Ради милости короля - Чедвик Элизабет

Уильям прислонился к стене одной из служебных построек, помертвев от унижения. Он хотел всего лишь взглянуть на женщину которая родила его, чтобы запечатлеть ее образ в памяти. С тех пор как Годьерна рассказала мальчику, кто его мать, он представлял ее прекрасной бесплотной дамой, кем-то вроде Царицы Небесной, на которой его несчастный отец не мог жениться, поскольку Алиенора не давала ему развод. Они с Идой питали друг к другу истинную любовь, и она вышла замуж за Роджера Биго только потому, что так было удобнее. Дети от этого брака были плодом чувства долга, а не любви, в отличие от него, и кровь их была не такой благородной. Уильям слышал, что Биго ведут род от простого, бедного рыцаря, состоявшего на службе у епископа Байё, в то время как его происхождение поистине королевское. Его отец был королем, единокровный брат – король. Если бы отец развелся с Алиенорой и женился вновь, Уильям сам мог бы стать наследником трона.

Все, чего он хотел, – взглянуть на свою мать и узнать, пробудит ли ее вид какие-либо воспоминания. Но он не смог найти ее среди множества женщин в мерцающих шелковых платьях. Кровь не заговорила в нем, и это неприятно напомнило то время, когда он тщетно гадал, кто из окружающих женщин его родительница, хотя все они были ему чужими. Уильям мог спросить, но стеснялся, не желая выставлять напоказ свою уязвимость. А теперь он бесконечно унижен, поскольку за подглядыванием его застали брат и муж его матери… человек, за которого ее выдали замуж. Мальчик вспомнил жесткий взгляд серо-голубых глаз и поджатые губы. Разве она может быть счастлива с ним? Уильям сказал себе, что его отец принял верное решение. Он не хотел бы жить в глуши с выводком сопливых братьев и сестер. Роджер Биго говорил по-французски с густым норфолкским акцентом. Наверняка он позволяет свиньям бродить по своему убогому дому. Если бы Уильяма воспитывал Биго, он был бы уже наполовину крестьянином. Мальчик прижался лбом к стене, стиснул кулаки и сказал себе, что ему досталась лучшая доля и добрый ломоть пирога. Но не помогло. Он все равно ощущал себя несчастным, как голодная бездомная дворняжка.

Уильям зажмурился, подождал, пока слезы не отступят, отряхнул котту и вернулся к своим обязанностям. Подбородок он задирал высоко, а глаза держал опущенными. Он заставил себя сосредоточиться на деле, как будто в его жизни не было ничего важнее, чем уносить и приносить кувшины и акваманилы[26]. В некотором роде так и было, потому что это давало гарантию стабильности, точку опоры в водовороте.

Служанки присели в реверансе и ушли в смежную комнату к своим тюфякам, задернув дверную занавеску. Сидя на кровати, Роджер начал раздеваться. Облаченная в сорочку, с распущенными волосами, Ида вымыла руки и лицо водой из кувшина и вытерла тонким льняным полотенцем.

– Я видел вашего сына, – сообщил Роджер. – Он прислуживал в качестве пажа за высоким столом. Очень старался и неплохо справлялся.

Ида застыла, ее поза внезапно стала настороженной.

– Я тоже его заметила, издалека в соборе. – Она медленно обернулась, продолжая вытирать руки. – Но после уже не видела.

– Он был занят, хотя я застал его за подглядыванием в женский зал.

Роджер рассказал жене о встрече с Уильямом, и она впитывала каждое слово, а глаза были полны надежды и тревоги.

– Теперь, когда Генрих мертв, возможно, настала пора навести разрушенные мосты, – тихо произнес он, – но как можно осмотрительнее, чтобы не причинить больше вреда, чем пользы.

– Он знает, кто я? – хрипло спросила Ида.

Роджер сжал ладони между колен.

– Насколько я понял, да, но вряд ли давно, – вздохнул он. – Генрих хотел воспитать его при дворе, словно принца, и при новом короле ничего не должно измениться. Двор – дом мальчика, и он уже начал обучаться рыцарскому делу… но связи необходимо признать. – Роджер высвободил руки и подошел обнять жену. – Это будет непросто для всех, но вполне достижимо через некоторое время… подобно новому мосту через реку.

Ида встала на цыпочки, чтобы коснуться его лица.

– Вы дарите мне надежду в противовес моим страхам. – Ее голос дрожал. – И вы великодушны.

– Нет, – поморщился Роджер. – Я эгоистичен больше, чем вы думаете.

Он не хотел говорить о своем детстве, о потере матери и битвах, которые вел с тех пор. Понимание пришло только с возрастом. Теперь Роджер понимал и то, почему второй муж его матери не хотел, чтобы он вмешивался в их брак и требовал ее внимания.

– Он родня короля, – просто сказал Роджер, потому что это было практическое соображение и преимущество, не требовавшее самокопания. – А подобные связи необходимо укреплять и поощрять.

– Да, конечно, – чуть опечалилась Ида. – Вы правы.

Оба промолчали о том, что до смерти Генриха она была клеем, скреплявшим их соглашение. Генрих был заинтересован в ее благополучии из-за общего сына. Но Ричард стоит на шаг дальше, и, хотя он может признавать своего незаконнорожденного единокровного брата, вряд ли ему небезразлична бывшая любовница его покойного отца.

Роджер взял лицо жены в ладони и поцеловал:

– Я говорю это не только поэтому. Я знаю, как много сын значит для вас. Уильям не может значить для меня то же, потому что он не моя плоть и кровь, и человек, зачавший его, порой казался моим врагом, но я хочу заложить фундамент, который… – Роджер пожал плечами.

Ида обвила руками его шею и поцеловала в ответ, и Роджер понял, что время для разговоров прошло. Да и не знал он, что сказать, потому что запасы его мудрости временно иссякли. Кожа Иды слегка пахла розовой водой, а на шее задержался мускусный аромат душистой мази. Роджер уткнулся носом в ухо и почувствовал, что она дрожит.

Как всегда, когда заходил разговор о Генрихе, он испытывал муки ревности… потребность утвердить свое единоличное обладание Идой. Роджер опрокинул жену на постель и овладел ею с дразнящей и безжалостной нежностью. Сегодня он дарил наслаждение и ласкал ее тело, пока она не стала корчиться и стонать, охваченная чувствами, которые – он твердо это знал и ликовал – Генрих никогда в ней не пробуждал.

Глава 27

Уильям Маршал прошел мимо церемониймейстеров в комнату короля. Облаченный в мантию из толстой красной шерсти с россыпью золотых звезд, Ричард сидел за столом, заваленным листами пергамента и связкой счетов. Роскошный графин из горного хрусталя придерживал одну стопку пергаментов, блюдо с хлебом и олениной – другую. Два музыканта играли на лютне и ребеке[27], и Ричард напевал себе под нос, изучая документы. Хотя за столом он сидел один, его канцлер и казначей Уильям Лонгчамп, недавно назначенный епископом Илийским, маячил неподалеку, наставляя писцов.

Ричард поднял глаза и, увидев Уильяма, просиял:

– Мой добрый друг! – Он указал на стул рядом.

Уильям сел, стараясь не морщиться, поскольку подушка еще не остыла после зада Лонгчампа, а к подобной близости с королевским канцлером он не стремился.

Ричард показал на графин, и Уильям налил вина в кубок Ричарда и в пустой посеребренный бокал рядом с ним, к счастью не востребованный прежним обитателем стула. Король проткнул ломоть оленины перочинным ножом и отправил в рот. Работая челюстями, он дал понять, что Уильям также может угоститься. Повторного приглашения не требовалось, поскольку большую часть дня Уильям был занят хлопотами, уделяя равное внимание своим обширным новым землям и долгу перед Ричардом, назначившим его одним из юстициариев, которым предстояло править королевством, когда король отправится в поход. Времени в сутках не хватало, и выкроить минутку для еды бывало непросто.

Ричард проглотил мясо, отпил из кубка, чтобы сполоснуть рот, и произнес:

– Итак, Маршал, что вы думаете об этом дельце с графом Норфолком?