Мой любимый шотландец - Эви Данмор

– Это вполне в порядке вещей.

Хэрриет смотрела на него настороженно.

– Ты поднимешь им зарплату?

– Да.

– Они будут получать наравне с мужчинами?

– Нет, не совсем.

Лицо Хэрриет вытянулось, и он ощутил, что ее неодобрение душит его, словно слишком тугой галстук.

– Им нужно платить больше, чем мужчинам! – выпалила она. В шляпке с перьями возмущенная девушка смахивала на сердитую синицу. – Они же трудятся и в шахте, и дома!

– Согласен.

Ее лицо смягчилось.

– Только их мужьям это не понравится, – объяснил Люциан. – А чем больше они недовольны, тем хуже обращаются со своими женщинами.

Она отстранилась.

– Этого же требуют сами женщины! Разве они не знают, чего хотят?

– Все женщины требуют? – уточнил он.

– Нет, – признала Хэрриет после неловкой паузы. – И все же это не оправдание.

Люциан кивнул.

– Не пойми меня превратно, я сам этого не одобряю.

– Однако принимаешь?

В детстве ему изрядно доставалось, когда он пытался защитить мать от отчима.

– Нет.

– Как грустно, что приходится недоплачивать женщине, чтобы тешить мужское тщеславие!

– Дело не только в тщеславии.

– Значит, в жестокости.

– Для некоторых – да, хотя в основном виновата гордость…

– Гордость! – вскричала Хэтти. – Да чем же тут гордиться?!

– Ладно, тогда слабость, которая прячется под маской гордости, – мрачно признал Люциан. – Так бывает, когда гордиться особо нечем.

Она покачала головой.

– В высшем обществе мужья тоже третируют жен, – сказала она. – Я помогала готовить доклад на эту тему. В чем их оправдание? Я скажу тебе, что думаю: некоторым мужчинам свойственно глубокое презрение к женщинам, особенно к своим женам. Только в прошлом месяце штраф за браконьерство на кроликов составил пять фунтов и месяц в тюрьме, а за избиение жены – десять шиллингов и две недели отсидки. Напрашивается вывод: вне зависимости от обстоятельств закон оценивает здоровье жены ниже, чем здоровье кролика, – отличный пример для публики, не так ли?

– Десять шиллингов, – потрясенно повторил Люциан. – Как ты узнала?

– Из суфражистского журнала «Женщины»! – выпалила Хэрриет. – В каждом выпуске об этом пишут – чтобы помнили!

Он поерзал на сиденье, ощутив внезапную неловкость.

– Не знаю, какое оправдание находят придурки, которые бьют своих жен, и я вовсе их не оправдываю. Это недопустимо! Я пытался осмыслить то, что видел в детстве: любой мальчишка в Драммуире знает, что настоящий мужчина содержит жену и защищает семью. Обычно шахтер гордится своим трудом. Но еще он знает, что никогда не сможет дать любимой ничего, кроме сырой хижины и изнурительного труда до самой смерти, и печальной истины не изменят ни веселая песня, ни дух товарищества. Денег постоянно не хватает. Чтобы сводить концы с концами, жена тоже должна работать. Некоторых мужчин это злит. А жена понимает, что любой парень в цилиндре и при галстуке способен втоптать ее мужа в грязь, если пожелает, и все же обязана подчиняться мужу. Вслух об этом не говорят, но все знают. Так возникает неприязнь.

Хэрриет сморщила нос, словно силилась понять его точку зрения.

– Полагаю, несправедливость в одном влечет несправедливость в другом, – наконец проговорила она. – Получается заколдованный круг. В браке мужчина и женщина должны быть равны – тогда не возникнет неприязни из-за невыполненного долга и обманутых ожиданий.

– Логично, – признал Люциан, и она ободрилась. – Кому же приходится труднее – бедному мужчине или богатой женщине?

– Богатой женщине, – не раздумывая ответила Хэрриет, – потому что ее бесправие и тяготы семейной жизни связаны с полом, а не с положением в обществе.

Снова логично.

– Пожалуй, – согласился он, – теперь же представь, насколько тягостно не прожить и дня без страха, что завтра будет нечем платить по счетам. Ты не знаешь, где взять горячую еду и теплую одежду. Ты носишься по шахте, словно крыса по водосточной трубе, пытаясь прокормить семью, пока ноги не протянешь.

– Да уж, – с досадой признала Хэрриет. – Тем не менее я убеждена, что лечение одной болезни не исключает внимания к другой.

Люциану понравилось вести полемику с женой, хотя до сих пор он спорами особо не увлекался. Заколдованный круг – удачно сказано. Ей удавалось облекать в слова вещи, которые он понимал по наитию.

Хэрриет посмотрела на него с любопытством.

– А что бы сказала на это твоя мама? – неожиданно спросила она.

– Что?! – Он напряженно застыл.

Хэрриет неуверенно улыбнулась.

– Твоя мама. Хотела бы она равной с мужчинами оплаты?

Он уставился на зеленые луга до самого горизонта, собираясь с мыслями.

– Не знаю, – ответил он, пытаясь дышать ровно.

Люциан избегал думать о том, что сказала бы или хотела мать. К достижению цели его подстегивала даже память о ней. Стоило задуматься чуть больше, и гнев его буквально парализовал. Мама умерла молодой. Ей было всего двадцать семь… Слишком молода, чтобы умирать, слишком молода, чтобы быть матерью одиннадцатилетнего сына. Осознание обрушилось на Люциана, когда он пошел на могилу бабушки. Мать он тоже навестил и по датам на надгробии понял, что на шахту она вернулась лет в пятнадцать или шестнадцать. По слухам, его отец обладал скверным характером и был гораздо старше матери. Деньги мужчину красят, но едва ли он принадлежал к тому типу, который нравится юным девушкам из шахтерского поселка. Люциан не знал наверняка, не появился ли на свет в результате изнасилования. Он стоял у могилы, занимаясь подсчетами, и вдруг непрошеная мысль обдала его душу холодом, словно порыв зимнего ветра. С тех пор он старался об этом не думать. Представив, что Хэрриет узнает, он ощутил, как внутри него с лязгом опустилась железная решетка. Он дорого ценил возникшую между ними теплоту и не хотел снова увидеть в глазах жены гнев, настороженность или презрение, поэтому был готов на все, лишь бы так продолжалось и дальше.

– Я не знаю, – повторил он.

– Какой она была?

Люциан коснулся рукой груди. Лоб его покрылся испариной.

– Я помню, что больше всего она любила солнце и солнечный свет.

– Как это прекрасно! – воскликнула Хэрриет, и выражение неподдельного интереса на ее лице вызвало его на откровенность.

– Ясным утром или после смены она бывала просто счастлива, – сказал Люциан. – Помню, я подумал… Я подумал, что ее место – на свету, а не под землей. Волосы у мамы были цвета спелой пшеницы. Глядя на них, я вспоминал о лете.

Повисла пауза.

– Что с ней произошло? – тихо спросила Хэрриет.

– Утонула вместе с моей сестрой Соршей, – ответил он. – Несчастный случай.

Хэрриет коснулась горла.

– Сожалею.

Люциан словно заиндевел. Он не произносил имени сестры вслух со дня похорон, а теперь оно вырвалось нечаянно. Карие глаза жены, сидевшей напротив, казались большими и влажными, словно она вот-вот заплачет. Он снова бросил