала, что у нее нет телефона.

– Я попросила телефон у вашего Артема.

Молодец Люба, нашла у кого попросить, и он не отказал незнакомой малявке! Мне кажется, Артем вообще никого не знает, он ведь никогда ни с кем не общается. Телефон, однако, мой записал. Он все соображает, только как-то по-своему.

– Руська, Руська… – заторопилась Люба. – Тут такое делается. Бегает, как ненормальный, Пашка, ищет тебя, воспитательница ругается…

– Вы не позвонили пока в детский дом? – спросила я Виктора Сергеевича.

– Нет еще, а это срочно?

– Срочнее не бывает!

Так интересно было наблюдать, как врет Виктор Сергеевич – ради меня, по моей же просьбе. Значит, и мне он тоже может врать – так же искренне, убедительно…

– Все, не переживай, – он повернулся ко мне. – Поехали?

У меня было странное чувство. Мне хотелось делать наперекор им всем – Веселухину, воспитательнице, Серафиме, которая, конечно, была бы сейчас против меня, наперекор нашей и.о., которая учила меня общаться с Виктором Сергеевичем, – как могла, так и учила, что знала, то и говорила, а также наперекор Андрею и тому чудесному чувству, которое вчера у меня возникло. Зачем мне мальчик, которого можно взять, как плюшевого мишку, и увезти?

– Да, поехали, – сказала я совершенно искренне.

– Как ты интересно одета… – заметил Виктор Сергеевич. – Знаешь, а тебе идет такой стиль. Из бабушкиного сундука… Очень модно, кстати. Ты взрослее кажешься. Тебе точно четырнадцать?

– Точно, – засмеялась я.

– Жаль, а я думал, может, уже как-нибудь за два дня шестнадцать стукнуло, а лучше восемнадцать. Нет?

– Не-а… – помотала я головой.

– Ладно. И это тоже пройдет, уверяю тебя. Ну, рассказывай.

– Что рассказывать? – удивилась я.

– Мне почему-то кажется, что тебе хочется о многом мне рассказать.

Я рассказала, но вкратце и выборочно. Про Андрея говорить не стала вообще ничего, про Веселухина – коротко, но про дядю Гришу и метлу, правда, обмолвилась.

– Вот это да! – присвистнул Виктор Сергеевич. – И что теперь с ним делать? Он же не успокоится. Может, его перевести в другой детский дом?

– Скорее, мне перевестись.

– Нет уж, – держа руль левой рукой, правой он взял мою руку. – Нет уж. Что мы без тебя станцуем? Надо как-то его нейтрализовать. Я подумаю.

Дорога была такая неожиданно красивая – в основном по открытому месту, по полю, – что мне не захотелось больше рассказывать о своих злоключениях. День, как я и думала, был ясный, светлый, с блеклыми, но не грустными облачками, неярким солнцем. Деревья почти уже все облетели, осень в этом году ранняя, но у нас в районе много хвойных, поэтому лес вдали не казался мрачным. Трава на поле еще не совсем пожухла, и даже цвел какой-то запоздалый сорняк, высокий, с соцветиями, похожими на ярко-желтые метелочки.

– Нравится? – спросил Виктор Сергеевич, видя, что я смотрю в окно.

Я кивнула.

– Мне тоже нравится. Мне хотелось тебя свозить, чтобы ты тоже все это увидела.

Какое непривычное, удивительное чувство. Я взглянула на него. Он правду сейчас говорит? Я не знала, что будет со мной дальше. Но в тот момент мне было хорошо и спокойно.

Монастырь оказался расположенным в очень красивом месте – на берегу небольшого озера. Тот, кто основал этот монастырь много веков назад, не хотел жить с людьми, но тоже любил красоту.

– Я иногда сюда езжу, – сказал Виктор Сергеевич. – Когда временами теряю смысл.

Я взглянула на тренера. Я знаю его несколько лет, конечно, раньше я была мала, но сейчас я уже очень многое понимаю о жизни и о людях, и даже не могла бы предположить, что в выходные дни наш тренер ездит в такие места. Что такое «теряю смысл», я не очень поняла, но переспрашивать было неудобно.

– Здесь такое странное место, знаешь… почти волшебное… Ничего не надо делать – просто походить здесь, помолчать, постоять на службе или даже просто в церкви, я не всегда попадаю на службу. Да и, если честно, не очень люблю состояние общего порыва… Каждый вроде за себя пришел, но на службе все вместе, а это не всегда приятно… – Он взглянул на меня. – Ты верующая?

Я покачала головой.

– Не знаю.

– Одно из твоих приятных свойств, Брусникина, – засмеялся Виктор Сергеевич, – что ты отвечаешь уклончиво. И никого не обижаешь ответом, и о себе ничего не говоришь. Не нагружаешь лишними подробностями и остаешься загадкой. А душу открыть?

Мы уже шли пешком, машину оставили километрах в полутора от монастыря, на удобном месте, на краю деревни. Виктор Сергеевич взял меня за руку.

– Душу открыть не хочешь мне, нет?

Я руку не отнимала, прислушивалась к себе. Может, сказать ему про Андрея? Что это со мной вчера было?

– Молчишь… – не так понял мое молчание Виктор Сергеевич. – Ладно. Впитывай, дыши. Здесь и воздух совсем другой. Люди о другом думают. Сколько раз я сюда ездил, и мысли не было, что однажды приеду сюда с девушкой. А вот видишь, как вышло. А, Брусникина?

Я ощутила, как краска разливается по моему лицу, но говорить ничего не стала и руку не отняла. Я не знала, правильно ли я поступала, спросить мне было не у кого, нет такого человека, которому я могла бы доверить это, а сама я не понимала. Мы так за руку и вошли в монастырь, походили по большой территории, по затейливо проложенным дорожкам.

– Красота, правда? – спросил Виктор Сергеевич. – Нравится тебе?

Я кивнула.

– Только ты в монастырь не уходи, ни при каких обстоятельствах, хорошо, Брусникина, договорились?

Я засмеялась.

– Нет, ты не смейся. Это первое обещание, которое я с тебя собираюсь взять.

– Будут еще обещания? – насторожилась я.

– Будут, – пообещал Виктор Сергеевич и крепко сжал мне руку. – Знаешь, здесь ракурс такой хороший, а ты еще и одета, как нарочно… Как девушка с картины передвижников… Знаешь, кто такие передвижники?

– Знаю, я не дикая.

– Я рад, в основном за себя, – улыбнулся Виктор Сергеевич. – Что выбрал себе не дикую девушку. Я отойду, сниму тебя, ладно? Не возражаешь?

Я пожала плечами. Как-то его настойчивые слова о том, что я его «девушка», меня сегодня тревожили.

– Тогда просто стой, как сейчас стоишь.

Он быстро отошел в сторону. Я почувствовала, как меня кто-то трогает сзади за плечо:

– Сестра…

Я настороженно обернулась. Монахиня протягивала какую-то карточку:

– Не брат твой обронил? – спросила она.

Я взяла у нее плотную серую шершавую карточку, на ней ничего не было написано, только стояло несколько цифр.

– Не знаю, – сказала я. – Я спрошу у Виктора Сергеевича…

– Не брат тебе? – прищурилась монахиня.

– Нет.

– А кто ж, сестра, он тебе?

Я молчала, а монахиня, несколько секунд пытливо посмотрев мне в лицо, пошла прочь. Я смотрела ей вслед. Почему она здесь? Я не поняла, сколько ей лет. Приблизительно сколько Серафиме. А Серафиме сколько? Бабушкой ее еще не назовешь. Я в возрасте плохо разбираюсь.

Виктор Сергеевич сфотографировал меня и чему-то очень радовался, глядя на получившиеся фото, особенно на одну фотографию, на которой я как раз задумчиво смотрю вслед монахине.

Серая карточка оказалась магнитным ключом от его подъезда – я даже не знала, что такие бывают. А слова монахини не выходили у меня из головы. Разве нельзя жить так, чтобы не думать о лишнем, например о том, о чем думать не получается?

Я не знаю, кто мне сейчас Виктор Сергеевич. Я не хочу придумывать, что будет потом. Все равно будет по-другому, чем мы думаем. Моя мама так всегда говорила и была права. Она не думала, что умрет так рано, иначе бы обязательно лечилась, чтобы не оставлять меня на свете совсем одну. Она знала, что на папу надежды никакой.