Людмила Гурченко - Валерий Кичин

Эту рождественскую историю я привожу здесь не для того, чтобы читатель умилился. Просто каждый знает, как бывает иногда нужно, чтобы в тебя верили. Гурченко это понимает лучше многих. И, естественно, ринулась помогать неопытной партнерше.

Она знает цену единомыслию в творчестве.

Много раз говорила об этом и писала. На съемках той же «Любимой женщины…» одесские журналисты И. Васильева и И. Полторак опубликовали обширное интервью с Гурченко — полней и откровенней на эту тему она еще никогда не высказывалась:

«Группа крови… Ее можно проверить на совместимость, взаимопонимание. А это такая штука — или есть, или нет. Хороших актеров много… А вот партнеров… Подлинное чувство гармонии состоялось у меня, пожалуй, с Олегом Борисовым, с Никитой Михалковым, с Юрием Никулиным…

…Вообще, моим критерием оценки работы актера и особенно режиссера является наличие или отсутствие в сложной сцене монтажных стыков. Понимаете, если такая сцена снята одним куском, а не смонтирована потом из дублей, значит, дуэт пошел.

…У Никиты Михалкова к съемкам — все внутри, уже лежит на своих местах. Тронь струну — весь аккорд ответит! Он удивительно чувствует актера и верит ему… Мне близок тот режиссер, который знает, что в следующей работе он снова будет вместе со своими друзьями-единомышленниками, и они его не подведут. Я с удовольствием иду на фильм Г. Данелия, потому что обязательно увижу там Евг. Леонова; на фильмы Г. Панфилова, потому что увижу Инну Чурикову. Они единомышленники…»

Действительно, те сцены, которые сняты «одним куском», на едином дыхании, — лучшие, «звездные» часы во всем ее творчестве. Дуэт с Никитой Михалковым в «Сибириаде». Сцены с Юрием Никулиным в «Двадцати днях без войны». Со Станиславом Любшиным в «Пяти вечерах». Даже в неудачной ленте «Рецепт ее молодости» резко выделяются ее эпизоды с Олегом Борисовым — и осмысленностью происходящего и особым чувством полного взаимопонимания между партнерами, сообщающим всему не то чтобы синхронность (актеры ведут каждый свою мелодию), но — гармоническое единение этих мелодий.

Я не случайно употребляю опять музыкальные термины — природа такого единения действительно музыкальна. Чуткость к каждой фальши. Азарт импровизации. Точное ощущение темпоритма всего эпизода в целом, как бы велик он ни был. Тут не бывает монотонности, ритмов формальных, механических — эти сцены удивительно разнообразны по динамическому рисунку, прихотливы, отточенны. Причем каждая смена ритма — это новое состояние героев. Все психологически обоснованно. Все работает на то, чтобы нам открылись характеры.

Когда ж в товарищах согласья нет — вот тут и случаются срывы. Очень порой обидные, когда не понимают друг друга по-настоящему талантливые люди. Им бы соратниками быть — а они расходятся, и порой навсегда.

История творчества полна таких конфликтов. Какие люди ссорились! Спустя много лет, зная цену обеим сторонам, мы понимаем, что у каждой была своя правота. Для такого понимания должно пройти время. И тогда сходятся противоположности, каждая внесла свое, важное в общую копилку нашей культуры. Что осталось бы в искусстве, не будь этих противоположностей, этих конфликтов, этих споров непримиримых! Афродиты не из морской пены рождаются — из варева кипящего, терпкого, горького…

Есть рассказ у Рея Брэдбери «…И грянул гром».

Некто получил возможность совершить увеселительную экскурсию в прошлое. В ближнее, как известно, ездить небезопасно: можно ненароком застрелить своего прапрапрадеда и тем лишить себя возможности родиться. Поэтому герой рассказа поехал в очень отдаленное прошлое. Гуляя по кембрийскому (или силурийскому, не помню) лесу и восторгаясь девственностью природы, он раздавил бабочку. Потом вернулся домой, в наши дни. И обнаружил, что у власти совсем другой президент. Так отозвалась в истории раздавленная миллионы лет назад бабочка. Сдвинул песчинку, та — другую. Пошла лавина. И грянул гром.

Фантасты часто обращаются к этой модели. Поражает идея всеобщей взаимосвязанности, детерминированности, значимости каждой малости для будущего. Гром при этом, разумеется, может быть всяким. Предвестием грозы. Предвестием победы…

Какая же бездна случайностей в рамках каждой жизни! Самых разных, коварных, счастливых. А вместе они — что же, судьба?

…Четверть века назад в коридоре «Мосфильма» Иван Александрович Пырьев встретил девушку в платье колоколом — ее недавно забраковали на пробах. Привел ее в гримерную, сказал: пробуйте еще. Так появилась «Карнавальная ночь» и с ней актриса Людмила Гурченко.

А если бы Пырьев пошел в тот миг по другому коридору?

Это сейчас словно распутываешь пряжу уже состоявшейся судьбы — откуда что пошло, что в чем отозвалось. Но вернешься к прошлому — и, боже ты мой, как много зависит от Госпожи Удачи!

Травмы, нанесенные ее капризами, никогда уже не заживают в душе. Другой человек выходит из житейских передряг.

Но посмотрите: цепь случайностей составила закономерность. Состоялась большая актриса. И можно с радостью констатировать это не где-нибудь на закатных юбилейных торжествах, а теперь, когда для нее пора расцвета.

Мы попытались проследить, что составило эту судьбу. Было ли в ней что-нибудь такое, от чего сейчас, задним числом, можно отказаться?

Я говорю не о событиях жизни. В каждой жизни много боли, которой, что спорить, лучше бы не было. Речь — о способности эти события и эту боль осваивать, пропускать через себя — и возвращать людям уже добром. Ведь искусство, как хлорофилл в зелени, питается углекислотой, чтобы непостижимым образом превратить ее в чистейший, жизненно необходимый нам кислород.

«За окном солнце. Я актриса. Снимаюсь. В журналах печатают мои фотографии и статьи обо мне. Все прекрасно! Но глубоко в душе есть холодный тайник. И я боюсь его открыть. Я его открою. Только не сейчас. В самой трудной и обнаженной сцене он мне понадобится…»[81]

Бывает прошлое у людей — главная нить теряется в шелухе лишнего, ненужного, вообще ни в какое дело не сгодившегося. Прожитого — как бы в ожидании истинного, «настоящего». А значит, — прожитого впустую.

«У меня было в жизни много счастья, дай бог каждому», — говорила героиня «Пяти вечеров». Она не кривила душой. Она чувствовала интуитивно: человек может быть счастлив, если умеет каждый миг своей судьбы прожить сполна. Многие все ждут, торопят «настоящее», для этого «настоящего» приберегают и силы и самую способность ощущать счастье, и замирают, и впадают в анабиоз в ожидании.

А можно — жить. Не пропускать свои дни, словно песок сквозь пальцы, а как раз из дней и формировать свою судьбу. И тогда ее нить, сколь бы прихотливо ни вилась, ни с чем посторонним не путается — весь моток пряжи из нее только и состоит. Соткана судьба единым куском. Все пошло впрок, все пригодилось. И счастье, и горе, и испытания, что закалили, и радости, что помогали надеяться. И случайности, которые, если научиться ими управлять, если взять их в свои руки, — оборачиваются самой непреложной закономерностью.