Слабая женщина, склонная к мелонхолии - Ирина Волчок

И она ему не звонила. Потому что боялась. Не знала, можно или нет… Чтобы бояться не так сильно, развила бурную деятельность. Приказала Митьке заняться детьми, не подпускать их к Гонсалесу — и самому не лезть. Заставила Гонсалеса — не без скандала, правда, — лечь на спину на широком разложенном диване. По диагонали он и на этом диване умещался. Посмотрела оперированный глаз, успокоилась, но вставать на всякий случай запретила. Попросила тетю Фаину последить за тем, как больной соблюдает режим. Позвонила с домашнего телефона родителям Гонсалеса, не вдаваясь в подробности, сказала, что все в порядке, а подробности они узнают, если прямо завтра с утра зарегистрируют новый номер на имя постороннего человека, совсем постороннего, и тут же сообщат этот номер Светке… то есть Светлане Алексеевне, ее телефон они знают, именно с этого телефона им несколько раз звонил… в общем, с этого телефона им уже звонили. А сейчас долго разговаривать не надо, тем более что она позвонила только затем, чтобы узнать… ну например, о том, какая у них там нынче погода. Хорошая? Это хорошо. Тогда спокойной ночи, до завтра. Позвонила Светке, предупредила, что завтра родители больного Гонсалеса будут ей звонить. Сурово пресекла ее суматошное любопытство: «Это уже не игрушки. Это вопрос жизни и… и еще одной жизни». И Светка поняла, подумать только… Спросила, не нужно ли привезти к тете Фаине Плотникова.

— Если только Плотников сам захочет, — посомневавшись, ответила Ася. — Но не на своей машине.

— Есть, — грустно сказала Светка. — Ась, ты на меня не сердишься?

— Сержусь, — призналась Ася. — Хотя ты тут совершенно ни при чем.

Из соседней комнаты, где послушно лежал Гонсалес, Асю позвала тетя Фаина. Сердито пожаловалась:

— Аська, этот идиот уйти хочет. Говорит: здесь дети. Опасно.

— Этот идиот прав, тетя Фаина. Но идти ему некуда. И везти мне его больше некуда было.

Тетя Фаина подумала, поразглядывала Гонсалеса и решительно заявила:

— Глупости все это. Если бы тебя выследили — давно бы уже явились. А вычислять только завтра начнут. Ночь на дворе, ночью спать будут. Так что всем оставаться на местах и не дергаться. А ты, Аська, к домашнему телефону не подходи пока. Тебя здесь и нет, и не было никогда, и даже не будет. Ты здесь и не прописана вовсе. Так что вычислять тоже долго придется. Мать с теткой не скажут, где ты, они уже давно привыкли, что у них тебя только чужие могут искать. Ребятишек я предупрежу, чтобы тоже к телефону не подходили. Завтра чужих опять не приведут, а свои трепаться не будут. Да и не с кем им трепаться… В общем, живем спокойно до выяснения обстоятельств. Ты, Аська, не расстраивайся, ты лучше в отделение позвони. Кто там нынче? Алексеев? Ну вот ему и позвони. Я пока пойду детей уложу. А уж потом и поговорим в тишине и покое.

Тетя Фаина вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, и Гонсалес тут же резко сел, сбросив ноги с дивана. Даже, кажется, встать собрался.

— Больной, лежать, — устало сказала Ася, садясь на диван рядом с ним. — Вы бы знали, как вы мне надоели с этим вашим легкомыслием… Сам Плотников операцию делал. А вы все время скачете, как кенгуру… Головой трясете… Да еще на мотоцикле пришлось… Это же нельзя! Понимаете? Это же просто нельзя, ведь чем угодно может кончиться, и я буду виновата… Потому что на мотоцикле… А на чем еще я могла? И Тугарин не звонит.

— Тугарин — это кто? — спросил Гонсалес. — Это майор, что ли?

— Ну да…

Гонсалес вдруг обнял ее за плечи одной рукой, другой прижал ее голову к своему плечу, потерся подбородком о ее стриженую макушку и как-то беспомощно предложил:

— Ты хоть поплачь, что ли… Говорят, потом легче становится. Ты не пробовала?

— Пробовала. Не становится… — Ася трепыхнулась, пытаясь высвободиться. — Больной, ложитесь сейчас же. Пожалуйста. Я ведь правда за глаз боюсь. Сам Плотников делал… А я вас — на мотоцикле…

— Во дела, — проворчал Гонсалес недовольно, но из рук ее все-таки выпустил, опять растянулся на диване по диагонали и уставился в потолок. — Вы все прямо чокнулись с этим глазом. Боится она… Как будто больше нечего бояться… Командир, ты бы правда позвонила сама. Кому-нибудь. Хоть доктору этому вашему. А то трясешься вся — прямо смотреть невозможно.

— Нет, звонить тоже боюсь. Вдруг там… чужие.

— Ладно, будем ждать, — согласился Гонсалес. — Ух, командир, ты бы знала, какое это тяжкое дело — ждать…

— Я знаю. — Ася оглянулась, увидела его лицо, неожиданно для себя протянула руку и погладила его по плечу. — Ничего, немножко осталось. Тугарин сказал — дня два. И Плотников сказал — дня два. Я им обоим верю.

Гонсалес перехватил ее руку, прижал к своей колючей щеке, насмешливо хмыкнул, но заговорил серьезно:

— Вы все тут какие-то доверчивые. В больнице все тебе верят, ты — им всем и майору, даже майор всем вам верит… Особенно — тебе. Ну, тебе — это понятно. А при посторонних-то зачем было так?.. При докторе этом. Да еще и при санитарке. Их спросят как следует — они и расколются. Чего им тебя прикрывать? Тем более — меня. Чужие люди.

— У нас чужих нет! — Ася выдернула свою руку из его руки, сердито помолчала, но все-таки решила объяснить то, чего он не понимал. — У нас нет посторонних. Случайных. Всех до одного нашел сам Плотников. И что значит «да еще и при санитарке»?! Да тетя Оля с каждым больным — как с собственным ребенком!.. А с лежачими нашими — как с собственной матерью… А баба Женя? А Светка? А Лариса Ивановна? А Люда? А Галина Владимировна? А Алексеев?.. Вы этого не понимаете, потому что раньше с таким не сталкивались. Просто поверить не можете, да? Многие не верят, пока сами своими не станут. Например, Надя… то есть Надежда Даниловна у нас уже почти год работает. Недавно мне призналась, что только-только перестала ждать какой-нибудь неприятности. Подвоха какого-нибудь. Она даже сказала: подставы. Надя раньше в районной поликлинике работала, а там было… плохо. Там все друг другу чужие были. Какие-то скандалы все время, выяснения отношений, докладные друг на друга писали. Она привыкла, думала, что везде так… Я работала в другой поликлинике, там такого ужаса не было. Но все равно много чужих. Таких, которым наплевать на остальных. И даже на собственных пациентов. А у нас чужих совсем нет. По-моему, Тугарин это сразу понял, когда мы стали по очереди рядом с вами дежурить. А вы не поняли. А ведь вы тоже наш…

— Ну да, ваш пациент, — с непонятной интонацией сказал Гонсалес. — Больной, не нарушайте режим! Сам Плотников операцию делал!.. А если бы не сам Плотников? А если бы глаз вообще ослеп? И не надо было бы по очереди рядом со мной дежурить. Результаты операции охранять. Потому что — сам Плотников! А я кто? Если бы — без глаза? Зэк. Под стражей.