Владычица озера - Анджей Сапковский

Ощущение потери сознания.

— Ого, вот так неожиданность, — повторил Мэльфи. — Вот-те случай так случай! Во, глянь-ка, своячка случилось встренуть! Из Элландера знакомца! Друга! А, Ярре?

Ярре проглотил кусок твердой и тягучей словно подметка солонины, которой его угостила странная компания, заел печеной репой. Он не ответил, только кивнул в сторону окружающей костер шестерки.

— И куда ж ты направляешься-то, Ярре?

— В Вызиму.

— Ха! Так и нам ведь в Вызиму! Во совпадение-то! А, Мильтон? Ты Мильтона-то помнишь, Ярре?

Ярре не помнил, не был уверен, видел ли его вообще когда-нибудь. Впрочем, Мэльфи тоже слегка преувеличивал, величая его другом. Это был сын бондаря из Элландера. Когда они вместе посещали начальную храмовую школу, Мэльфи регулярно и чувствительно колотил Ярре и называл его при этом ублюдком, зачатым без отца и матери в крапиве. Так тянулось около года, по окончании которого бондарь забрал сына из школы, поскольку стало ясно, что подросток годен исключительно для бочек. Так Мэльфи, вместо того чтобы в поте лица своего познавать секреты чтения и чистописания, в поте того же лица строгал клепки в мастерской отца. А когда Ярре выучился и по рекомендации храма был принят на должность помощника писаря в городском суде, бондарь-сын, по примеру отца, кланялся ему в пояс, совал презенты и демонстрировал дружбу.

— … в Вызиму идем, — продолжал свое повествование Мэльфи. — В армию. Все мы туда как один в армию идем. Вон те, понимаешь, Мильтон и Огребок, сыновья кметовы, по данной повинности набраны. Сам знаешь…

— Знаю. — Ярре окинул взглядом кметовых сыновей, светловолосых, одинаковых как братья, грызущих какое-то неизвестное испеченное на углях едово. — По одному с десяти ланов. Ланный контингенс.[29] А ты, Мэльфи?

— Со мной, — вздохнул бондарев сын, — все вышло так: по первому разу, когда цеха должны были выделять рекрутов, отец откупился и жребий не тянул. Но номер не прошел, пришлось тянуть второй раз, потому как так решил город… Сам знаешь…

— Знаю, — снова подтвердил Ярре. — Дополнительный набор контянгенса Совет города Элландера установил законом от шестнадцатого января. Это было необходимо, учитывая опасность нильфгаардского нападения.

— Нет, Щук, ты токо послушай, как поеть, — хрипло влез в разговор крепкий и остриженный чуть не наголо тип, которого называли Окультихом и который первым окликнул его на мосту. — Господинчик! Вумник какой!

— Умник, — протяжно поддержал второй крупный парень с вечно прилепленной к круглой физиономии глуповатой усмешкой. — Мудрила, ишь!

— Заткнись, Клапрот, — медленно прошепелявил тот, кого называли Щуком, самый старший среди них, рослый, с отвислыми усами и подбритым затылком. — Ешли умник, годитша пошлушать, кады треплецца. Пользительношть от того могет быть. Наука, значицца. А наука никому никогда не навредила. Ну, почти никогда. И почти никому.

— Что верно, то верно, — согласился Мэльфи. — Он, Ярре, стало быть, и впрямь не дурак, читательный и писательный… Ученый. Он же ж в Элландере за судебного писаря трудился, а в храме Мелитэле у него в попечительности цельный книгосбор был…

— А чего ж тады, любопытштвую, — прервал Щук, рассматривая Ярре сквозь дым и искры, — такой шубедно-храмовшко-зашранный книжник делает на вызимшком большаке?

— Как и вы, — повторил юноша. — В армию иду записываться.

— А чегой-то, — глаза Щука блеснули, отражая свет, как глаза большой рыбины в свете лучины на носу лодки, — чего, интерешуюшь, шудебно-храмошкой мудрец в армии найтить могет? Потому как ведь не по набору идет? Э? Ведь же кажный дурак знаеть, што храм ишключен иж контингенша и не обяжан рекрутов поштавлять. Да и то ишшо кажный дурень жнает, што кажный шуд швого пишарчука от шлужбы могет защитить и не объявлять. Дык как же энто получаецца, милшдарь чиновник?

— Иду в армию добровольцем, — объяснил Ярре. — Сам иду, по своей воле, не по контингенсу. Частично по личным побуждениям, но в основном из чувства патриотического долга.

Компания взревела громким гудливым, хоровым хохотом.

— Гляньте, ребяты, — проговорил наконец Щук, — какие шупроворечивошти порой в человеке шидят. Две натуры. Вот, парень. Кажалошь бы, ученый и бывалый, к тому ж, нешомененно, от рожжения не дурак. Жнать бы должен, што на войне творицца, понимать, кто кого бьет и того и гляди шовшем доконает. А он, как шами шлышали, беж принуждения, по швоей воле, из патеротичной обяжанношти, хотит к проигрываюшшей партии приштать.

Никто не прокомментировал. Ярре тоже молчал.

— Этакая патеротичная обяжанношть, — сказал наконец Щук, — обнаковенно больноголовым пришучна, хочь, может, и храмово-шудебным вошпитанникам тож. Но тута речь шла и о каких-то личных побуждениях. Шильно я любопытштвую, какие это такие личные побуждения у его?

— Они настолько личные, — отрезал Ярре, — что я не стану о них говорить. Тем более что вы, милсдари, и о своих побуждениях не очень торопитесь рассказать.

— Глянь-ка, — проговорил, нарушив минутную тишину, Щук, — ежели б какой-никакой проштак так шо мной жаговорил, то б он ш ходу по мордашам огреб. Но ежели ученый пишарчук… Такому прошшаю… на первый раж. И отвечу: я тожить до войшка иду. И тожить добровольцем.

— Дабы, словно какой больноголовый, пристать к проигрывающим? — Ярре сам удивился, откуда в нем вдруг взялось столько наглости. — Попутно обирая странников на мостах?

— Он, — захохотал Мэльфи, упреждая Щука, — все еще обижается на нас из-за засады на мосте. Перестань, Ярре. То так, игранка была. Шутковали мы. Невинная такая шутка-то! Верно, Щук?

— Ага. — Щук зевнул, щелкнул зубами. — Игранки такие, невинные. Жижнь тошклива, ошовеешь вконец. Точно навроде теленка, которого в жареж ведут. Потому токмо шуткой, либо игранкой ее шебе можно ражвешелить. Ты так не шшитаешь, пишарчук?

— Считаю. В принципе.

— Ну и порядок. — Щук не спускал с него слезящихся глаз. — Потому как иначе никчемной был бы иж тебя для наш компаньон, и лучче б тебе в Выжиму одному идтить. Да хочь бы и сразу.

Ярре смолчал. Щук потянулся.

— Я шказал, што хотел. Ну, ребяты, пошутковали мы, поигралишя, а теперича и передохнуть надыть. Ежели к вечеру хочим в Выжиму попашть, то ш шолнышком отправляцца будем.

Ночь была очень холодной. Несмотря на усталость, Ярре, свернувшись калачиком под опончей и поджав ноги чуть не до подбородка, уснуть никак не мог. Когда же наконец уснул, то спал скверно, его все время будили сны. Большую часть он не запомнил. Кроме двух. В первом сне знакомый ведьмак Геральт из Ривии сидел под нависшей со скалы длинной сосулькой. Неподвижный, обледеневший и до половины засыпанный валящим снегом. Во втором сне Цири на вороной кобыле, прижавшись к гриве, мчалась галопом между искореженными ольхами, пытающимися схватить ее кривыми ветками.