Черкес 2. Барочные жемчужины Новороссии - Greko

— Что с Мариам? Что с Ясином? — спросил он с тем же молитвенным выражением в глазах.

— Не Мариам, а Мария. С ними все в порядке, успокойся!

Турок выдохнул, вознеся молитву Аллаху.

— Они сейчас в Балаклаве! — решил чуть приврать, чтобы у него не возникло немедленного желания повидать их.

После этого нам обоим нужна была пауза, чтобы окончательно прийти в себя, восстановить дыхание. Умут-аге время было нужно еще и для того, чтобы справиться со слезами.

— Слава Аллаху! Слава Аллаху! — повторил он еще раз, утирая последние слезы.

— Как ты нас нашел? — я не удержался.

— Разве это имеет значение? — улыбнулся Умут.

— Ты прав. Не имеет.

Действительно, не имело. Для Умут-аги уж точно. Он тут же забросал меня вопросами, которые беспокоили его и которые для него сейчас были важнее всего.

— Почему она сбежала? Я люблю сына. Я её любил и люблю сейчас. Я хорошо с ней обращался. Ничего дурного ни разу не позволил… Если она чем-то была недовольна, могла поговорить со мной…

Мне пришлось остановить этот поток.

— Умут-ага! — я поднял руку.

Турок замолчал.

— Мария тебя очень любит! — я не стал ходить вокруг да около.

Умут-ага, услышав это, выдохнул с шумом. Потом опустил голову. Было видно, какое невероятное облегчение он сейчас испытал. Облегчение такой силы, что слезы опять поневоле выступили из глаз. Опустив голову, он пытался скрыть их от меня.

— Послушай! Хочу сразу договориться на берегу… Я не крал у тебя жену и сына! Я вернул сестре свободу, которую у нее отняли! Не ты, нет. Другие. Но суть от этого не меняется. У тебя не должно быть ко мне претензий. А что касается Марии… Тут все в твоих руках. Начни с чистого листа!

Умут-ага склонил голову в знак согласия. Посчитал, что этого недостаточно и прижал руки к сердцу в знак клятвы. Слова были не нужны. «Бедный мужик! — думал я. — Сколько же он пережил с того момента, когда, проснувшись утром, не обнаружил жену и сына! А я ведь тоже не ошибся. Он — хороший. И настоящий. Представляю, сколько он потратил сил, чтобы найти нас! Все замечательно, конечно, но только теперь нужно как-то все это вырулить. Я уже не смогу разлучить его с Марией и сыном. Мария не поедет обратно. Но если Умут согласится остаться здесь — нужно договариваться со всеми греками, чтобы его и пальцем не тронули! Задачка, блин! Ладно! Будем решать по мере! Начнем с него!»

— И сын тебя очень любит! — продолжил я. — Скучает. Каждый день спрашивает Марию, когда ты приедешь.

Умут все еще не поднимал головы.

— Знаешь, почему они сейчас в Балаклаве? — решил и здесь рубануть с плеча.

Турок, наконец, посмотрел на меня.

— Мы завтра окрестим Яниса в нашей греческой церкви!

Я ожидал, что, услышав «Янис» и «наша греческая церковь» Умут-ага, если уж не взорвется в негодовании, то хотя бы начнет возражать. Но Умут только тихо улыбнулся.

— Янис, значит…

Посмотрел на меня. Видно, на моем лице было написано удивление по поводу такой его спокойной реакции. Он понял. Улыбнулся чуть шире.

— Я знал, что она всегда называла его Яни. Я чувствовал, как она не хочет, чтобы Ясин стал мусульманином. Я надеялся, что она свыкнется. Совсем не предполагал, что решится сбежать… — он сейчас не оправдывался. — Янис… Янис…

Умут-ага будто привыкал к новому имени своего сына.

— Хорошо! — вдруг решительно сказал он мне.

— Что хорошо? — я аж остолбенел.

— Хочет, чтобы звали Янисом и чтобы крестили в вашей вере — хорошо. Так тому и быть, — спокойно подтвердил мне Умут.

И он не лукавил! Я видел сейчас и его спокойствие, и его решительность. Только я не был спокоен.

— Умут-ага, — глубоко вздохнул, воздуха не хватало. — Ты, наверное, не до конца понял…

— А что тут непонятного?

— Нууу, — я вытер выступивший пот. — Она никогда не вернется обратно! На твою родину!

«Ну, вот сейчас-то он должен взорваться!» — я застыл в ожидании.

Умут-ага оставался совершенно спокойным, даже дыхание у него не сбилось. Он смотрел на меня, как на несмышленыша.

— Это ты, наверное, не до конца понял… — Умут-ага улыбнулся.

Мой растерянный вид однозначно свидетельствовал о том, что я не то, что «не до конца», я вообще сейчас ничего не понимал. Умут смилостивился.

— Коста, шурин мой! — и после такого родственного обращения, Умут-ага выдал такую фразу, которую впору выбить на скрижалях. — Моя Родина это — моя жена, а мой Бог — мой сын!

…Я был сражен величественной простотой его фразы. И я видел, что Умут-ага сказал её не потому, что мы, люди с Востока или с Кавказа, что греха таить, можем и любим часто высказываться с пафосом, просто ради красного словца… Одни наши тосты чего стоят! Нет! Эту фразу произнес человек, который уже все для себя решил и которому было плевать на этот мир, если в этом мире рядом с ним нет его жены и сына.

Неведомая сила подняла меня с камня. Я подошел к Умут-аге. Он понял, тоже встал. Я обнял его. Он ответил.

«Что ж… Одна проблема решена! — с облегчением думал я, усаживаясь обратно на камень после нашего молчаливого объятия. — На пороге — вторая! Как помочь выжить турку в окружении жаждущих его крови греков⁈ Вот я дожил! Кто бы мне сказал когда, что придется решать такую задачу!»

Умут-ага видел мою задумчивость. Ждал, молча. Хотя, мне казалось, что сейчас он должен был бы в нетерпении спрашивать о том, когда он, наконец, увидит Марию и Яниса.

— Умут… — начал я, на всякий случай бросив вопросительный взгляд на шурина, спрашивавший его о дозволении теперь обращаться к нему так запросто.

Шурин, улыбнувшись, кивнул, указывая на то, что между родственниками не может быть формальностей.

— Теперь о встрече с Марией и Янисом…

— Коста, я понимаю, что это не может произойти немедленно! — Умут опять смотрел на меня, как на недоросля.

«Нет! Определенно мне этот мужик нравится! Да, что там нравится! Я просто счастлив, что у сестры такой муж!»

— Да,