Книга отзывов и предисловий - Лев Владимирович Оборин

того, что логос еще немного задержится, а из пустого множества в самом деле донесутся какие-то изречения. Посмотрим, как это работает:Во всем этом мраке должно наконец обнаружиться что-то такоечто каждый хранит о себедля тебянапевает Эстель

Первая фраза повисает в воздухе, тычется в пустоту местоимениями. Стоит появиться названному по имени персонажу, как фраза обретает теплоту и окраску. В конечном счете нам важен контекст, каким бы эфемерным он ни был. Кажется, в этом пафос книги Владимира Лукичева – пробивающийся через противоречия, шумы и пустоты.

Михаил Гронас. Краткая история внимания. М.: Новое издательство, 2019

Горький

Предыдущий сборник Гронаса, «Дорогие сироты,», вышел 17 лет назад. В моем понимании это важнейшая русская поэтическая книга первых 20 лет XXI века, и мало что можно рядом с ней поставить. «Краткую историю внимания» жадно ждали.

Наверное, самая известная работа Гронаса-филолога – статья о мнемоническом бытовании поэзии. В ней Гронас подчеркивал, что русская поэзия ориентирована на создание текстов, обустроенных для запоминания, на культивирование формальных – ритмических, мелодических – зацепок. Он писал о важности вообще самой практики запоминания стихов наизусть, которая создает «мнемонический фонд русской культуры», способный спасти в экстремальных условиях (например, в ГУЛАГе). Стихи Гронаса следуют за этой мыслью.

О регулярном стихе часто пренебрежительно говорят как о гладкописи – но сами рифмы и размеры не виноваты в том, что попадают в руки проводников поэтической инерции. Под этим наносным ощущением лежит другое: всякая формальная особенность стиха – это раздражитель, триггер нашего внимания, провоцирующий умственную, мнемоническую работу. В том, как запоминаются стихи – в том числе стихи Гронаса, – есть какая-то магия. Название «Краткая история внимания» говорит об осознанности ее применения: Гронас – и маг, и исследователь; в старину это называлось алхимией. Первое же стихотворение сборника – ключ, вход в его метод:

лети меня светтеням ответи ветра ветошьза окном забывают как будет утрои я подсказываю первую буквуни на дани на нени на инепохожемирозданиени на быни на будтоснова в комнате я никак не вспомню те словакоторыми там за шторами я сотворил утролети меня свет

Насквозь пронизанное запоминающимися созвучиями, это стихотворение и говорит о звуках и памяти – то есть само о себе, раскрывает свой секрет; извлеченный звук уникален и неповторим – поэтому тот, кто передал его «забывшим как будет утро» (помним: «забыть значит начать быть»), сразу позабыл его сам. Все стихотворение – апофатический акт творения-припоминания. Слово «утро» здесь, на поверхности, но говорящему оно невнятно; стихотворение написано будто бы «в реальном времени», но подразумевает какую-то временную дистанцию. Воспроизведение собственного состояния беспамятства – по памяти.

Слова в «Краткой истории внимания» переговариваются друг с другом, перебрасывают друг другу мостики («Небо, на небе еще одно небо, / И небо над ним. / Глядя на них, и я становлюсь не одним. // Не одним, так другим»). Перед нами ворожба, в какой-то момент отчуждающая автора: поэт может обнаружить себя смотрящим на (по-толстовски говоря) пущенную машину воспроизводства подобий – с некоторым ужасом:

что такое это как? с чем сравнить тебя, сравненье?ты раненье или нить, зашивающая рану?все подобия – надгробья и созвучия замучатя хочу забиться в угол и смотреть на то, как вещи не похожи              друг на друга

Проблема автоматизма, скрывающегося за звуковой алхимией («Ну-ка, отвечай, родная речь! / Вечно отвечай, автоответчик…»), мучительна, от нее хочется отделаться; не случайно на обложку вынесен верлибр, почти издевательски описывающий стихотворение: гронасовская тяга к автоописательности здесь делает кувырок, применяет запрещенный прием, чтобы не сорваться в пропасть.

В «Сиренах Титана» Воннегута описана армия, в которой солдатам время от времени стирают память. Зная об этом, двое героев составили письмо, которое они после каждой такой процедуры отыскивают: в этом письме коротко изложено все, что им нужно знать о себе и о мире. Стихи из «Краткой истории внимания» напоминают такое письмо: в какое бы головокружение иногда ни ввергала говорящего круговерть звука, ей приходится доверять – и научиться извлекать оттуда все необходимое даже после того, как ты забыл и начал быть заново:

Сотри свой след и вотСмотри под фонаремНа то как снег идетИли как мы умремВзойди на эшафотСугроба. Вот лунаУже веревку вьетИз голубого льнаСтой под огнем зимыПрими ее пожарПошарь в ее золеТам в ледяном теплеЛежит письмо тебеЛежит письмо тебе

«Ты» в поэзии – амбивалентное слово; внутреннее «я» под ним подразумевается гораздо чаще, чем некий внешний адресат, читатель. Но многозначность – ключевая черта экономных гронасовских текстов, и письмо «тебе» вполне может быть адресовано многим. Если сегодня «Краткая история внимания» не производит такого же ошеломляющего впечатления, как когда-то «Дорогие сироты,», то причина у этого только одна. Тогда Гронас был один – сейчас выросло поколение, которое у него училось: «Сироты» растворились в новейшей русской поэзии и изменили ее свойства. Но производитель этого химического вещества не потерял ничего из своего умения, не забыл ни одного секрета – или, если забыл, сумел себе напомнить.

Вадим Калинин. Стихи, написанные на пляже. Ozolnieki: Literature Without Borders, 2019

Горький

Несколько лет назад Вадим Калинин, один из основателей «Вавилона» и известный (в том числе злоязычием) ЖЖ-юзер krasnaya_ribka, уехал в Таиланд – и совершенно естественно, что его поэтика вслед за биографией претерпела излом. Новая книга самим названием транслирует, казалось бы, расслабленность – но ведь пляжная жизнь может быть и активной, причем речь необязательно о спорте. Пляж – пространство созерцания, обнажения и в то же время независимости, особенно если это не какая-то курортная толкучка, а место уединенное. Пляж – то, что под мостовой, глупые камни которой можно разбросать без намерения их впоследствии собрать. Что-то такое проделывает Цинциннат Ц. в финале «Приглашения на казнь». Та реальность, которая после этого наступает, в стихах Калинина понимается как дар Небес:

Благословен человек,Дописавший отрывок кодаИ бредущий задумчивоВдоль базальтовых валунов,Чтобы нырнуть в тяжелую,Вздымающуюся воду,Открыть в глубине глазаИ увидеть живое дно.

Впрочем, к чувству благодарности порой примешивается чувство недоумения оттого, что была возможна какая-то другая, гораздо худшая жизнь:

Не смешивай память мертвую и живую,Не строй планов длинней,Чем прогулка до кабака.Помни, что люди из твоего прошлогоБольше не существуют,А люди из будущегоНе существуют пока.Никогда не произноси слово «бизнес»С серьезным видом,Не думай о деньгах,Когда разглядываешь облака,Никогда не имей того,Что можно случайно выдать,Пей больше зеленого чаяИ кокосового молока.

Очень простой рецепт – но книга Калинина как раз построена на обыгрывании тривиальности: блаженная и простая жизнь возможна в местах, которые кажутся экзотическими и, по большому счету, отсутствуют в русской литературной традиции. Калинину удается ускользнуть и от мороков прошлого, и от коммерческих штампов типа «Баунти – райское наслаждение». Окружающий мир он без обиняков награждает элементарными эпитетами: «красивое», «прекрасное». Этим, подразумевается, все сказано; если надо объяснять, то