Расёмон – ворота смерти - Ингрид Паркер

— Полагаю, нам лучше пойти, — со вздохом сказал Акитада Торе.

Несмотря на послеобеденный зной, изнурявший людей, Кобэ шагал так размашисто, что Акитада и Тора едва поспевали за ним. Люди на улицах удивленно смотрели им вслед. Идя между Кобэ и пятью его подчиненными, замыкавшими шествие, Акитада и Тора выглядели как два преступника, которых вели, чтобы подвергнуть заслуженному наказанию. Особый интерес у прохожих вызывал Акитада в своем богатом платье, поэтому к тому времени, когда они добрались до лавки Кураты, за ними по пятам уже следовала толпа любопытных.

Не обращая на них ни малейшего внимания, Кобэ зашел в магазин, оглядел посетителей, остолбеневших при появлении блюстителей закона, и громко распорядился:

— Всем быстро выйти! Кроме хозяина и работников!

Посетители бросились к выходу. Остались лишь Курата, двое приказчиков, мальчик, таскавший рулоны ткани и уронивший их со страху после окрика Кобэ, и средних лет женщина со счетами в руках, корпевшая над учетными записями в дальнем конце зала. Все эти люди, побледнев, замерли при виде полиции.

Попасть в поле зрения этого сурового ведомства в те времена боялись все, поэтому паренек сразу же залился слезами, громко приговаривая:

— Я ничего не сделал!

Приказчики перепугались не меньше — один попытался улизнуть, а другой задрожал так, что было слышно, как стучат у него зубы.

Сам Курата, прилизанный и нарядный в своем шелковом кимоно, стоял посреди зала, беспомощно открывая и закрывая рот, словно рыба, выброшенная на сушу. Только женщина со счетами не потеряла самообладания. Она встала, расправляя на себе черное шелковое одеяние, и деловито подошла к Кобэ, чтобы проверить его полицейскую бляху.

— Что привело вас сюда, капитан? — спросила она.

В этот момент один из полицейских ловким прыжком догнал пытавшегося улизнуть приказчика и, швырнув его на пол, уселся ему на спину. Кобэ окинул обоих невозмутимым взглядом, прежде чем ответить на вопрос женщины.

— Я расследую убийство, совершенное в окрестностях вашей лавки две ночи назад, поэтому намерен допросить всех, кто здесь находится. Вы кто такая?

— Я — госпожа Курата, владелица, — с поклоном ответила женщина и, глянув на толпу, собравшуюся у порога, предложила: — Может, нам лучше пройти внутрь? — Она указала на дверь, ведущую в заднюю часть дома.

Кобэ кивнул и распорядился:

— Следуйте за ней!

— Кто-то должен закрыть ставни, иначе у нас растащат весь товар, — сказала хозяйка магазина, но Кобэ сердито отрезал:

— Не говори глупостей, женщина. Никто не полезет сюда, пока здесь я и мои люди.

Она провела их в жилую часть дома. За дверью остались лишь двое полицейских — присматривать за толпой. Усевшись на шелковую подушку, Кобэ жестом пригласил Акитаду последовать его примеру. Курата и его жена тоже хотели сесть, но Кобэ рявкнул:

— А вы постоите!

Трое его подчиненных окружили Курату сзади. Перепуганные приказчики жались к стенке в углу.

Обретя дар речи, Курата осведомился:

— Что все это означает, капитан? Я нахожусь у себя дома, и не забывайте: я почтенный, даже весьма почтенный гражданин! Я поставляю товары в императорский дворец, и самые уважаемые люди города — мои постоянные клиенты. Они всегда подтвердят, что у меня добрый нрав и благие намерения.

Кобэ смотрел на прилизанного Курату, как кот на чердачную мышь, зная, что спешить ему некуда. Потом он оглядел с ног до головы госпожу Курата: ее костлявую фигуру, длинный нос, маленькие злобные глазки, тонкие поджатые губы и жидкие с проседью волосы, после чего снова перевел взгляд на ее мужа.

— Вы доставляли товары к поэтическому празднику в Весенний Сад на прошлой неделе? — чеканя слова, прогремел Кобэ.

Курата открыл рот и тут же закрыл его. Вопрос явно застиг его врасплох. Кобэ сообщил, что расследует убийство, произошедшее по соседству с домом, и Курата ждал вопросов о нищем. Поначалу замешкавшись, он посмотрел поочередно на обоих приказчиков, потом все-таки признался, что занимался доставкой. Акитада мысленно рукоплескал Кобэ — ведь тот лишил Курату возможности лгать и отпираться в присутствии своих работников.

— Вы были знакомы с девушкой по имени Омаки, гейшей-лютнисткой из веселого квартала? — продолжал допрос Кобэ.

У Кураты на лбу выступила испарина. Стоявшая рядом жена с интересом уставилась на мужа.

— Ну… я… мог видеть ее, — залепетал Курата. — Но почему вы спрашиваете о… Какое это имеет отношение к…

— Отвечайте на вопросы! — потребовал Кобэ. — У меня нет времени на пустую болтовню. Правда, что эта Омаки была вашей любовницей и ждала от вас ребенка?

Госпожа Курата издала какой-то шипящий звук, стиснув на животе руки.

Курата закричал:

— Нет! Конечно, нет! Я женатый человек и не вожу знакомств с женщинами! Все это чьи-то подлые наветы!

Его жена спросила у Кобэ:

— Омаки — не та ли это девушка, которую нашли задушенной в Весеннем Саду?

— Да, — ответил Кобэ и добавил: — С сожалением вынужден сообщить вам, что ваш муж — постоянный посетитель определенного рода заведений в веселом квартале.

Кивнув, она устремила все тот же непроницаемый взгляд на мужа и вдруг спросила:

— Какие дела были у тебя с тем нищим два дня назад?

Курата побелел как полотно.

— С к-каким н-нищим? — забормотал он дрожащим голоском. — Не видел я никакого нищего. Не было никакого нищего! — Голос его звенел от страха.

Его жена снова повернулась к Кобэ. Распрямив плечи и расправив на себе платье, она бесстрастно проговорила:

— Поздно вечером к мужу кто-то приходил. Я была у себя и слышала, как муж впустил кого-то. Разумеется, я встала, чтобы выяснить, в чем дело. Я видела, как муж разговаривал с оборванным стариком. Они стояли в прихожей, и, по-моему, старик просил у него красного шелка. Муж обещал дать, и они вышли через заднюю дверь. Немного погодя муж вернулся один.

— Не верьте ей! — взвыл Курата и рухнул на колени, завывая от страха. — Врет она все! Она злится на меня, потому что я хожу к другим женщинам. Из-за этого и плетет про меня всякие небылицы!

Кобэ улыбнулся. Сейчас он снова напомнил Акитаде кота, облизывающегося в предвкушении хорошей добычи.

— С чего такая паника? — осведомился он у Кураты. — Допустим, вы разговаривали с нищим. Разве это повод для того, чтобы выть?

Курата отер мокрые щеки рукавом.

— Ну… я не знаю… Все это так грустно звучит… — Шатаясь, он поднялся на ноги.

Кобэ улыбнулся еще шире.

— Да, понимаю, как это грустно, если учесть, что вы задушили этого нищего, чтобы он не проболтался.

— Нет! Я…

— Потому что этот нищий… — Кобэ уставился на Курату сверлящим взглядом, — был единственным, кто видел вас в парке в тот день, когда убили девушку.

Курата в ужасе вытаращил глаза. Он словно прирос к месту и только твердил:

— Нет-нет… Я не… я не…

— Итак, девушка по имени Омаки. Это ей вы подарили парчовый пояс. Красный узорчатый пояс, припоминаете? Очаровательный подарок для очаровательной любовницы. Она носила его, потому что он был дорог ей как подарок от вас. А вы задушили ее этим поясом.

Ноги Кураты подкосились, и он рухнул на пол, завывая:

— Нет! Нет! Нет!..

Жена, бесстрастно посмотрев на него, громко проговорила:

— Вы опозорили наше семейное имя, которое дал вам мой отец. Я выступлю на семейном совете с просьбой отменить акт вашего усыновления и исключить вас из списка членов нашего рода. Кроме того, я развожусь с вами. — И, отвернувшись от этого жалкого существа, корчащегося на полу, она оглядела всех присутствующих: — Вы будете моими свидетелями.

Акитада по роду деятельности хорошо знал допускаемые законом процедуры развода. Знал он и о том, как принимают в семью и исключают из нее. Судя по всему, все это было столь же хорошо известно госпоже Курата. Только что перед лицом свидетелей она развелась с мужем и забрала себе родовое имя. То, что она сделала это без малейшего колебания, не проявляя эмоций, не объясняясь, потрясло Акитаду до глубины души. До сих пор он считал женщин существами более мягкими, ранимыми, менее холодными и практичными, чем мужчины. По его разумению, даже проведя долгие годы безрадостной жизни с неверным мужем, она не должна была бы порвать в одночасье все узы, словно их никогда и не существовало.

Склонившись к Акитаде, Тора прошептал:

— Ну какова! Просто дьяволица! Мне почти жалко ублюдка!

Кобэ наблюдал за Куратой, который теперь уже был не Куратой, а неизвестно кем, отданным на милость правосудия.

Курата вдруг с опозданием осознал потерю своего прежнего положения и весь ужас последствий этой перемены. На коленях он пополз к госпоже Курата, стеная:

— Сокровище мое, одумайся! Пожалуйста, не совершай этого страшного поступка! Вспомни, какие клятвы мы давали друг другу! Вспомни годы, которые я посвятил нашему делу! Все это чудовищный навет! Меня обвиняют несправедливо!