Свобода - Джонатан Франзен

Внезапно Джоуи понял, каково это, когда на самом деле «захватывает дух». Дженна была красива невероятной красотой, которая отодвигала на второй план все остальное — даже базовые потребности организма смотрящего. Ее фигура, цвет лица и повадка заставляли признать, что все прочие «красотки», которые раньше ему нравились, лишь отдаленно приближались к настоящей красоте; даже фотографии не передавали ее истинной прелести. Ее густые белокурые волосы отливали золотом. Одета она была в слишком большой пуловер с эмблемой Университета Дьюка и фланелевые пижамные штаны, которые, не скрывая прелести ее фигуры, казались самыми мешковатыми штанами на свете. Все предметы в комнате теперь были примечательны лишь тем, что не были ею, в остальном же они были одинаково второсортны. Скользнув по ней взглядом, Джоуи был так потрясен, что даже не рассмотрел ее в подробностях. Все это было очень странно. Он ничего не мог поделать с собой и просто смотрел в пол с тупой ухмылкой, слушая, как они с братом, который каким-то образом не потерял дар речи, обсуждают ее план поехать в пятницу в Нью-Йорк.

— Не забирай у нас «лендкрузер», — сказал Джонатан. — В кабриолете мы с Джоуи будем выглядеть как пара супругов.

Единственным недостатком Дженны был ее писклявый голосок.

— Ага, парочка супругов в сползших штанах, — хихикнула она.

— Почему ты не можешь поехать в Нью-Йорк в кабриолете? Ты же уже туда на нем ездила?

— Мама запрещает. Не в праздники. «Лендкрузер» безопаснее. Я вернусь в воскресенье.

— Шутишь? «Лендкрузеры» постоянно переворачиваются. Они жутко опасные.

— Скажи это маме. Скажи, что у тебя опасная машина, она постоянно переворачивается и поэтому я не могу поехать на ней в Нью-Йорк.

— Слушай. — Джонатан повернулся к Джоуи. — Хочешь в Нью-Йорк на выходные?

— Конечно! — воскликнул Джоуи.

— Возьмите кабриолет, — сказала Дженна. — Потерпите три дня.

— Нет, мы можем поехать туда все вместе в «лендкрузере» и походить по магазинам. Поможешь мне купить штаны на свой вкус.

— Не вариант. Во-первых, вам даже негде остановиться…

— А почему мы не можем остановиться с тобой у Ника? Он же вроде как в Сингапуре.

— Нику вряд ли понравится, что толпа первокурсников носится по его квартире. К тому же он может вернуться в субботу вечером.

— Двое — это не толпа. Только я и мой невероятно аккуратный сосед из Миннесоты.

— Я очень аккуратный, — уверил ее Джоуи.

— Не сомневаюсь, — сказала она скучающе. Присутствие Джоуи тем не менее заставило ее заколебаться — с ним она не могла вести себя так же презрительно, как с младшим братом. — Мне-то плевать. Я спрошу у Ника. Если он будет против, тогда нет.

Когда она ушла наверх, Джонатан хлопнул Джоуи по плечу.

— Нью-Йорк, Нью-Йорк! — воскликнул он. — Можем завалиться к родственникам Кейси, если Ник, как обычно, окажется уродом. Они живут где-то в Аппер-Ист-Сайд.

Джоуи все еще был потрясен красотой Дженны. Он встал туда, где стояла она, и ощутил слабый аромат пачулей. Возможность провести в ее близости целые выходные всего лишь благодаря случайному соседству с Джонатаном казалась настоящим чудом.

— Вижу, ты тоже, — сказал Джонатан печально, пожимая ему руку. — И так всю мою недолгую жизнь.

Джоуи почувствовал, как краснеет.

— Не понимаю только, как ты-то вырос таким уродом.

— Знаешь, что говорят о поздних детях? Когда я родился, отцу был пятьдесят один год. За два года его гены непоправимо испортились. Не всем же быть такими красавчиками, как ты.

— Не знал, что у тебя такие предпочтения.

— Это какие? Красота мне нравится в девушках, как и положено.

— Пошел ты, богатей.

— Милашка, милашка!

— Да пошел ты. Давай-ка я надеру тебе задницу в аэрохоккее.

— Главное, самой задницы не касайся.

Несмотря на угрозу Тамары, религиозных поучений или назойливого родительского вмешательства Джоуи испытать почти не пришлось. Они с Джонатаном устроились на откидных креслах в домашнем кинотеатре напротив восьмифутового экрана и до четырех утра смотрели какую-то ерунду по телевизору и подкалывали друг друга насчет гомосексуальности. Когда они проснулись в праздничное утро, в дом уже прибыла толпа родственников. Джонатан должен был с ними общаться, и Джоуи принялся фланировать по шикарным комнатам, как молекула гелия, пытаясь хотя бы мельком увидеть Дженну. Предстоящая поездка в Нью-Йорк, которую почему-то одобрил ее бойфренд, была словно деньги в банке: у него будет как минимум два долгих автомобильных путешествия, чтобы произвести на нее впечатление. Пока что он хотел привыкнуть к ее красоте. На ней было скромное, дружелюбное платье с высоким горлом и то ли чрезвычайно искусно наложенный макияж, то ли полное его отсутствие. Он отметил ее хорошие манеры, которые проявлялись в терпеливом обращении с лысыми дядюшками и обколотыми ботоксом тетушками, которым явно было о чем с ней поговорить.

Перед ужином он ускользнул в свою спальню, чтобы позвонить в Сент-Пол. Конни звонить не хотелось: в отличие от осени, теперь ему было стыдно за их сальные разговоры. Другое дело — родители, пусть даже и из-за чеков матери, которые он обналичивал.

Трубку поднял его отец и говорил с ним минуты две, а потом передал трубку матери. Джоуи воспринял это как предательство. На самом деле он очень уважал своего отца за его упорное неодобрение и стойкость принципов и уважал бы еще больше, не относись он с таким почтением к своей жене. Они могли бы поговорить по-мужски, но вместо этого отец передал трубку матери и умыл руки.

— Привет, — сказала она тепло, и он сразу же ощутил досаду и решил говорить сурово, но, как это часто бывало, она смягчила его своим юмором и заливистым смехом. Не успев оглянуться, он описал ей происходящее в Маклине — за исключением Дженны.

— Полный дом евреев! — сказала она. — Тебе там очень интересно, наверное.

— Ты же сама еврейка. А значит, и я. И Джессика, и ее дети — если у нее будут дети.

— Это как посмотреть. — После трех месяцев на востоке Джоуи слышал в ее речи миннесотский акцент. — Мне кажется, что в случае с религией важно только то, что ты сам думаешь. Никто не может решить это за тебя.

— Но у тебя же нет никакой религии.

— Именно. Это одна из тех вещей, по поводу которых мы с родителями не спорили, дай им бог здоровья. Что религия — это глупо. Хотя, видимо, моя сестра теперь со мной не согласится, и наш обычай не соглашаться абсолютно по всем поводам не будет нарушен.

— Которая сестра?

— Твоя тетя Эбигейл. Она погрузилась в каббалу и изучает свои еврейские корни, какие бы они ни были. Откуда я знаю, спросишь ты. Она прислала нам электронное письмо счастья про каббалу. Мне показалось, что это неподходящая форма, и я попросила ее не присылать мне больше писем счастья, а она ответила мне и-мейлом о своем Пути.

— Я даже не знаю, что такое каббала, — сказал Джоуи.

— О, она с радостью тебе обо всем расскажет, если захочешь с ней поговорить. Это все очень Важно и Загадочно. Мадонна, кажется, этим увлекается, так что сам можешь сделать вывод.

— Мадонна еврейка?

— Конечно, Джоуи, потому ее так и зовут, — рассмеялась мать.

— Ну, в общем, я стараюсь смотреть на все без предубеждения, — сказал он. — Не хочется отвергать что-то, о чем я ничего не знаю.

— Правильно. Кто знает, может, тебе это все еще пригодится.

— Возможно, — сказал он холодно, отметив в ее словах скрытый упрек в эгоизме.

Его посадили на одну с Дженной сторону длинного обеденного стола, поэтому он не мог ее видеть и сосредоточился на разговоре с одним из лысых дядюшек, который решил, что перед ним еврей, и удостоил его подробного рассказа о недавнем путешествии в Израиль. Джоуи притворялся, что свободно ориентируется в незнакомых названиях и рад их слышать: Стена Плача и ее туннели, Башня Давида, Масада, Яд-Вашем. Запоздалое негодование на мать в сочетании с восхищением домом и Дженной и незнакомым доселе чувством искреннего интеллектуального любопытства возбуждали в нем желание стать настоящим евреем и почувствовать, что может значить подобная принадлежность.

Отец Джонатана и Дженны так долго вещал на дальнем конце стола на тему международных отношений, что постепенно все остальные беседы заглохли. Красные полосы на его индюшачьей шее были куда более заметны в жизни, чем по телевизору, а белоснежная улыбка так бросалась в глаза только потому, что располагалась на неправдоподобно маленьком, сморщенном черепе. То, что такой усохший человек породил на свет Дженну, показалось Джоуи еще одним доказательством его величия.

Он говорил о «новой клевете», циркулирующей в арабском мире, — 11 сентября в башнях-близнецах якобы не было евреев — и о необходимости в это тревожное время противопоставлять злобную ложь благодатной полуправде. Он говорил о Платоне так, как будто лично получил просветление, припав к его афинским стопам. Он называл членов президентского кабинета по именам, объясняя, как «мы полагались» на президента, который должен был использовать этот уникальный исторический момент, чтобы разрубить геополитический узел и радикально расширить сферу свободы. В нормальное время, говорил он, большая часть американского общества была разрозненной и невежественной, но теперь у «нас» появилась уникальная возможность — первая с конца холодной войны — принять «философа» (какого именно философа, Джоуи то ли не понял, то ли не расслышал), который объединит страну единой миссией, чью праведность и необходимость доказала его философия.