Впусти меня - Линдквист Йон Айвиде

Он опустился в кресло.

– У меня бы крыша поехала.

– А представь, каково было тому, кто это сделал…

Эли закатила глаза и высунула язык, став похожей на гнома Дурина. Оскар рассмеялся. Ха-ха. Звук его смеха эхом отдался в стенах квартиры. Сиротливо. Эли села на диван, скрестив ноги, и выжидательно посмотрела на него. Он отвел глаза и окинул взглядом стол, заваленный игрушками.

Сиротливо.

Он снова почувствовал страшную усталость. Она не была «его девочкой», не могла ею быть. Она была… чем-то другим. Их разделяла огромная пропасть, которую невозможно… Он зажмурился, откинулся в кресле, и чернота под его веками представилась ему космосом, разделяющим их.

Он отключился, на секунду погрузившись в сон.

Пространство между ними наполнилось мерзкими липкими насекомыми, летящими на него, и, когда они приблизились, он увидел, что они вооружены острыми зубами. Он замахал руками, гоня их прочь, и проснулся. Эли сидела на диване и смотрела на него.

– Оскар. Я такой же человек, как и ты. Можешь считать, что у меня… очень редкая болезнь.

Оскар кивнул.

В голове мелькнула какая-то мысль. Какая-то деталь. Что-то важное. Не сумев ее поймать, он сдался. Но тут в голову пришла другая, страшная мысль. Что она только притворяется. Что внутри нее сидит старый-престарый человек и изучает его, видит его насквозь и украдкой насмехается.

Не может быть.

Чтобы хоть как-то отвлечься, он порылся в своей сумке, достал плеер, вытащил кассету, прочитал надпись: «Kiss: Unmasked», перевернул: «Kiss: Destroyer», засунул обратно.

Нужно пойти домой.

Эли подалась вперед:

– Что это?

– Это? Плеер.

– Музыку слушать?

– Да.

Она ничего не знает. Такая умная, а ничего не знает. Интересно, что она делает целыми днями? Спит, конечно. А где же ее гроб? Точно! Когда она приходила ко мне по ночам, она никогда не спала. Просто лежала в моей постели и ждала рассвета. «Мне надо удаляться, чтобы жить, или остаться и проститься с жизнью».

–Можно?..

Оскар протянул ей плеер. Она взяла его с видом человека, не знающего, как с этим обращаться, но потом вставила наушники в уши и вопросительно посмотрела на него. Оскар указал на кнопки:

– Нажми на кнопку «пуск».

Эли пробежалась глазами по кнопкам, нашла «пуск». Оскар почувствовал себя спокойнее. Это ведь нормально – дать другу послушать свою музыку. Интересно, понравится ли Эли Kiss?

Она нажала на «пуск», и Оскар даже со своего кресла услышал хрипящее завывание гитары, барабаны, голос. Плеер включился на середине одной из самых тяжелых песен.

Глаза Эли расширились, и она закричала от боли. Оскар так испугался, что резко откинулся в кресле. Оно закачалось, чуть не опрокинувшись. Эли с силой выдернула наушники из ушей, оборвав провода, отшвырнула их прочь, заткнула уши руками и заскулила.

Оскар сидел, разинув рот и тупо уставившись на наушники, отскочившие от стены. Потом встал, поднял их. Да, такое не починишь. Оба провода были вырваны с корнем. Он положил их на стол и снова опустился в кресло.

Эли отняла ладони от ушей:

– Прости… мне было так больно!

– Ничего.

– Он дорого стоил?

– Да нет.

Эли сняла верхнюю коробку, сунула в нее руку, вытащила несколько купюр и протянула Оскару:

– Держи.

Он взял бумажки, пересчитал. Три по тысяче и две сотенных. С чувством, похожим на страх, он взглянул на коробку, откуда Эли достала деньги.

– Я… Он стоил всего пятьдесят крон.

– Все равно возьми.

– Да ты что… там же только наушники сломались, а они…

– Возьми! Ну пожалуйста…

Оскар заколебался, затем пихнул деньги в карман брюк, пересчитывая их на рекламные листовки. Где-то год работы… двадцать пять тысяч розданных рекламок. Сто пятьдесят часов. Больше. Целое состояние. Купюры похрустывали в кармане.

– Ну спасибо.

Эли кивнула, взяла со стола какой-то спутанный клубок с узелками, – наверное, очередная головоломка. Оскар смотрел на нее, пока она возилась с клубком. Голова опущена, длинные тонкие пальцы скользят по нитям. Он припомнил все, что она ему рассказывала: про папу, тетку в городе, школу, в которую она ходила. Вранье, все вранье!

Откуда у нее вообще деньги? Украла?

Переполнявшее его чувство было настолько незнакомым, что он даже сначала не понял, что с ним. Это началось как легкое покалывание, которое становилось все сильнее и наконец острой ледяной дугой поднялось от живота к голове. Он… злился. Не расстроился, не испугался. Разозлился.

Она ведь врала ему, и потом… интересно, где она наворовала эти деньги? У тех, кого?.. Он сжал кулаки, лежавшие на животе, откинулся назад.

– Ты убиваешь людей.

– Оскар…

– Если это правда, значит ты убиваешь людей. И воруешь их деньги.

– Деньги мне дали.

– Ты врешь! Все время!

– Это правда.

– Что правда? Что ты врешь?

Эли отложила клубок на стол, посмотрела на него страдальческими глазами, всплеснула руками:

– Ну что ты хочешь, чтобы я сделала?!

– Докажи!

– Что?

– Что ты… та, за кого себя выдаешь.

Она посмотрела на него долгим взглядом. Затем покачала головой:

– Не хочу.

– Почему?

– Угадай.

Оскар глубже погрузился в кресло. Нащупал деньги в кармане. Представил стопки листовок. Сегодняшнюю связку. Ее нужно было разнести до вторника. Серая усталость во всем теле. Серость в голове. Злость. «Угадай». Опять эти ее игры. Сплошное вранье. Домой! Спать!

Деньги. Она дала мне деньги, чтобы я остался.

Он встал с кресла, вытащил из кармана скомканные купюры, положил на стол, оставив себе лишь сотенную бумажку. Запихнул ее обратно в карман и сказал:

– Я пошел домой.

Она выпрямилась, схватила его за запястье:

– Останься. Пожалуйста.

– Зачем? Ты только и делаешь, что врешь.

Он попытался уйти, но она лишь крепче сжала руку.

– Отпусти!

– Я тебе не цирковой уродец!

Оскар сжал зубы, спокойно произнес:

– Пусти!

Она не отпускала. Холодная дуга ярости в его груди завибрировала, запела, и он накинулся на Эли. Бросился на нее, опрокинув на диван. Она почти ничего не весила, и он прижал ее к подлокотнику, усевшись ей на грудь. Дуга напряглась, задрожала, в глазах заплясали черные точки, и он поднял руку и изо всех сил ударил ее по лицу.

Резкий хлопок прокатился между стен, голова ее дернулась в сторону, с губ сорвались брызги слюны. Руку его охватил жар, дуга треснула, рассыпалась, и ярость улетучилась.

Он сидел у нее на груди и удивленно смотрел на ее маленькую голову, на профиль на черной коже дивана, на алеющую щеку. Она лежала не двигаясь, но глаза были открыты. Он провел рукой по своему лицу.

– Извини. Извини меня. Я…

Внезапно она вывернулась и, оседлав его, прижала к подлокотнику. Он попытался схватить ее за плечи, но промахнулся, обхватил ее бедра, и она упала плашмя, придавив животом его лицо. Он скинул ее с себя, перевернулся, и они вцепились друг в друга. Они боролись, катаясь по дивану. Мышцы собраны в комок, все всерьез, но так, чтобы не причинить друг другу боль. Их тела переплелись, и они случайно задели стол.

Осколки черного яйца посыпались на пол со звуком проливного дождя по жестяной крыше.

Подниматься за халатом он не стал. Его смена была окончена.

Это мое свободное время, так что я здесь развлечения ради.

Если работа окажется совсем грязной, можно будет одолжить один из запасных халатов патологоанатома, что висят в морге. Пришел лифт, он вошел и нажал на кнопку с надписью: «Подземный этаж – 2». Ну и что ему делать, если он окажется прав? Звонить дежурным, просить их спуститься и зашить труп? Инструкция таких случав не предусматривала.

Скорее всего, кровотечение, или как это назвать, уже остановилось, но проверить стоило. Он бы все равно не заснул – лежал бы и представлял себе, как оно там капает.