Ноша - Татьяна Нелюбина

Я была выжата как лимон. А что говорить о Насте? Ей-то приходилось вести ещё больше разговоров, чем мне.

Я с ног валилась, точнее, с каблуков, пришлось переодеть туфли, ступни жутко гудели.

А наша неутомимая Манюня носились по выставке автономно.

Кришан в обществе трёх расфуфыренных немок стоял перед картиной «Лето в Берлине».

Там был представлен полный интернационал – азиаты, папуасы, русские, индейцы, арабы (мои, хи-хи, беженцы) предавались полноценному отдыху в кроне мощного дуба.

Я ещё раз оглядела Настины картины. Я видела их на столе, на полу, на диване. Они висели в ванной, вместо белья, с прищепками внизу, чтобы листы не закручивались. И теперь эти листы, мытые-отмытые-перемытые, – в строгих паспарту, в красивых алюминиевых рамах, на стенах высокого светлого зала – производили совершенно неизгладимое впечатление. Крепкое такое, торжественное. Но когда глаза сосредотачивались на листе, на деталях, становилось смешно. И печально, и грустно.

Я рухнула в кресло.

Всё.

С места не сдвинусь.

Хорошо, что Ральф и фрау Брюке нашли общий язык. А то эта галерея, где Настя столько лет выставлялась, закрывается. Так жалко! В самом центре Берлина. Раньше (в ГДР) она была молодёжным клубом, после Объединения стала тем, чем стала: здесь устраивались не только выставки, здесь проводились чтения, конференции, семинары.

У правительства, красно-красно-зелёного, денег нет на культуру.

Ко мне подсел кубинец, мы с ним поговорили про Кастро, но только минут через десять я поняла, что для него нет никаких «Вива Куба!» и прочего, он здесь в эмиграции (мой контингент). Нас позвали – когда схлынули посетители, – и мы переместились из зала в кафе, человек двадцать самых стойких разместились за столиками. Ральф пел, мы подпевали, пили шампанское, доктор Мюллер произнёс замечательный тост, сказал, что Настины вернисажи были самые интересные, многочисленные и весёлые. Всегда было много гостей. Был большой резонанс. Горячие обсуждения.

Так жаль!

Мы позавтракали, проводили Ральфа, ему сегодня петь, а я вечером поеду, вернисаж обсуждали, цветы подрезали, Насте всегда дарят много цветов, воду в вазах меняли, расставляли по всей квартире букеты, настоящие произведения искусств!

Пришла Людмила, мы устроились в ателье, она рассказала о своих впечатлениях, ей тоже, как и мне, «Кот Мурр» необычайно понравился:

– Сделай мне, пожалуйста, копию!

– Сделаю, – пообещала Настя, – через месяц.

– А почему так долго?

– Могу и быстрее, – Настя засмеялась, – но за качество не ручаюсь.

– Нет, что ты!.. Ты меня неправильно поняла, я – про копию из Copyshop!

– Я с удовольствием нарисую, ты меня никогда не просила, я не знала, что…

– И мне! – попросила я. – И тоже просто копию! Их так сейчас делают, от оригинала не отличишь.

Ведь есть же люди, которые украшают свои квартиры репродукциями любимых картин, а у нас дома в Питере ничего не висело, были голые стены до потолка на четырёхметровой высоте. Было огромное зеркало в золочёной барочной раме, поделённое перегородкой пополам, у нас была одна половинища, у соседей – другая, и никто не был в обиде, дружная была коммуналка. Одиннадцать человек смотрелось в наше зеркало! Я до сих пор не могу равнодушно мимо зеркала пройти, обязательно в него загляну, так и заглядываюсь на себя – с детства осталось! И любовь к кошкам с детства живёт, наша дружная коммуналка была едина в этом вопросе: никаких кошек в квартире! Никакой живности. А я о кошке мечтала! Я такая кошатница!

И нас таких много, заверила я, Настя замучится для всех рисовать, а нас совесть замучит, если Настя из-за нас сделается копиистом.

Мы Настю так уболтали, что она покорно достала из-под дивана папку, раскрыла, нашла вожделенные копии, пробормотала:

– Они, правда, рабочие, немного помяты…

Людмила вцепилась в своё сокровище, я – в своё, заставила Настю поставить автограф, написать, если ей будет нетрудно, несколько добрых слов с упоминанием её имени, а можно вписать и Ральфа, ему тоже будет очень приятно.

«Кот» – это по мне. Одна сплошная гармония. Тёплые черепичные крыши оранжевые, где-то далеко внизу – сиреневые улочки узенькие. Я, как кошка, вниз смотрю, с кошачьей перспективы сладкую жизнь воспринимаю. На крышах греются коты, крадутся, мяукают, на кошек вожделенно поглядывают, кошки кокетничают, а матери котят вылизывают, в общем полное торжество уютной обывательской жизни: после нас хоть потоп.

Мяукают, на кошек вожделенно поглядывают, кошки кокетничают, а матери котят вылизывают, в общем полное торжество уютной обывательской жизни: после нас хоть потоп.

Именно этого я и жаждала, измочаленная политикой до последней клеточки.

– Настя! – вскрикнула я всполошено. – А в «Коте» нет какого-то тайного смысла? С подспудной политикой?

Настя развела руками, засмеялась.

Ну-да, надо «Мурра» перечитать…

На вернисаже вчера оказалось много кошатников. И кошатниц. Я лоб в лоб столкнулась с одной. Как водится, извинилась за неуклюжесть, она – за свою. Она из Польши. Она мне сказала, что любит русских. Я удивилась:

– Нынче это явление редкое. Нас, кажется, весь мир ненавидит.

– Вы судите по политикам, а мы, люди, любим. Я вам больше скажу, я люблю Путина.

Ах. Он, кажется, стал самой популярной фигурой в странах бывшего соцсодружества и всего прочего капмира.

Чтобы не поранить её нежные чувства, я, недолго думая, свела её с Людмилой.

Немцы, кстати, западные, расспрашивали нас про Украину, Россию, Крым, Путина.

– У нас впервые, – отвечала Людмила, – президент, за которого хотя бы внешне не стыдно. Это не Брежнев с его… сами помните. Не Ельцин, который хватал за зад… сами помните. У нас – образованный президент, с достоинством держится. Хорошо одет. Подтянут. Спортивный. С юмором.

– Мне это очень, очень нравится! – заверила полячка.

– Начитанный, – продолжала Людмила, – сдержанный.

– Сексуальный, – добавила полячка.

– Что?! – вскрикнула я.

– Да! – засмеялась полячка с таким знанием дела, что я окончательно скисла. Чего же они видели и ощущали такого, к чему я стала катастрофически невосприимчивой?

Полячка мне всё разъяснила:

– Он излучает силу, а сила сексуальна.

Вон оно что…

Я оставила их, к зеркалу подплыла, не предвзято, критически оглядела себя.

А я постарела. Мужики проявляют ко мне чисто человеческий интерес, без сексуальных выкрутасов. Потому что я силу не излучаю? Или эта сермяжная правда касается только мужчин, а в женщинах слабость притягивает?

Меня этот вопрос уже второй день занимал. Да… как в том анекдоте:

Проснулась жена утром, подошла к зеркалу, смотрела на себя, смотрела… Потом взглянула на спящего мужа и злорадно прошептала:

– Так тебе и надо!

Настя прихлопнула себя по коленкам и залилась.

Прибежала Манюня, и вопрос сексуальной озабоченности был снят с повестки дня.

– А эта галерейщица, – спросила я, – как её… блондинистая такая… Есть перспективы, у неё выставиться?

– Фрау