Избранные - Виктор Голявкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ваш бесконечно преданный друг».
ЧЕРТ-ТЕ ЧТО
— Черт возьми! — вскрикнул я, протерев глаза.
Мимо меня проходили люди. Их вид меня поразил. У них были предметы утвари вместо голов. Вот идет: на месте головы сидит крепко чайник. Ручка стучит по боку чайника.
Человек-чайник прошел мимо. А эти двое — кастрюлька и сковородка.
А! Что это?
Это уж слишком! Деревянная ложка! Маленькая деревянная ложка вместо головы.
Человек-ложка сказал: «Ни туды ни сюды и дррр-брым!»
Я отскочил в сторону, в подъезд. Другой с головой-кастрюлькой ответил: «Андрюша врим бегали дрлинг…»
С головой-ложкой сказал: «Ну не бывали, бывали, туды и сюды…»
Тот другой ответил: «А-а-а…вррр-трр-врт…»
С головой-ложкой сказал: «Пер-вер-дер — обдурили Дария…»
Другой засмеялся: «И…и…и… хи…хи…хи…»
Я поинтересовался:
— О чем здесь, прошу вас, скажите, вы только что говорили?
Они оба сказали:
— Дербртвр…
ПУГОВИЦА
(МОЙ ДЯДЯ)
Так и запомнился мне мой дядя — когда он приезжал к нам в гости в те далекие времена — с огромной пуговицей на кальсонах.
Таким запомнил я дядю в детстве, таким остался он на всю жизнь — с огромной пуговицей на кальсонах.
И когда говорят у нас в доме о дяде, когда вспоминают его светлый образ, его заслуги перед государством, то передо мной возникают его кальсоны с огромной пуговицей от пальто.
Отец говорит: «Он был красив», — я вижу пуговицу на кальсонах.
Мать вспоминает его улыбку — я вижу пуговицу на кальсонах.
Когда я смотрю на его портрет — я вижу его кальсоны с огромной пуговицей от пальто.
Н2 +? =!
Почувствовав пустоту и тяжесть на сердце, я разбил кулаком графин с водой. Но разве беда в том, что я разбил графин с водой? Ведь я разбил его в своей комнате, оставшись наедине с графином. Вода пролилась из графина на пол. Но разве беда в том, что она пролилась на пол? Вода прошла в щель в полу, стала капать вниз, на второй этаж, но разве я мог об этом подумать? В то время, когда я смотрел на воду, раздался внезапно страшный взрыв. Мне оторвало голову, но разве я виноват, что ее у меня оторвало?..
ВЕДРО ВОДЫ
Мой дорогой учитель! Раздражаясь, он говорил быстро-быстро, захлебываясь словами, постепенно теряя смысл слов и взаимосвязь между ними.
Он говорил мне:
— Учи уроки, без знанья — тьма, стул, стол, табуретка, мы, вы, Амстердам…
Он, безусловно, знал, что хотел сообщить, и он, безусловно, желал мне добра, но он так жаждал все это сразу сказать и вывести меня в люди, что немножечко торопился, и я не всегда понимал его.
Я не получал тот комплекс знаний, который он нес мне от всей души. Наоборот, я все страшно путал, и доходило прямо-таки до абсурда — весь мир мне казался черт знает чем.
Как-то осенним холодным утром мой педагог сказал, что он болен, а мне лично стал говорить очень быстро несметную кучу слов. Потом он схватился за голову и так долго сидел за столом.
Я вышел из класса, вернулся через минуту и вылил ему на голову ведро воды. Оказалось — он этого не хотел.
ВЫБРАЛИ — НЕ ВЫБРАЛИ
(ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНЫЙ РАЗГОВОР)
— Тебя выбрали?
— А тебя выбрали?
— А его выбрали?
— А этого выбрали?
— А кого не выбрали?
— Сколько выбрали?
— Никого не выбрали?
— А сколько собрали?
— А этого не выбрали?
— А того не выдвигали?
— А этого куда дели?
— А этого как нашли?
— Ты руку поднимал?
— А ты чего молчал?
— Кого ты зачеркнул?
— Зачем тогда кричал?
— Ах ты его не знал!
— А сколько их всего?
— Как, нет ни одного?
— А где же все они?
— А как же без него?
— Вода не работает…
— А ты сильней дерни!
— А тот куда попал?
— А кто туда вошел?
— А вышел кто тогда?
— А в общем, ерунда…
— Пошли, хватит сидеть, следующие дожидаются.
ИЗ НЕВЫ В НЕВУ
Я их вспоминаю с восторгом. Это были упорные люди. Самые работящие люди.
Работа горела у них огнем.
Я не встречал ни до, ни после таких работящих людей. Они работали дотемна.
Чуть свет они подъезжали к Неве, устанавливали водокачку. Это была примитивная штука, что-то вроде насоса. Она приводилась в движенье вручную. Итак, они брались за дело. Как прекрасны в труде эти люди! Они вшестером облепляли рычаги по команде: «Вперед, ребята!» — яростно начинали качать.
Один конец шланга шел в воду. Другой конец тоже шел в воду. Оба конца шли в воду. Они перекачивали Неву. Может быть, вы удивитесь этому. Или вы усомнитесь в их пользе, или засмеетесь, в конце концов.
Но шестеро были другого мнения. И трудились они как черти. И нужно им поклониться. Ибо они трудились.
Мелькал рычаг. Шла вода. Светились их лица. Работа спорилась.
Они останавливались на миг вытереть пот со лба и вдохнуть полной грудью. И снова бежала по шлангу вода.
Вечером их ждал ужин. Обеда у них не бывало. Они не тратили даром времени.
— Кончай работу! — кричал бригадир. Его зычный голос был тверд. В нем сквозили уверенность и упрямство.
Шесть упорных садились за стол. Двигались шесть уверенных челюстей. Жевали шесть довольных ртов. Гордо блестели двенадцать зрачков.
ЛЕЙТЕНАНТ
Я проснулся, услышав стук в дверь. Вошел старый школьный товарищ. Я не узнал его сразу, я не видел его много лет, а как только узнал, сказал:
— А… Миша…
— Петя! — сказал он. Он был рад. Я сидел в трусах на кровати. Кровать была высока. Миша был в новой военной форме. Он был лейтенант.
— Ты лейтенант, — сказал я.
— Я лейтенант, — сказал с радостью Миша.
— М-да… — сказал я.
— А ты? — спросил Миша.
— Я не лейтенант, — сказал я.
— Почему же?
Как мне показалось, он удивился. Я посмотрел на него с интересом.
— Не знаю, — ответил я.
— А я лейтенант. — сказал Миша.
— Ты лейтенант, — сказал я.
— Лейтенант я, — сказал Миша.
— Лейтенант… — сказал я.
— Давно это было… — вздохнул вдруг Миша.
— На одной парте сидели…
— И уже лейтенант, — сказал Миша.
— Лейтенант… — сказал я.
Мы помолчали.
Потом попрощались.
Он пожал мне руку и отдал честь.
— Лейтенант, — сказал я, — конечно…
Он пошел. На площадке лестницы остановился. Повернулся ко мне весь в улыбке. И опять отдал честь. Только щелкнул отчетливо каблуками. И уже пошел окончательно.
РАССКАЗ ОБ ОДНОЙ КАРТИНЕ СЕЗАННА,
МАЛЬЧИКЕ И ЗЕЛЕНЩИЦЕ
Странный был человек Поль Сезанн! Напишет он холст красоты небывалой, да вдруг не понравится он ему. И он режет его ножом — вот так: раз-два, и кидает в окно. А окно мастерской выходило в сад. В саду часто играли дети. Они мастерили щиты и латы из брошенных Полем Сезанном холстов и с гиком и свистом носились по саду. Они дырявили живопись палками, делали из холстов корабли и пускали их в лужах. Только один очень маленький мальчик, что жил напротив, однажды нашел холст Сезанна и притащил домой. Мать мальчика, очень сварливая, как увидела холст — закричала: «Что за дрянь ты таскаешь в дом!» — и выбросила его в окно.
Проезжала зеленщица на базар. Она подобрала холст на дороге и положила в свою тележку. «Это очень красивые цветы, — решила она, — я повешу их в своем доме».
ЛЮБОВЬ И ЗЕРКАЛО
Фойе театра. Зеркала.
Они сидят в кресле вдали от всех.
Он говорит:
— Люблю.
— Ах, — говорит она.
Он говорит:
— Я куплю эскимо.
И бежит во всю прыть в конец фойе, где стоит лоток. Вдруг что-то обрушилось на него. Или он на что-то обрушился. Что в итоге не важно.
Он моментально падает на пол.
Он видит лоток впереди. Видит люстры. И пять дверей в зал. Бежит к нему Тася.
Она поднимает его и ставит на ноги.
Он озадачен. Вертит головой во все стороны. Видит всюду лоток, видит люстры и пять дверей в зал…
ВСЕ РАВНО
Звоню ей по телефону, предлагаю в кино сходить. Она мне отвечает, что ей все равно, можно и в кино сходить.
Я говорю:
— Нет, нет, тогда мы не пойдем в кино, если тебе не хочется. Я говорю:
— Сходим в цирк, если тебе хочется.
Она мне отвечает, что в цирк ей хочется и не хочется, а в общей сложности все равно.
Я спрашиваю, брать билеты или не брать, а она мне отвечает, что ей абсолютно все равно.
Я ей предлагаю оперетту; а она мне отвечает: ВСЕ РАВНО.