Знамена над штыками - Иван Петрович Шамякин

в селах — поднимается на немца. Но опять-таки, чтоб организовать, взять под контроль партии, вооружить, научить эти стихийные отряды, нужно было время, а его не хватало. И людей — командиров, комиссаров — не хватало. И оружия.

Кроме приказа Крыленко сегодня ночью пришла шифровка командирам, комиссарам, ревкомам, совдепам прифронтовых уездов: всеми силами сохранять условия мира, не отвечать на провокации противника и особенно зорко следить за теми, кто хочет сорвать мир до созыва Чрезвычайного Всероссийского съезда Советов, который должен утвердить Брестский договор.

Арефьев знал из печати, от товарищей, приезжавших из Москвы, какую борьбу пришлось вести Ленину за этот мир, как нелегко было Ильичу доказывать даже некоторым большевикам, что, если не заключим мир теперь, хотя бы такой, тяжелый, грабительский, будет еще трудней.

Елисей Егорович был уверен, что ночная шифровка послана по указанию Ленина. Потому чувствовал особенную ответственность не только за свой отряд, но и за то, что происходит вокруг, в восточной полосе Гомельского уезда, где остановился фронт в день заключения мира.

За свой отряд он спокоен. Большинство — рабочие, закаленные в революционных боях, и солдаты, которые добровольно влились в отряд из демобилизованных частей; почти четверть состава — члены партии; пожалуй, ни в одной части такого партийного ядра нет. Да и какой они отряд! После того как Ленин подписал декрет о создании Красной Армии, сами бойцы начали называть свою часть — Первый Московский пролетарский полк. Об этом общем желании они с командиром сообщили в Реввоенсовет округа. Возможно, для того чтобы официально оформить рождение нового полка рабоче-крестьянской армии, вчера вызывали в штаб командира. Немалое это хозяйство — полк. Одно название как повышает ответственность! Раньше полками командовали полковники, академии кончали, и офицеров, может, добрая полсотня, если не больше, в полку было. А он, Арефьев, с девятьсот седьмого по двенадцатый в сибирских рудниках обучался. В начале войны, правда, оказался ближе к военной науке — слесарем-оружейником в артмастерских Северного фронта, до унтера дослужился. Но ничего. Как говорится, не боги горшки обжигают. Неплохие, выходит, стратеги и тактики рабочие и солдаты, если смогли дать по шапке всем золотопогонникам с их академиями и штабами. Вон товарищ Крыленко всего-навсего бывший прапорщик, а командует фронтами не хуже Алексеева и Духонина. Но наибольшую уверенность придавала мысль, что есть в партии, в народе, в его новой армии Верховный главнокомандующий в самом высоком значении этих слов — Ленин. Борясь так настойчиво за мир с немцами, Ленин, безусловно, смотрит далеко вперед.

Вот почему он, большевик Арефьев, должен сделать все, чтобы тут, на их участке, никто не нарушил приказа о прекращении огня, что могло бы дать немцам повод наступать дальше — на Москву. Сдержать их теперь вряд ли хватит сил.

Комиссара тревожили соседи — гомельские отряды. Он знал: гомельчане рвутся в бой. Вчера говорил с их командирами. Понимал: им, здешним, особенно больно, что немцы захватили их землю, города, села, издеваются над матерями, женами, детьми. Некоторые сельские отряды возникли стихийно всего несколько дней назад.

Самые большие из местных отрядов — Второй Гомельский и рабочих Либава-Ровенской железной дороги — обосновались по соседству — в урочище Плоское, в конторе лесничества. Это верстах в трех от разъезда.

Арефьев шел туда. Надо ознакомить партийцев с телеграммой Реввоенсовета.

Думал о мире, о других делах молодой республики, о будущем своей части. Но думая об этом, он снова и снова восторгался окружающей красотой. Лесом прежде всего. Какой лес! Он как бы возвышает человека, его мысли, настроение, укрепляет веру в жизнь, даже в бессмертие, не церковное, а человеческое, — в бессмертие души народной. Дубы-великаны, им, может, лет по триста, не меньше. А березы! До чего же они хороши ранней весной! Как невесты. Воплощение чистоты и радости.

Углубившись в чащу, Елисей Егорович окунулся в необыкновенную тишину — будто на дно морское опустился, как во сне или в сказке, даже испугался на миг. Необыкновенный мир. Незнакомое ощущение. Отчего так замерли деревья? Хоть бы одна ветка шелохнулась. Будто прислушиваются к чему-то очень таинственному, что могут услышать только они, деревья. Солнце поднялось, просвечивает голый лес, и на осевшем, ноздреватом, посеревшем снегу сплетаются чудесной вязью свет и тени. Проталин в лесу еще немного, не как в поле, где снег остался только на косогорах да во рвах. Ночами сильно подмораживало, и в лесу санная дорога еще держится. На полянках дорогу разрезали ручейки, вымерзшие за ночь. Днем они забулькают, и пройти в рваных сапогах будет не так просто.

Нет, в лесу не мертвая тишина. Лес полон жизни — птичьей. Как и у разъезда, птицы порхают в ветвях, уж очень многозначительно поют — зовут, ищут друг друга, шустро прыгают по дороге, собирают семена от натрушенного за зиму сена. Тут много возили сена, клочья его висели на ветках деревьев.

Пройдя еще немного, Арефьев услышал необычный шум. Звуки другие, чем на разъезде, более сельские: заржал конь, лаяла собака, чем-то стучали, будто кузнецы, но более глухо, чем бьет молот по наковальне, кричала женщина — бранилась, плакал ребенок.

Действительно, на усадьбе лесника — просторной поляне, которая неожиданно, из-за дубов, открылась взору, — вокруг старого, неуклюжего здания конторы, нового красивого дома лесничего будто цыганский табор разбили… На пашне стоят сани, а в сосняке, где еще лежал снег, затоптанный и грязный, — повозки. Кони, коровы, даже волы, хотя в этих районах на них редко где ездят. Значит, приехали издалека, видимо с Украины. Костры. Запах варева. Вооруженные мужчины и по-деревенски одетые женщины, дети.

Арефьев с удивлением отметил, что за сутки людей, коней, повозок тут, пожалуй удвоилось. И это не беженцы, а те, кто рвется в бой с немцами.

На разъезд пришел лишь один отряд из-под Речицы. Парни молодые, крепкие, вооруженные, готовые жизнь отдать за Советскую власть. Он, Арефьев, зачислил их в полк. Снова поймал себя на мысли, что который раз уже называет свой отряд полком. Подумал и о том, что вчера и сегодня его никто тут не остановил. Надо сказать здешним командирам, что нельзя проявлять такую беспечность, когда рядом фронт.

В конторе, которую гомельчане заняли под штаб, было пусто, один дежурный у полевых телефонов — для связи с передним краем и с разъездом Закопытье.

Командиры завтракали у лесника.

Арефьев направился туда.

Завтракали коммуной. Видимо, в то же утро наспех из неоструганных досок сколотили длинный — от окна до печи — стол на козлах. За столом на табуретах и на доске, под которую подложили чурбаки, сидели