Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

   — По прическе. У воительницы — коса. Часто вплетают наконечник стрелы, но и самой косы достаточно. А ведьмы ходят с неприбранными…

   — Значит, косу мне нельзя. Ведьмой тоже быть не хочу. А что значат сложные прически?

   — Ничего не значат, кроме того, что женщина ничего, кроме прически, из себя и не представляет… Ах, да: в Кер–Сиди чиновницы–не–ведьмы повадились собирать волосы в хвост. Мол, служим Республике, но пером, а не мечом.

   — Ясно, — сказала Анастасия. — Значит, хвост — это чиновница? Пожалуй, самое то… Ленточка у тебя найдется? Волосы перехватить?

   В комнате почти светло — для больших глаз сиды. Прыжок, недовольное шуршание тюфяка… Все, врать не нужно, все сами увидят — спала! Ни мама, ни сестры ворчать не будут. Можно пристроиться на пятках у большого ларя, раскрыть чернильницу, обмакнуть перо… Но не начать работу: дверь осторожно скрипнула, приоткрылась…

   Что нужно, чтобы узнать ту, с кем делила комнату? Ту, которая когда–то схватила тебя за шкирку и заставила читать переведенный на камбрийский язык Новый завет горожанам — и они слушали, отставив кружки, ушастое большеглазое чудище — нечисть холмовую и проповедницу разом? Ту, которая была готова умереть на недостроенном мосту — ради того, чтобы к кому–то пораньше подошло подкрепление? Достаточно услышать один шаг и один вдох…

   — Эйлет, заходи. Я не сплю. Мне больше нельзя. Гейс.

   — Майни… Я не знаю, как так вышло, что ты оказалась римской базилиссой, с вами, ушастыми, всегда непросто… но это хорошо! Не смей отказываться!

   Немайн вздохнула. Если бы это сказала Настя, можно было бы понять… Но сестре–римлянке как раз все равно. Ей нужен родной человек, и только. Эйлет нужна императрица. И муж. А сиду можно спросить:

   — Ты мне сестра?

   Не боится, что в ответ прозвучит: «нет». Права. Странно, что вообще спрашивает!

   — Сестра.

   — Хорошо… Тогда слушай еще раз. Говорим серьезно, как ты учила.

   Значит, по–мужски. Не учитывая жестов и тона, не читая между слов недосказанное. Только смысл — четкий. Не допускающий толкования на двенадцать сторон.

   Села на пятки — так, что колени в колени, глаза в глаза.

   — Эмилий для меня — жизнь. Уйдет, руки на себя не наложу, не надо будет. Так засохну… как моя левая. Веришь?

   Голос спокойный, ровный. Рукав с парализованной рукой пристегнут к поясу, оттого кажется, будто сестра подперла бок и желает поскандалить. Правая, здоровая, рука поглаживает переброшенную через плечо соломенную косу. Медленно, размеренно. Словно успокаивает.

   — Верю. Но он не уйдет. Не теперь.

   — Теперь — не уйдет… Но жизнь долгая! А еще я лучше убью себя, чем сделаю его несчастным. Он счастлив, только служа Империи. Покажи ему, что ты и твой Кер–Сиди — и есть Империя. Это все, большего не надо.

   — Я с ним уже говорила. Он вполне доволен. Республика для него это я и Анастасия. Но я буду только хранительницей Глентуи, а не императрицей Рима. Я не хочу тащить на горбу все! Анастасия вырастет — решит сама. Захочет быть императрицей — станет.

   — Вот именно… Выйдет замуж, уедет куда–нибудь на континент! А Эмилий за ней… Я не хочу на чужбину, Майни. Даже в Константинополь.

   — Так и я не хочу, — сказала Немайн. — Видишь, как мы похожи? Сестры!

   — Значит, ты меня понимаешь. Вот и придумай что–нибудь. Ты умная.

   — Хорошо. Подумаю…

   Эйлет улыбается. Забывает, что сестра — сида. А к обещаниям холмового народа следует относиться осторожно. Исполнят неукоснительно, до словечка — а дальше, как сами поймут. Значит, думать будет. Вопрос — что ей в голову придет!

   Дверь снова распахивается. Быстро, широко… но грохота нет. Ручка зажата в крепких пальцах Гвен.

   — Ты не спишь, сестрица? Нам нужно поговорить. С глазу на глаз!

   Потом — все девичьи подробности: как живется с мужем, как хочется пожить для себя и не обзавестись сперва животом, а потом ребенком…

   — Как можно — маленького не хотеть? Тебе ведь помогут, не хуже, чем мне! Я ж не знала, с какой стороны за пеленки браться…

   Гвен отмахнулась.

   — Годик бы… Больше не надо, начнут говорить про бесплодную утробу, муж забеспокоится. А так… Я лентяйка! Во всем, что не касается готовки. Хорошо, все остальное любимый мой тянет, и в охотку. Только вот народ в зале все унылей, да и поредел. Что он делает не так — не знаю. Мама молчит. Я так думаю: раньше у огня сида сиживала. По вечерам Книгу читала. Так?

   — Было, — Немайн кивнула. — Я и сейчас у камина просушиться не против. А Книгу пусть кто–нибудь другой читает. Я свое дело сделала. Перевела. Дальше — другим подхватывать. Так что, если не пожалеешь сестре темного угольного…

   И шутка, и напоминание: хозяйство, не считая матери, на тебе. Ушастой–глазастой своих хлопот довольно… Висение на шее. Слезы.

   — Ты хорошая!

   Вот как мало надо для счастья! Так что ж ты, родная, еще горку наваливаешь да доливаешь — с мениском? Говоришь:

   — А еще устрой что–нибудь, чтоб они вспомнили, что ты — та самая Древняя! И что дела нужно решать у нас… а не в глупом новоделе, Сенате!

   И надо бы отказать, да не получается. А горло перехвачено, а из глаз — слезы. Не всегда «обнимки» — хорошо! Приходится Немайн самой себе напоминать: ты умная, это раз. Ты сида, пусть и не древняя, это два. Ты Немайн, это три! Значит, выкрутишься! Но стоит Гвен выскочить, взмахнув на прощанье золотистой гривой, как ей на место заступает следующее явление.

   Вместо старшей из камбрийских сестер — зять. Кейр ап Вэйлин, принцепс Сената и первый человек, проявивший к ушастому и глазастому существу хоть какое–то участие. Тогда, когда у сиды не было ни власти, ни родни, ни славы, а пожитки, не считая прикопанных в лесу золота и оружия, умещались в заплечном мешке. Теперь взлетел высоко… а наверху холодно, и ветер зол, и воздуха не хватает.

   Вот и получается — просит не о том, чего хочет на самом деле. Того, чего желать положено по мнению клана, семьи, жены. Почему сам? Не сошлась Немайн с самой старшей сестрой характером! Вот мужу и отдуваться… И сиде.