Король - Тиффани Райз

Кингсли убрал свою руку с руки Сэм и притянул ее к себе, прижимаясь к ней всем телом. Она положила голову ему на грудь, и Кингсли обнял ее за дрожащие плечи.

— Мы обнимали друг друга до рассвета, — продолжила Сэм. — Точно так же, как мы с тобой сейчас. Не знаю, почему мы решили дождаться рассвета. Может, хотели увидеть восход солнца в последний раз. Но на рассвете мы проглотили таблетки и запили их минеральной водой, как обычно. Десять… двадцать… тридцать таблеток. Мы дрожали и горели, и казалось, что наша кожа пылает. А потом мы заснули. Две девушки уснули. Одна девушка проснулась.

— Ты проснулась, — ответил Кингсли.

— Приехали копы, — продолжила Сэм. — Они были первыми, с кем я заговорила, когда очнулась в больнице. До сих пор меня бесит, когда я слышу, как люди говорят всякое дерьмо о копах. Эти копы были первыми вменяемыми взрослыми, с которыми я говорила за последние две недели. Тот детектив, детектив Фелдман, сказал, будто этим лагерем управляет Йозеф Менгеле21. Тогда я не понимала, о чем он говорил, но знала, что он на нашей стороне.

— Что произошло с тобой? Были предъявлены обвинения?

Сэм сделала глубокий вдох.

— Семья Фейт Спенсер обвинила меня в ее смерти. Она приняла больше таблеток, чем я, и поэтому сказали, что я обманом заставила ее покончить с собой. Правда в том, что мы приняли столько, сколько нашли. Мы не считали таблетки. Мы просто глотали.

— Что случилось после?

— Ничего особенного. Меня отправили на тридцать дней в государственную психиатрическую лечебницу. Фейт Спенсер похоронили. ПГБ22 оплатили похороны Фейт в качестве «жеста христианского милосердия». Фуллер групповым самоубийством успешно пропиарил ПГБ. Церковь закрыла тот лагерь, но другие все еще работают. Сейчас там дети, прямо сейчас, в этих лагерях. Больше веса… Их всех раздавят.

— Сэм… — Кингсли погладил ее по плечам, пытаясь заставить расслабиться. Вместо того чтобы расслабиться, она отодвинулась от него и села в постели.

— Вот почему ты должен открыть клуб, — ответила Сэм. — Королевство, которое хочешь построить, ты должен это сделать. Ты должен помешать Фуллеру и ПГБ построить церковь в нашем городе. Фейт Спенсер умерла из-за него и его лагерей, и он герой для своих прихожан, потому что швырнул ее семье чеки, чтобы они купили ей гроб подороже.

Кингсли протянул руку и коснулся ее волос. Она прижалась к ней и закрыла глаза.

— Я построю свое королевство, — пообещал Кингсли, — и врата церкви Фуллера не одолеют его.

Сэм широко улыбнулась, в ее глазах стояли слезы. Никогда прежде она не казалась ему такой красивой.

— За это ты отправишься в ад, — ответила она.

— Я возьму тебя с собой.

— Я куда угодно пойду за тобой, — произнесла она. — Кто-то должен заботиться о твоих сапогах.

Она перекатилась на бок и снова легла ему на грудь. Ее голова задела синяк, и Кингсли поморщился до того, как успел себя остановить.

— Черт, прости, — сказала она, и попыталась отодвинуться.

— Нет, нет, нет, останься. Если мне нравится боль настолько, чтобы иметь эти синяки, то мне нравится боль настолько, чтобы чувствовать тебя рядом с ними.

— Уверен?

— Сэм, я мазохист.

— Типа… настоящий мазохист?

Кингсли помедлил, прежде чем ответить. Он предпочитал хранить секреты, а не делиться ими. Но это была Сэм, и он доверял ей.

— Ничто так не возбуждает меня, как боль и страх.

— Твоя боль? — спросила она. — Твой страх?

— Моя боль. Мой страх. И единственное, что возбуждает меня так же сильно, как моя боль и мой страх, — это чужие боль и страх. Я не знал слова свитч до тех пор, пока четыре года назад не нашел клуб в Париже. Вот кто я. Свитч.

— Я думала, ты занимался БДСМ еще будучи подростком.

— Я занимался БДСМ еще до того, как услышал это слово. Мы не знали, чем занимались, или почему это делали. Мы только знали, что это было то, что нам нужно.

— Мы? Мы это ты и Отец Реснички?

— Когда мы были вместе он не был Отцом Реснички. Он был таким же студентом, как и я. В первый раз, когда мы были вместе, он был студентом, — поправил Кингсли. — Второй раз он был учителем — Мистером Реснички.

— Так это и был тот учитель, которого ты соблазнил?

— Да, — ответил с гордостью Кингсли. Он знал, что Сорен никогда бы не стал его преследовать, если бы Кингсли не стал преследовать Сорена первым.

— Он причинял тебе такую боль? — Она прикоснулась к его синякам на груди и плече.

— Он причинил мне гораздо большую боль, вот почему я любил его больше, чем кого-либо.

— Он делал больнее, чем это? — спросила она слегка испуганно. — Буду честна, прямо сейчас я борюсь со своими враждующими чувствами обжигающей ненависти к Сорену и абсолютным восхищением им.

— Добро пожаловать в клуб. Но не надо ненавидеть его за то, что он избил меня. Я хотел этого. И в нашей школе было еще пятьдесят мальчиков, и все они его боялись. Он был выше их, сильнее их, умнее и держал их всех в ежовых рукавицах. И он не прикасался ни к одному из них.

— Тогда почему ты?

— Они боялись его. Некоторые из них, возможно, ненавидели его, но, скорее всего, это была ревность, а не ненависть. Я их не виню. Я не испытывал к нему ненависти. Я хотел его, и сказал ему об этом, — без стыда признался Кингсли. — Я смотрел на него, преследовал его, сидел с ним, без приглашения, в библиотеке, пока он пытался делать домашнее задание. Я даже поцеловал его. Тоже без приглашения.

— Ты — дьявол. Он ответил на поцелуй?

— Он толкнул меня на кровать и так сильно прижал к себе, что я услышал, как что-то щелкнуло в моем запястье. И как только он ушел, оставив меня в боли, я начал мастурбировать. Даже это не остановило меня.

— То, что тебе чуть не сломали запястье, возбудило тебя?

Кингсли сделал глубокий вдох.

— Это не только возбудило меня, это возбудило меня больше, чем что-либо когда-либо в моей жизни.

— Тебе было шестнадцать.

— К тому времени я уже несколько лет занимался сексом.

— Вот черт, французы рано начинают.

— Недостаточно рано. Все мои любовники были на пару лет старше. Но ничто не подготовило меня к нему.

— Он был твоим первым парнем?

— Первым человеком, который причинял боль во время секса, тоже. — Кингсли прижал ладонь