Долгая дорога домой - Александр Афанасьев

И сейчас шахиншаха нет. Но мы — остались. Мы приняли эту страну и это искалеченное общество, где не верят ни в правду, ни в добро, ни в справедливость. Здесь столько ненависти и столько боли, что не описать никакими словами. Все местные исламисты, исламские экстремисты — история каждого из них началась тогда, когда слуги государевы попрали их права и жестоко надругались над ними и над их семьями. Большинство из них встали на джихад не потому, что получили от кого-то деньги или просто поверили в Махди, его второе пришествие. Махди для многих, для большинства персов — был символом надежды, лучом света в конце тоннеля, надеждой на конец беззакония. Именно поэтому они так яростно воюют за идеи махдизма — они не верят ни во что кроме этого, и хотят наказать нас за то, что мы отняли у них эту последнюю веру. Пройдут долгие, очень долгие годы — прежде чем им удастся забыть и заново поверить…

Генерал Кордава мрачнел с каждым моим словом. Вероятно, он принял меня за странствующего философа, умеющего красиво говорить, но ни черта не понимающего в борьбе с терроризмом. В каком-то смысле это действительно так. Терроризм — это философия, философия погружения в хаос, философия разрушения. Терроризм — это атака хаоса на порядок. Чтобы постичь этот феномен и найти против него действенное противоядие — недостаточно метко стрелять. Нужно перехватить инициативу у бродячих проповедников — махдистов, разоблачить их ложь, дать людям новую веру и немного больше надежды, чем у них есть сейчас. Я уверен, что школа — сделает гораздо больше в плане обращения — чем град пуль с БТР. Слепую веру может победить только знание, знание и моральные принципы.

Пусть думает, что хочет. Соприкоснувшись с этим напрямую, генерал задумается о моих словах, вспомнит их. И поймет, что я — прав.

— Со всем уважением к вам, господин вице-адмирал…

— Здесь нет место уважению, сударь — я обвел рукой пространство пустого и гулкого гимнастического зала — здесь есть место смерти. И жизни. Продолжайте, прошу.

— Да… Так вот, покорнейше прошу простить, но я никогда в это не верил. Когда мы вошли в Варшаву — то я увидел разграбленный город. Они просто все разграбили, вот и все. И поубивали — кто попался под руку. Это нельзя объяснить ни страданиями, ни какими-то притеснениями.

Я улыбнулся.

— А чем же, сударь? Чем это можно объяснить?

— Да откуда мне знать? Может быть, мать с ними мало проводила времени в детстве или рано высадила их на горшок. Может быть, с ними в школе чем-то не тем занимались учителя или издевались сверстники. Может просто — у них есть какое-то генное отклонение, заставляющее их убивать людей. Но это очень злые люди, господин вице-адмирал, я навидался их достаточно. И, с вашего позволения, я буду их выявлять и убивать, а не пытаться понять, почему они делают то, что делают. Они это делают потому, что они чертовы ублюдки, вот почему!

Я кивнул головой.

— Именно этого я и жду. Мы должны делать их и делать их прежде, чем они сделают нас. Но и понимать, почему происходит то, что происходит — мы обязаны. Пойдемте отсюда, здесь невозможно долго находиться…

Открытию восстановленных производств и предприятий инфраструктуры я уделял большое внимание, потому что мне хотелось прекратить войну как можно быстрее. Война не прекратится сама по себе, ее невозможно прекратить до тех пор, пока террористы подпитываются из среды народа и имеют в ней поддержку. Точно так же в двадцатые годы — невыносимые условия труда на фабриках подпитывали революционное движение до тех пор, пока не вмешалось государство и не ввело минимальные требования и обязательные правила по наемному труду. Сделало оно это просто потому, что иначе нас ждала гражданская война. Так и здесь — шахиншах оставил нам развитую промышленность — и в то же время нищую, ненавидящую нас глубинку, откуда происходит большинство беженцев. Выход из порочного круга бедности, ненависти и насилия только один — дать людям работу, дать ее даже в большем количестве, чем она была при шахиншахе. Только когда мы закроем последний лагерь беженцев, только когда сорванный бедой с места нищий феллах будет идти вместе со всеми на работу в шесть часов утра — только тогда фанатики станут изгоями. Только тогда мы победим терроризм.

Домостроительный комбинат находился на северной окраине Тегерана в промышленной зоне. В отличие от южных и особенно западных подступов — здесь удалось избежать серьезных боев и в основном оборудование осталось целым. Основной проблемой было восстановление подстанции… над ней кто-то поработал и поработал серьезно. Вообще, с актами продуманного и технически грамотного саботажа — сталкиваешься на каждом шагу, тот, кто все это делал, понимал, что делает.

Мой приезд хоть и был неожиданным — но все было готово, поменялся только докладчик. Рабочие — от предыдущего состава осталось человек двести, не больше, все — в аккуратных синих комбинезонах, инженерный состав — в зеленых. Около тысячи человек… это хорошо. Впервые в жизни я чувствовал, что моя работа приносит реальную пользу другим людям. И не только моя — работа всей нашей команды приносит пользу людям, мы стараемся созидать, и только по необходимости — разрушаем. Это очень приятное чувство — чувство своей нужности.

Речь я не готовил — смысл? Знаю, что политикам речи готовят их помощники, но разве это не убого — пользоваться чужими словами и чужими мыслями?

— Его Превосходительство, Военный и Гражданский наместник Его Императорского Величества, вице-адмирал Флота Его Императорского Величества, князь Александр Владимирович Воронцов!

Объявляют как артиста в цирковом представлении, но это — правильно. На Востоке очень ценят титулы. В свое время Дикая Дивизия, во главе которой был брат Государя Николая Второго — внесла немалый вклад в то, что Русь не рухнула в бездну.

Две тысячи пар глаз передо мной. Они смотрят на меня, люди другого мира и другой веры. Не составит труда понять, что многие — тайно ненавидят меня. На самом деле я должен не просто сказать пару дежурных фраз и сойти с импровизированной трибуны под аплодисменты. Я должен им сказать, почему они не должны меня убивать. А в моем лице — русских инженеров, военных, учителей и казаков, которые пытаются помочь им построить новую жизнь. Жизнь, где люди не боятся ночного стука в дверь.

Хапнуть незаметно воздуха в грудь — и понеслась.

— Вот это все — я обвел руками массивные серые строения, в тени которых мы находились — все это построено не для нас. Все это — построено за счет вас и для вас. Отсюда — будут выходить дома, в которых вы будете жить…

Не верят. Видно — не верят.

— … многие из вас не верят мне сейчас, потому что я чужой для вас человек. А мулла из исламского комитета, в который вы идете за помощью и правдой — он для вас свой. Человек одной с вами крови, одной веры, одной нации. Он свой — а я чужой! Но если он свой — тогда спросите его, почему он разрушил здесь все? Почему он хочет, чтобы люди были бездомными…

В следующее мгновение мой телохранитель из казаков бесцеремонно столкнул меня с трибуны так, что я едва удержался на ногах. Рации разрывались криком…

— Ракетчик! Ракетчик на два часа!

— Огонь! Всем, кто видит цель, огонь!

— Там резервуар с топливом, резервуар с топливом!

— Кто видит цель? Кто видит цель?!

В таких случаях самое верное — расслабиться и получать удовольствие. Подскочили казаки, весьма невежливо стащили меня с трибуны и потащили куда-то, прикрывая собой, кто-то тащил, кто-то — пытался держать линию, ближний круг, направив пистолеты на все стороны света. Так получилось, что у одного из казаков рация включилась на громкую — и я слышал все, что происходило.

— Третий сектор блокирован!

— Одна цель, одна!

Люди бросились в разные стороны. Страх — он очень живуч, и в такой ситуации диктует только одно — бежать, куда глаза глядят. При покушении на Светлейшего охрана могла запросто открыть огонь по толпе, как не раз бывало…

— Глаз-шесть, отбой, всем отбой!

— Глаз-шесть, повтори!

— Глаз — шесть, отбой, цели нет! Это пацан, повторяю — это пацан! Нет цели!

— Блокировать сектор! Никого не выпускать!

— Господин урядник, на меня тут целая толпа несется, сомнут.

Где-то впереди застучал автомат.

— Главный всем, кто стрелял, запрос — кто стрелял?!

— Цели нет!

— Главный, это двенадцатый. Я стрелял в воздух, стрелял в воздух! У меня здесь человек пятьсот, несутся как стадо!

— Цели нет, это пацан с муляжом, пацан с муляжом!

— Сектор три чист, повышенное внимание!

— Дайте картинку!

— Стоп, стоп, стоп! — мне, наконец, удалось принять нормальное стоячее положение, впереди уже были машины — стоп, целей нет, никого нет, все нормально.

— Господин адмирал, нужно покинуть комплекс, немедленно. Здесь может быть мина или что-то в этом роде. Это может быть отвлекающим маневром.