Эхо времени. Вторая мировая война, Холокост и музыка памяти - Джереми Эйхлер

будущих музыкальных мемориалах. В Англии Вторую мировую окрестили “Народной войной”, и не зря: если в предыдущих вооруженных конфликтах участвовала в основном армия, то во время Второй мировой войны под ударом оказались миллионы гражданских. Это размытие границ между фронтом и тылом в Британии ярче всего проиллюстрировала Дюнкеркская операция – начавшаяся в мае 1940 года эвакуация морем, в ходе которой около 336 тысяч британских, французских и бельгийских военных из блокированных немцами частей были вывезены с берегов северной Франции не только при участии британских военно-морских и военно-воздушных сил, но и при содействии множества гражданских, спасавших солдат на собственных рыбацких лодках[504]. Однако Дюнкеркская операция ознаменовала лишь начало крупной эскалации на западном фронте: всего за десять недель капитулировали Норвегия, Дания, Бельгия и Нидерланды, и вскоре после этого началась грандиозная Битва за Британию. На протяжении почти двух месяцев, начиная с сентября, Лондон оставался мишенью упорного и беспощадного воздушного террора со стороны нацистской Германии, каждую ночь на город обрушивалось множество авиабомб.

Печально знаменитая бомбардировка Великобритании, получившая название “Блиц”[505], со временем превратилась в настоящий миф, и чаще всего вспоминают бомбежки Лондона. Реже вспоминают событие, произошедшее в ночь на 14 ноября 1940 года в городе Ковентри. Бриттен в тот момент участвовал в довольно неудачном эксперименте, живя в богемной коммуне вместе с Пирсом, Оденом, писателем Карсоном Маккаллерсом, Голо Манном (сыном Томаса Манна) и другими[506]. Частыми гостями в их бруклинском доме были Кристофер Ишервуд и стриптизерша Джипси Роуз Ли. Хотя Бриттен находился тогда вдали от родной земли, события той ночи в итоге изменили ход его творческого пути. А еще они привели к созданию одного из величайших музыкальных мемориалов XX века.

В обшитых деревом кабинетах особняка Блетчли-парк, где в военные годы лучшие британские расшифровщики взламывали вражеские коды и шифрограммы, разгорелись жаркие споры после перехвата любопытного сообщения от люфтваффе. В зашифрованной сводке немцев, отправленной из оккупированной Франции в 14:00 9 ноября 1940 года, упоминалась “Лунная соната”, однако было ясно, что речь идет вовсе не о Бетховене. В действительности в шифрограмме говорилось о “районе нанесения ударов” и о “воздушных судах”. Дешифровщики поняли, что противник обсуждает предстоящий авианалет, но не смогли уловить, о каком именно времени и месте идет речь[507].

В названии операции заключалась важная подсказка, во всяком случае указывавшая на время налета. В четверг, в ночь с 14 на 15 ноября, над Ковентри действительно сияла полная луна. Этот город в графстве Уэст-Мидлендс был важным промышленным узлом: средневековый центр города густо облепили многочисленные оборонные предприятия, и местные жители уже скрепя сердце привыкли к ритуалам военного времени – требованиям ночного затемнения и вою сирен, оповещавшим граждан о необходимости спуститься в укрытие. С самого начала большую обеспокоенность вызывала уязвимость главной жемчужины Ковентри – его средневекового собора Святого Михаила. Собор построен в стиле перпендикулярной готики, его увенчанная шпилем башня возвышалась над длинной и плоской деревянной крышей со свинцовым покрытием. После череды шальных бомбардировок меньшего масштаба, начавшихся еще летом, встревоженные граждане предлагали написать на крыше огромными буквами немецкое слово KIRCHE (церковь), но в итоге идея была отвергнута, так как мало кто верил, что это убережет собор от налета.

14 ноября в половине седьмого вечера тишину прорвал вой сирен воздушной тревоги. Через несколько минут в небе над Ковентри оказались пятьсот с лишним немецких бомбардировщиков и начался налет столь мощный, яростный и продолжительный, какого в течение этой войны еще не было. За несколько часов самолеты люфтваффе сбросили от тридцати до сорока тысяч зажигательных бомб и шестнадцать тысяч фугасных[508]. А затем посыпались парашютные мины, которые внешне напоминали плавучие мусорные баки[509]. Бомбардировка длилась всю ночь – двенадцать мучительных часов.

В результате авианалета погибло 568 человек и пострадало 863 человека. Оказалось разрушено около половины средневековой части Ковентри, и у собора не было никаких шансов уцелеть. Приблизительно в восемь часов вечера на него сбросили множество зажигательных бомб. Одна из них угодила прямо внутрь и приземлилась между рядами скамей. Другая пробила выстланную свинцовыми листами кровлю и засела над огромным дубовым потолком, прямо над органом. Потом на церковь обрушилась вторая волна зажигательных снарядов. Затем – третья. Настоятель собора Р. Т. Говард был одним из четверых человек, дежуривших в ту ночь в пожарной охране, и он оставил леденящий душу рассказ о происходившем. В одиннадцать часов вечера, успев спасти множество ценных артефактов, книг и предметов мебели, он был вынужден покинуть здание и, остановившись неподалеку, стал наблюдать за тем, что будет дальше. На его глазах “все внутреннее пространство [собора] превратилось в клокочущую массу пламени и беспорядочно нагроможденную груду обвалившихся горящих балок и досок, над которыми клубился густой красно-коричневый дым”[510]. В этой огромной куче обломков он заметил очаг особенно интенсивного горения: огонь подпитывал собой старинный церковный орган. К утру от собора остались только внешние стены, одиноко устремленные к небу. А между ними пролегало поле дымящихся камней, искореженных перекладин, обуглившихся балок. Впрочем, на одном торце вызывающе высилась чудом уцелевшая средневековая башня, увенчанная шпилем. Как позже вспоминал Говард, всю ночь напролет ее колокола продолжали звонить, отбивая часы, и звон этот разливался над бушующим пламенем.

Бомбардировка Ковентри немедленно сделалась символом нацистского варварства – и этот посыл был подхвачен неравнодушными людьми и быстро распространился по всему миру[511]. Лондонская The Times порицала “необоснованное массовое убийство, совершенное народом, который долго притворялся цивилизованным, а теперь убивал, по всей видимости, из чистой жажды разрушения”. Заголовок в Birmingham Gazette трубил: “Ковентри – это наша Герника”. Американские информагентства тоже не прошли мимо этой новости. В New York Herald Tribune констатировали: “На фотографиях мы видим голые мрачные руины, беззвучный символ безумного, непостижимого варварства, в которое вверглась западная цивилизация”[512]. Но одних фотографий было мало – они не передавали всей дикости свершившегося. На следующее же утро после авианалета запечатлеть разрушенный собор в красках прибыл уважаемый художник Джон Пайпер, работавший тогда в совещательном комитете военных художников. На его картине “Собор Ковентри 15 ноября 1940 года” нижние стены апсиды изображены огненно-красными, словно еще пылающими изнутри.

Спустя почти полтора года, в апреле 1942-го, Бриттен и Пирс предприняли опасное путешествие через Атлантический океан, чтобы вернуться на родину. И, не дожидаясь повесток, оба сами явились в Бюро сознательных отказчиков. В официальном заявлении, которое Бриттен подал 4 мая 1942 года, принципиальный отказ от воинской службы напрямую связывается с пацифизмом, пронизывавшим его искусство:

Так как я верю в то, что в каждом человеке есть Божий дух, я не способен на истребление и считаю своим долгом избегать по мере своих сил содействия истреблению человеческой жизни, сколь бы сильно я ни порицал поступки или