Взгляд василиска - Макс Мах

Эккерт замолчал и поджал губы, отчего они, казалось, и вовсе исчезли с его лица, оставив лишь узкую черту, похожую на одну из горизонтальных морщин, избороздивших лоб старика.

– В литературе, – сказал он через минуту. – Отмечено несколько подобных случаев, однако везде речь идет о природной регенерации, которая, если судить по наличию шрамов на теле, в вашем случае, должна быть исключена. Тут уж, или – или. Или регенерация, но тогда везде, или нет. А избирательная регенерация тканей это, согласитесь, нонсенс.

– Согласен, – кивнул Вадим. – Я, знаете ли, Пауль Леонардович, этот вопрос для себя именно так и определил.

– Не сомневаюсь, – в свою очередь, кивнул Эккерт. – Но тогда volens-nolens[67] нам остается предположить лишь то, что к вам была применена некая нетрадиционная терапия, что как будто согласуется с фактом изъятия из госпиталя.

"Нетрадиционная терапия?" – Записал Эккерт в блокноте и снова поднял взгляд на Реутова.

– Если позволите, – сказал он ровным голосом. – Свои предположения я изложу несколько позже. А пока, второй вопрос. Ваше общее состояние на момент поступления в госпиталь.

– Совершенно верно, – согласился Вадим, начавший испытывать раздражение от чугунной основательности Эккерта, тем более что его тревожило душевное состояние Полины, которая сидела в кресле, напряженная и бледная настолько, что Реутов опасался, как бы она от всех этих неаппетитных подробностей сознание не потеряла.

– Тут все еще хуже, – продолжил между тем развивать свою мысль профессор Эккерт. – Мы не знаем и не можем знать истинных масштабов поражений, нанесенных вам осколками мины и пулями. Если допустить, что доктор Зинченко был при исполнении своих обязанностей небрежен, то ранения эти и вовсе могут оказаться легкими.

– Позвоночник, – счел необходимым напомнить Вадим.

– А если это были всего лишь поверхностные ранения? – Возразил старик. – Вы же сами говорили, что провели в госпиталях больше года. Контузия, ушиб позвоночника, поверхностное нарушение кожного покрова с большой кровопотерей… За год вполне можно компенсировать. Что же касается остальных внутренних повреждений, то о них мы и вовсе можем судить только на основании записей доктора Зинченко, не так ли?

– Так, – вынужден был согласиться Реутов. А что ему еще оставалось делать? В логике Эккерту было не отказать. Однако, положа руку на сердце, в такое объяснение произошедшего с ним, Вадим не верил.

Впрочем, как тут же выяснилось, Эккерт был готов допустить и другой вариант.

– Однако, – сказал он своим надтреснутым стариковским голосом. – Если Николай Евграфович говорит, что доктор Зинченко являлся опытным хирургом, нам придется принять данную им оценку вашего состояния, как медицинский факт. Что из этого следует? Во-первых, снова приходят в голову два самых простых объяснения. Первое, раны были все же не столь тяжелыми, как показалось хирургу при первичном осмотре, и за год интенсивной терапии врачам удалось с этим справиться. Или, скажем, ваш организм сам по себе обладает высокой, возможно даже, необычайно высокой способностью к самовосстановлению. Такие случаи медицине известны, и ваша нынешняя явно хорошая физическая форма это как будто подтверждает. Вы ведь сами мне только что рассказали, что плаваете и бегаете, как молодой.

– Да, пожалуй, – пожал плечами Реутов.

– Тут слабое звено, коллега, один лишь ваш позвоночник. – Эккерт поставил в своих записях галочку и написал рядом с ней одно только слово, "позвоночник".

– Да, – согласился Вадим. – Позвоночник это да.

– Если, конечно, имело место его поражение, – поднял взгляд Эккерт.

– Вы правы, – кивнул Реутов.

– Скажите, Вадим Борисович, – неожиданно спросил Эккерт. – А что было написано в той справке, с которой вы выписались из госпиталя? И в каком именно госпитале вы были?

– Госпиталь? – Переспросил Реутов, с удивлением обнаружив, что, во-первых, вопрос этот в своих размышлениях полностью опустил, а, во-вторых, ничего об этом не помнит.

– Не помните, – неожиданно усмехнулся старик. – Очень у вас интересная амнезия, Вадим Борисович. Очень!

– Госпиталь был где-то на Урале, – неуверенно сказал Реутов, уже успевший осознать, что отчетливо помнит только последний день пребывания в госпитале, сборы, беседу с врачом… Следующее, что он помнил, было купе поезда, в котором он ехал в Новгород. – А справка… Что в ней было, убей бог, не помню. Она в шестьдесят шестом пропала вместе с моей медицинской карточкой.

– Вот как! – Казалось, Эккерт этому сообщению даже обрадовался. – И при каких же обстоятельствах это произошло?

– Ремонт в университетской поликлинике делали и потеряли.

– А инвалидность?

– Какая инвалидность?

– То есть, инвалидности у вас не было?

– Нет, – Реутов был не просто удивлен, он был ошеломлен. В самом деле, раненый офицер, который провел в госпиталях – Каких? – больше года, и едва стоит на ногах, да и то при помощи костылей, приезжает в Новгород и…

"Должны были, по идее, определить инвалидность и пенсию выдать… Но я ведь был убит!"

– Не было инвалидности, – сказал он вслух. – И пенсии не было.

– Естественно, – кивнул старик. – Какая же пенсия покойнику? Это же ведь надо было через Военное Министерство проводить, а там вы числились "павшим на поле брани".

– Да, – снова вынужден был согласиться Вадим, начавший, впрочем, понимать, что старый хрыч хоть и зануда, но отнюдь не дурак.

– И что из этого следует?

– Что кто-то мою память редактировал, как хотел, – невесело усмехнулся Реутов, который и сам так считал, вот только не мог понять, как это возможно было сделать на самом деле. – Вопрос, кто и как?

– Ну, на часть этого вопроса я, пожалуй, ответить могу, – старик сделал еще несколько пометок в своем чертовом блокноте, а потом остро посмотрел на Реутова. – Курить надо бросать, – сказал он противным "учительским" голосом. – Но коли еще не бросили, курите. Пепельница на столе. Выньте из нее скрепки и используйте по назначению. Это и к вам, мадмуазель, относится. Хотя, имейте в виду, никотин портит не только легкие, но и влияет на цвет кожи.

Реутов благодарно улыбнулся старику и пошел к письменному столу, в левом углу которого действительно стояла массивная пепельница, выточенная, судя по всему, из куска оптического стекла.

– Так кто это мог бы сделать? – Спросил он, возвращаясь с пепельницей в руке к журнальному столику.

– В вашем вопросе, Вадим Борисович, переплетены два разных вопроса, – Эккерт с неодобрением проследил, как Реутов дает прикурить Полине и закуривает сам, и сокрушенно покачал головой. – Если рассматривать лишь внешние обстоятельства вашей истории, то ответ на первый вопрос очевиден. Государство. Разумеется, в лице отдельных и не самых лучших его представителей. Изъяли вас из госпиталя, что-то сделали, и поместили в другой, из которого вы вышли с филькиной грамотой, по которой даже временной инвалидности не получили… И ведь это я еще не знаю всех подробностей вашей одиссеи. Вы же мне, наверняка, не все рассказали, не так ли?

– Так, – кивнул припертый к стенке Вадим.

– Ну, и бог с вами, – неожиданно улыбнулся старый профессор. – Я, Вадим Борисович, ad nomanda,[68] с некоторых пор телевизор вечерами смотреть стал. Так что, о вашем "растворении в нетях", так сказать, уже несколько дней, как знаю. И вот теперь тоже. Вы мне записку эту показали, а кто согласно сему писанию присутствовал при изъятии вашего не слишком живого тела? Полковник Шуг. А про генерала Шуга борзописцы наши как раз позавчера упоминали. Совпадение?

Ну, что сказать? Судя по всему, у Пауля Леонардовича аналитические и дедуктивные способности были ничуть не хуже, чем у Джозефа Белла,[69] и Реутов об этом отнюдь не жалел.

– Не совпадение, – сказал он вслух. – Но мне бы не хотелось впутывать вас в мои нынешние неприятности.

– Спецслужбы?

– И да, и нет, – Реутов решил все же чуть-чуть приоткрыть перед Эккертом запертую дверь. – Похоже на спецслужбы, но не понятно, кто за этим делом стоит конкретно. И при всем том, действуют они как бы неофициально, и не ясно, чего они добиваются. Но по ощущениям… По моим ощущения, – поправился Вадим. – Это как-то связано со всей этой историей, – и он кивнул на лежащие на столешнице бумаги.

– За кого вы больше опасаетесь? – Спросил Эккерт. – За себя, за нее, – посмотрел он на Полину. – Или за меня?

– За вас.

– Тогда, рассказывайте ab ovo,[70] я свое давно уже отбоялся.

– Любопытно, – сказал Эккерт, когда Реутов закончил рассказ. – Весьма любопытно.

– Да, уж… – Невесело протянул Вадим.

– Не обижайтесь, – Эккерт чуть приподнял руку, как будто хотел успокоить собеседника. – Я понимаю, вам сейчас несладко приходится. Но вы же пришли ко мне не сочувствия искать, а за помощью, не так ли?