Последняя королева - Кристофер Гортнер

Я заставила себя подняться, запахнула плащ и вышла, стараясь сохранить остатки достоинства. Выглядела я наверняка ужасно: растрепанные волосы, покрасневшие от бессонницы глаза, грязные ноги, запекшаяся кровь на виске и щеке. Высоко подняв голову, я повернулась к Сиснеросу и Лопесу и заявила:

– Сеньор Лопес, подготовьте мне эскорт. Я еду в Мадригал. Сейчас же!

Лопес поклонился и поспешил прочь. Я повернулась к архиепископу, лицо которого исказилось от гнева:

– Если я узнаю, что вы обманывали мою мать, вы об этом пожалеете, будь вы хоть главным прелатом.

Я направилась мимо него в замок, чувствуя, как его взгляд вонзается мне в спину, словно острый нож. Но я знала, что на этот раз ему меня не остановить.

Я прибыла во дворец Мадригала рано утром, когда за пеленой облаков взошло холодное солнце, окрасив небо в тускло-серый цвет. О моем приезде заранее сообщать не стали. Из Ла-Моты я отправилась в сопровождении лишь Лопеса и двоих слуг, велев фрейлинам запереться в покоях с ребенком и ждать моего возвращения.

Когда мы въехали в пустой двор любимого дворца матери, где она родилась, он выглядел пустынным, но на стук копыт по булыжнику выбежали удивленные конюхи и пажи. Несколько мгновений спустя я уже быстро шагала по обшитым деревянными панелями коридорам в покои матери, мимо ошеломленных стражников и поспешно приседавших в реверансе женщин.

На мне было простое шерстяное платье. Я тщательно вымыла лицо и завязала волосы на затылке.

У входа меня встретила сгорбленная и поседевшая маркиза. Окинув меня оценивающим взглядом, она сделала знак женщинам, сидевшим, словно стражи, у дверей спальни, и взяла меня за руку. Сердце мое дрогнуло. Будучи самой близкой подругой матери, она знала меня с рождения, но никогда не позволяла себе дотронуться до особы королевской крови без разрешения.

– Судя по вашему виду и по тому, что вы приехали так поздно, произошла некая печальная ошибка, – сказала она. – Но об этом можно поговорить и позже. Пока же ее величеству достаточно знать, что вы рядом, – так ей легче будет отойти в мир иной.

Ее пальцы, похожие на готовые в любой момент сломаться ветки, с неожиданной силой сжали мою руку.

– Вы меня понимаете, принцесса?

Кивнув, я положила ладонь на ее руку, и она меня отпустила. Женщины встали и открыли двери. Я вошла в спальню.

Занавески на узком окне были отдернуты, пропуская тусклый свет. Стояла духота, в каждом углу горели жаровни, к потолку поднимался пахнущий травами дым. Матери нигде не было видно – ни в мягком кресле у ее стола возле окна, ни на пустом троне, стоявшем на небольшом возвышении. Чуть позже я с болью поняла, что она лежит передо мной в постели. Я подошла ближе.

Мать окружало множество подушек, глаза ее были закрыты. Под бледной кожей просвечивали голубоватые прожилки и проступали кости. Из-за льняного чепца на голове черты ее казались странно детскими. Я не сразу поняла, что у нее нет бровей, – раньше я этого не замечала. Видимо, она выщипала их в молодости, а тонкие линии, которые она часто неодобрительно хмурила, на самом деле были нарисованы. На груди ее лежали руки с длинными тонкими пальцами без перстней, не считая свободно болтавшейся рубиновой печатки Кастилии. Раньше я никогда не задумывалась, сколь прекрасны были ее руки, изящные и словно сделанные из мрамора – как будто созданные для того, чтобы держать скипетр.

Руки королевы. Мои руки.

Как я могла этого не замечать?

– Мама? – прошептала я.

Дыхание ее участилось, лоб собрался в морщины, веки дрогнули – а затем я увидела ее бездонные голубые глаза, блестевшие от опийного снадобья.

– Хуана? Hija mia, это ты? Почему ты так долго не приезжала? Где ты была?

Опустившись на табурет рядом с постелью, я взяла холодную руку матери в свои, и мне показалось, что та может рассыпаться в моих пальцах, словно осенний цветок.

– Прости меня, мама. Я не знала, что ты больна. Никто… никто мне не говорил.

Она недовольно покачала головой в тщетной попытке опровергнуть тот факт, что она такая же смертная, как и любой другой, и у меня защемило сердце.

– Проклятая болезнь. Я отложила заседание кортесов и собиралась навестить тебя, как только сверну свое хозяйство в Толедо, но столь плохо себя почувствовала, что моя дорогая Мойя настояла, чтобы я несколько дней полежала в постели. – Она натянуто усмехнулась. – Вот и лежу. Мне хотелось быть поближе к тебе и моему внуку, и в конце концов я велела перевезти меня сюда в паланкине. – Она помолчала, глядя на меня. – Что с тобой случилось? Расскажи.

– Ничего, – отвернувшись, пробормотала я.

Ясно было, что нас по каким-то причинам пытался разлучить Сиснерос, но сейчас мне не хотелось беспокоить мать. Решить вопрос с архиепископом, которого я теперь, как до этого Безансона, считала личным врагом, можно было и позже.

– Неправда. – В голосе матери прозвучала сталь, заставившая меня снова посмотреть ей в глаза. – Сиснерос утверждал перед кортесами, что ты не годишься для того, чтобы править, и что вместе с Филиппом вы превратите Испанию в руины. Его слова разгневали меня, о чем я прямо ему заявила в присутствии своих поверенных. – Она крепче сжала мою руку, не сводя с меня взгляда. – Я знаю, он ошибался. Ты вполне можешь править. Ты моя дочь. Если на твоей стороне будут совет и кортесы, ты станешь королевой не хуже меня, а возможно, даже и лучше. Носить корону – вовсе не некое таинство, как мы все делаем вид. Главное – преданность своему делу и тяжкий труд.

Не в силах больше сдерживаться, я дала волю слезам. Невероятное, неожиданное горе будто смыло многие годы непонимания, недоверия и моих попыток противостоять этой женщине, в безжалостной тени которой я существовала. Бо́льшую часть моей жизни Изабелла Кастильская была мне чужой, но сейчас я ее понимала как никогда. Мы словно стали единым целым – королева и наследница, мать и дочь, объединенные общей кровью, страданиями и силой.

То был куда более ценный дар, чем любая корона, которую она могла мне завещать.

– Иди. – Мать показала на стол. – Принеси мне тот документ.

Я встала. Документ лежал на выцветшем, запятнанном чернилами куске кожи в окружении лент и печатей.

– У нас мало времени, дитя мое, – послышался за спиной голос матери. – Не тяни.

Улыбнувшись, я повернулась к ней с документом в руке:

– Мама, нельзя с этим подождать?

– Нет. Это твое будущее, Хуана. Ты должна узнать, что в этом документе. Мне нужно твое согласие.

Я повернулась к ней. Взяв пергамент, она долго его разглядывала, затем сказала: