Интервью со смертью - Ганс Эрих Носсак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С этими словами он вышел из комнаты. Что мне оставалось делать? Вся эта ситуация не доставляла мне ни малейшего удовольствия. Я не отважился снова сесть, но и не понимал, что мне следует сказать этой женщине. Между тем дочь тоже встала.
— Для начала мне надо немного поспать, — сказала она.
— Я положила тебе в постель бутылку с горячей водой, — сказала мать.
— Спасибо, мама.
Она протянула мне руку.
— Может быть, мы с вами еще увидимся.
— Мне было бы очень приятно увидеться с вами, — ответил я, и это не было лукавством из вежливости.
— Тогда до свидания.
Мать тоже попрощалась со мной. Мне хотелось сказать ей что-нибудь особенное: например, что я напишу о ее сыне только хорошее, что, невзирая ни на что, ее дочь — чудесная девушка, что не стоит переживать из-за пустяков, — ну, в общем, что-нибудь в таком роде. Однако сейчас, стоя перед ней, я вдруг осознал всю смехотворность такой многозначительности и просто промолчал.
Женщины вышли. Когда они уже были в дверях, я услышал, как мать тихо спросила:
— Ты с ним встретилась?
Дочь так же тихо ответила:
— Пока нет, мама, но я встречусь.
Потом дверь закрылась, и они пошли дальше по коридору, видимо, туда, где находилась комната дочери.
Сам не знаю почему, но я связал этот обмен репликами с исчезнувшим отцом. Мы, писатели, имеем одну дурную привычку: мы хотим все объяснить, и это подчас приводит нас к излишне поспешным выводам. То же касается и меня, как вы убедитесь чуть позже. Мне стоит искренне покаяться за эту привычку.
Оставшись один, я попытался упорядочить свои впечатления и полностью исключить сестру из моих рассуждений, ибо она не имела никакого отношения к делу и лишь путала факты. Прежде всего мне следовало понять его. Понятно, что в общую картину входила и его семья, и сам тот факт, что он проживал с матерью и сестрой, уже проливал некоторый свет на него самого. Но было верно и обратное — семья жила с ним и мирилась с некоторыми его чертами, казавшимися мне несимпатичными. Возможно, однако, что он просто играет роль главы семьи и всесильного начальника. Может быть, все это хвастовство своим предприятием и цинично выставленная напоказ скромность жилища есть лишь новая форма романтики? Может быть, это просто чувство долга сына, с отцом которого что-то не в порядке?
Мне вдруг вспомнились стихи из старинной школьной хрестоматии. Я не думал о них с детства и страшно удивился, что до сих пор их помню. Вероятно, обстановка этой квартиры возбудила такое яркое воспоминание.
«Мама, скажи, чтоб ответить я мог: Кто мой отец? От кого родила?» «Ты отвечай: то был бурный поток. Это река тебя, сын, принесла». «Где же исток той реки мне найти, Имя тому, что меня принесло?» «Было истоком томленье в груди, Долго терзало — и выход нашло». «Не отпирайся, — не так я и мал. Не от томленья младенческий крик!» «Голод, как ты, — тоже много желал, Но не остался, хоть был и велик». «Мама, ты плачешь? То правда иль ложь? Я ль в том виновен иль кто-то иной?» «Милый сынок, отчего ты зовешь Новую боль? Ей ты будешь виной». «Горе всем тем, кто прознает во мне Сына, что лжет и страдает, скорбя». «Вижу: коль мир запылает в огне, Этот пожар не согреет тебя». «Быть безымянным, безотчим — то ад. Нет, мне бы лучше и вовсе не жить». «Многие, имя имея, кричат: Лучше б нам, мать, безымянными быть!»[4]Эти старые стихи в некоторой степени меня опечалили. Мне даже показалось, что эта печаль позволит мне понять семью, и прежде всего сына. Я показался себе таким умным и добродетельным, что даже отважился его пожалеть. Этак было недалеко и до высокомерия. Поставив себя вровень с ним, я очень скоро вверг себя в ужасную неприятность.
Действительно ли прошло всего пять минут до того, как он вернулся? Погрузившись в свои мысли, я забыл о времени и вздрогнул от неожиданности, когда он вдруг снова возник рядом со мной.
— Идемте? Я готов, — сказал он.
Он был одет в поношенную голубовато-серую солдатскую шинель; голову его украшала дешевая, тоже голубая, фетровая шляпа с белым шнурком на тулье. Короче, выглядел он как люди, которые из-за войны не имели возможности одеться во что-то более приличное. Я был немало удивлен, что он не оделся лучше, но промолчал, объяснив его прихоть нежеланием выделяться.
Я взял со стула плащ, по-прежнему лежавший под пальто его сестры, и оделся. От плаща пахло его сестрой. Этот запах преследовал меня весь день. Даже теперь, когда я достаю плащ из шкафа или в сырую погоду, мне кажется, что я ощущаю этот запах.
Я не стал возражать, когда он свернул вправо, и он счел это само собой разумеющимся. Я уверен, что у его ботинок были резиновые подошвы. Он шел красивой походкой, мягко покачиваясь на каблуках, как охотник, бесшумно крадущийся по лесу.
Шедшие навстречу нам люди не обращали на нас ни малейшего внимания. Они
