Собрание сочинений в шести томах. Том 6 - Всеволод Кочетов

Все шло хорошо, пока выбирались к Неве, к той песчаной кромке, по которой следовало идти под обрывом к Спиртстрою. Но едва мы ступили на плотный подмерзлый песок, как в тучах произошли передвижки и туманная белая лупа осветила белым все окрест. Черная баржа оказалась совсем рядом, ее выпяченный борт таинственно бугрился над водой, напоминая не то «Наутилус» капитана Немо, не то кита в океане. Вот-вот даст луч прожектора, если это «Наутилус», или, если кит, пустит гейзер воды, раздутой дыханием в мелкую пыль.

То, что хлынуло с баржи, скорее было гейзером, чем прожектором, хотя и светилось: это был поток трассирующих пуль, устремленный в нашу сторону. Вспомнились слова о том, что кроме автоматов на барже есть еще и миномет. Бойцы, рассказывавшие о нем, называли его, правда, минометиком. Но нам достаточно было и «минометика» с его 49-миллиметровой «минкой». Что делать? Залечь тут и ждать, когда тебя проскребет на мерзлом песке осколками этой «минки», смысла не было. Мы подхватились и побежали, стремясь как можно скорее достичь излома берега, того выступа, за которым немцы уже нас не будут видеть. Светящиеся пули замелькали, запели вокруг с остервенением. Хлопнул и «минометик» — «минка» разорвалась впереди. Пока она, весело посвистывая, неслась за нами вдогонку, мы, верно, прилегли на минутку, на время разрыва. Осколки ее тоже не без веселья прощебетали в холодном воздухе над нами.

Так мы бежали, падали, вскакивали, снова бежали до самого выступа. На наше счастье, немцы ни разу не угодили миной позади нас, все время только впереди. Видимо, их как-то обманывал лунный свет и, может быть, наши тени были им видны лучше, чем мы сами.

За выступом, пробежав беспорядочной рысью метров семьсот — восемьсот, мы рухнули на песок, вконец измотанные. Лупа удалилась за тучи, снова настала черная темень, в которой справа от нашего пути тускло отсвечивала студеная невская вода.

От шального бега с препятствиями в сердце у меня был такой разлад, что, когда возле Спиртстроя надо было взбираться на крутой берег, Михалев, тоже достаточно запыхавшийся, должен был сходить за Бойко, и они вдвоем помогали мне преодолевать кручу.

Когда мы наконец-то очутились в своем «козлике», я при свете карманного фонаря попытался рассмотреть, который же час. Но часы на руке были разбиты — ни стекла, ни стрелок.

7

Голод все поджимает. Хотя мы и базируемся на Усть-Ижору и чаще всего почуем на холодной веранде старой кулачки, но время от времени наезжаем и в Ленинград; мы бродим там по настылым комнатам редакции, в которых стук злосчастных наших сапог слышится еще громче, потому что многие сотрудники спустились в подвал здания, переоборудованный под бомбоубежище, и в комнатах четвертого и пятого этажей нет почти никого.

На днях мы с Верой шли в редакцию но улице 3 Июля. У входа в аптеку, которая между Юсуповским садом и Сенной, лежал старик; он лежал лицом вниз, шапка у него свалилась, и по плечам раскинулась косматая грива давно не стриженных серых волос. Я подошел, повернул его на бок: может быть, у него неладно с сердцем.

— Вам плохо?

Едва открывая рот, он ответил:

— Не беспокойтесь. Прошу вас.

Мы пытались подымать его, ставить на ноги — он снова медленно и вяло валился на тротуар.

— Гражданин, — сказала старушка, проходившая мимо с пустой кошелкой, — всех не подымете. Вон в том подъезде женщина лежит упавши.

Я поднялся по лесенке в аптеку, сказал пожилой продавщице о том, что возле их дверей плохо с человеком, нельзя ли принять меры, «скорую помощь», например, вызвать. В аптеке было пусто, продавщица вышла из-за прилавка, отогнула подол юбки до колен, и я увидел ее неправдоподобно толстые, пугающие ноги в грубых чулках.

— Разве для всех для нас «скорую помощь» вызовешь? — Она улыбнулась больной, но не злобной улыбкой. — Голод — страшное состояние, молодой человек. Ваш старик упал от голода, а я вот, например, с него пухну, пухну с каждым днем. И может быть, завтра-послезавтра тоже упаду. А что делать?

Тогда мы отыскали постового милиционера, сказали ему о старике. Нельзя же, мол, так оставлять человека.

— Нельзя, нельзя, — согласился милиционер, а в глазах у него тоже был голод.

Когда мы вернулись, наконец, к старику, ни в какой помощи, ни в нашей, ни в «скорой», он уже не нуждался.

Это была первая смерть от голода, которой мы с Взрой стали свидетелями. От растерянности, от неожиданности я не знал, что и делать. Мне скоро тридцать. Лет пятнадцать из них я так или иначе участвую в жизни страны, в жизни народа. Много прошел испытаний, повидал всякого, по не было еще ни разу впереди столь глухой стены невозможности что-либо предпринять, что-либо изменить, остановить, предотвратить. Перед лицом движущегося на город бедствия не пойдешь ни в свою партийную организацию, ни в райком — никуда, не позовешь на помощь друзей, товарищей, единомышленников. Ты только цепенеешь перед грозной, огромной, всепоглощающей бедой.

А тут еще что ни ночь на город падают бомбы, то там, то здесь вспыхивают пожары, на улицах рвутся и рвутся снаряды. Изматывающие обстрелы стали систематическими, регулярными. Нет в городе улиц, площадей, закоулков, где бы то ранним утром, то днем, то к вечеру но рявкали бы тяжелые разрывы, не сыпались от них степы, балки потолков, межэтажные перекрытия, не падали бы на мостовые убитые и раненые.

Установились морозы, метет снежок, и на нем, белом и чистеньком, особо отчетливо печатается черпая копоть разрывов.

Мы знаем, что с этими обстрелами наши артиллеристы как-то борются, что есть особые артиллерийские части, ведущие огонь по дальнобойным батареям немцев. Мы решили рассказать об этом ленинградцам: пусть знают, что все-таки они не совсем уж беззащитны, что, если бы их не защищали, смертей от вражеских снарядов в городе было бы в несколько раз больше.

В штабе армии нам назвали артиллерийский полк подполковника Гусарова. Прежде чем оказаться у окраин Ленинграда, 24-й дважды Краснознаменный армейский артполк в тяжелых боях отступления уничтожил и подавил десятка три батарей противника, разбил воинский эшелон, отразил две атаки пехоты и две танковые атаки. Словом, артиллеристы Гусарова повоевали хорошо. Мы найдем их, точнее найдем их наблюдательные пункты, в районе Спиртстроя. Сегодня батареи как раз в бою, но бьют не по дальнобойным пушкам немцев, а поддерживают наступление нашей пехоты.

Спиртстрой, уже не раз помянутый мною, — огромное недостроенное здание из железобетона. Оно одиноко и громоздко стоит на виду у немцев, среди чистого поля, меж Кировской железной дорогой и берегом Невы. От него совсем близко до Усть-Тосно, до Ивановской, до берега Тосны — до врага. Здесь перед войной подходило к концу строительство спирто-водочного завода большой производительности. Сейчас серая многоэтажная коробка полна людей в шинелях и полушубках. В подвалах ее сидят снабженцы, в средних этажах — связисты разных частей, в верхнем — наблюдатели артиллеристов и минометчиков.

Николая Алексеевича Гусарова мы находим именно там, на самом верху, у заколоченного широкого окна. В щель между досками наружу глядят рожки стереотрубы. Здесь же с биноклями еще несколько командиров, в том числе артиллерийский полковник из штаба армии, комиссар полка Гусарова и два лейтенанта-корректировщика.

Нам объясняют, для чего они собрались все на спиртоводочной голубятне.

— Вот смотрите туда, вперед, — показывает Гусаров, поставив нас возле стереотрубы. — Отрегулируйте окуляры по глазам. Так. Ну вот, что там?

Мы видим унылую, поросшую ракитником торфянистую равнину, закиданную первым снежком. Голые ветви ракит бьются на резком северо-восточном ветру. Меж кустами — серые бугорки; их много, они то растянуты цепочкой, то собраны в тесные группки. Это лежит и готовится к броску наша пехота. Немцы, оказывается, на этом участке сидят до крайности неудобно для наших частей — на левом, «нашем», берегу Тосны. Их решено выбить за реку, чтобы лишить опасного для нас плацдарма.

— А теперь смотрите дальше, — говорит Гусаров, меняя установку стереотрубы. — Там наши цели.

Мы видим три красных кирпичных дома, поставленных в ряд, в одну линию, на том берегу Тосны. В домах — пулеметные гнезда немцев, а в одном из них такой же, как у Гусарова, наблюдательный пункт со своими командирами и корректировщиками огня. В эти минуты, когда мы вот так, пристально, следим за немцами, они тоже, наверно, не спускают с нас взгляда, с нашего искореженного снарядами здания и того жидкого ракитника, в котором перед броском в атаку зябнет не очень-то многочисленная наша пехота. Прежде чем поднимутся цепи, средний кирпичный дом с оборудованным в нем НП должен быть уничтожен, иначе немцы скосят пехоту свирепым, точно направленным артиллерийско-минометным огнем.