Африканский дневник - Андрей Белый

Вот – «Мечеть Саблей»: умерший давно марабу, над могилой которого встал этот купол, был верно умнейший чудак, вроде нашего «барина»; вдруг осенила его пренелепая шутка; он сделал себе непомерно огромную саблю и трубку (размером с дубину); их всюду таскал за ним раб; «анекдоту» теперь поклоняются верные; и – повисают над трубкой знамена; наверное был «марабу» – замечателен; но отступает куда-то весь облик его; «анекдот» – выдвигается; стены мечети гласят про огромную саблю и трубку; мечеть посвящается «Сабле»; и роскошь комфорта – святые реликвии.

Здание главной мечети построено здесь анекдотом; когда полководец Окба увидел, что собака в пустыне открыла колодец, сказал он:

– «Быть городу – здесь».

Проходящий верблюд подошел сам собою к колодцу; возник – Кайруан, а на месте колодца – огромная площадь: двора кайруанской мечети (квадрат); и полтысячи мелких колонн – обставляют его; так и здесь каламбур полководца, его прихотливый каприз, породил эту крепость сунизма со святостью; более поздние слухи прибавили, что сообщается с Меккой святейший колодезь; побыв у колодца, не надо уже путешествовать на Мекку (опять-таки хитрый расчет политической тонкой затеи; посредством комфорта внесение Мекки сюда, в Кайруан притянут богомольцев; тянулись – от весей Марокко, от струй нигерийских; арабы, гетулы, суданцы, дичающие на песках, туареги, несущие плитки из соли сюда; эти плитки – их деньги).

Мы входим в мечеть: лес колонн: и – опять анекдот; меж стеной и этой колонкой пройти толстяку невозможно; худой человек – без усилий проходит; легенда гласит – кто три раза пройдет меж стеной и колонкой, очистится тот; и – лукаво она прибавляет: не так-то легко толстяку здесь протиснуться; взрывом арабского юмора ткани легенды, конечно, пестреют; и – смех водворяется здесь; во святилище.

Смех освящается храмом, как спутник комфорта…

Усталые долгим обзором мечетей, мы кружимся снова бесцельно по уличкам, где чернобелая пестрядь повсюду бежит на порталах, на дугах, подъездах, порой рассыпаясь в шашечки; гулы и грохоты толп чернобелых сжимают бока; всюду черные пятна губастых лопочущих лиц попросунули из белопыльных бурнусов; черные гуляют арабки, таясь меж колоннами, над иссушенными профилями нависают цветки (из-за уха); гробница: звездой, полумесяцем, гривистым львом запестрела стена ее; в росписи – те же цвета: черноватый и белый.

И вот перекресток: открытая дверь под колонками, на чернобелом ковре перед низеньким столиком тихо сидит в голубой гондуре седоватый мужчина, белея тюрбаном; очки уронил он на кончик мясистого носа; и – пишет, скосивши на нас любопытный зрачек; наше «Мужество», кистью метнув, наклонилось почтительно к уху араба; и – шепчет, араб соглашается; «Мужество» делает знак: подойти:

– «Нет не бойтесь, пожалуйте; это – нотариус; он приглашает взглянуть, как он трудится».

Робко подходим к арабу: он тихо сует кончик пальцев и тихо справляется: кто мы, откуда, зачем, как здоровье; потом, указав на сиденье, склоняется в книгу и старой рукой выводит арабские знаки письмян; отдохнувши немного, прощаемся мы; и – выходим на улицу.

Вновь из открытых дверей под чернеющей росписью детский галдеж; это школа; заходим: под малой колонкой сидит на циновке учитель Корана, перед ним, поджав ноги, – десятки мальчат, на коленях у каждого мальчика вижу я доску; на ней – письмена, все кричат, и учитель араб с длинной жердью в руке улыбается ласково – мальчикам, нам; хором мальчики учат священные тексты; когда затвердят наизусть их, учитель отпустит; так день изо дня они учат по порции текстов.

Выходим: о, множество негров! Давно поселились они среди стен городских; Ибрагим-бен-Аглеб, повелитель Берберии, некогда здесь из суданцев составил почетное войско.

Уже вечереет, выходим из города, в пыльные тусклости вновь залетавших песков, пробирается к черным воротам какой-то кудесник; и – с жезликом он, у него за плечами мешок из затянутых кож:

– «Там в мешке у него верно кобры».

Перед городом дервиши ловят здесь кобр, из мешка выпуская ручную змею, за собой в западню приводящую: дикую кобру; влезает в мешок она, быстро затянет его тогда дервиш.

Проходит бормочущий старый слепец; перед собою он щупает почву огромною палкой:

– «Это – профессор Корана» – нам шепчет наш «Мужество».

– «Он – знаменитость: каид его чтит».

Расплескали священные перья кровавые светы свои; минареты уже розовеют… И я удивлен, оглушен, ослеплен! Все – смешалось: бурнусы, мечети, миндаль, полоса золотого заката; уж падает ночь; мы с Асей сидим: табльдот! за окнами ревы и гулы; мышиные писки и шамканье старцев; неведомый кто-то стучится в окошко; кончается скучный обед; половина толстеющего американца теперь принимается за второй, вероятно, десяток открыток: с лубочными видами города; старый супруг ее – курит.

И прошлое – тихо восходит во мне.

Аглебиты

Седой Кайруан загляделся на славное прошлое; Сиди-Окба проницательно видел его, когда здесь, средь песков, он заметил:

– «Быть городу».

Крепость арабской культуры – возникла.

Уже в 800-м году здесь возвысился бербер, до мозга костей пропитавшийся духом арабства; Гарун-аль-Рашид поручил ему страны Берберии: звали же бербера – Ибрагим-бен-Аглеб; бербер этот выплачивал легкую дань калифату; так власть аглебитов возникла, возвысила город, ввела непокорный Магреб в русла чисто арабской культуры; в устройство комфорта: суннизм, или внешняя форма той миссии, здесь насаждался при помощи местных, туземных (не пришлых) властей; очень странно сказать, что политику Англии всюду вели покорители по отношению к покоренным народностям; крепкий нажим, диктатура, – пока в покоряемых странах вводились зачатки культуры; потом – автономия.

Дав Кайруан аглебитам, арабы себе создавали друзей, сокрушивших главу кореджитства в Берберии; все мусульманство суннистское, как понимаю его, sui generis форма массонства восьмого, десятого века, руководимое кучкой хитрых политиков, одушевленных известной культурною миссией, – передовой и гуманной по отношению к множеству диких народностей, т. е. народностей павших под мусором синкретических бытов и культов, передовых в свое время.

И вот Ибрагим-бен-Аглеб, верный ставленник кучки арабов, блестяще вершит свою миссию; он водворяет порядок в стране; и однако: он – всюду на страже свободы Берберии; он – отражает претензии египтян, ослабляет суровости бывших доселе властей; земледелие всюду – цветет; бен-Аглеб поощряет в туземцах порыв к мореплаванию: строит в окрестностях славного города пышный дворец «Ель-Аббасию», организует милицию черных, чтоб ею ослабить сирийскую гвардию (или – засилье арабов, пришедших с востока), заводит сношения с Карлом Великим; и тот посылает послов в Кайруан; Ибрагим их встречает рядами роскошнейших празднеств.

Преемники этого тактика, большею частью, – пьяницы, чудаки, сибариты, эстеты; однако – своим бытием утверждают культуру комфорта они; в них историки видят подчас благородство, увы, заглушённое странностью; в них оживает сознание прав человека; они утверждают повсюду весьма характерную должность: чиновников-покровителей слабых перед сильными; и – заставляют трудиться; Абу-Ибрагим, шестой принц аглебитский – особенно кроток; историк о нем говорит[23], что «он шествовал часто ночами средь блеска огней, в окружении животных, навьюченных множеством денег, которые он раздавал… Посещал именитых людей, всем известных наукой и жалостью. Он понастроил огромное множество пышных построек; средь них он построил в Тунисе большую мечеть, обвел Сузу стенами»…

С калифами часты теперь нелады; так один из аглебит Магомет Зиадет, опьяненный вином, раз калифу послал свои гордые строчки —

– «Я – камень, огонь высекающий; и коли хочешь ударить его ты о сталь, то – попробуй. Я – лев, чье рыканье – защита; коль пес ты пролай на меня…; я – глубокое море; и коли ты пловец – в него кинься»…[24]

Когда протрезвился он, тотчас был послан в догонку послу приближенный; – письмо отобрали; и робко калифу писал Магомет Зиадет в своем трезвом письме.

Наиболее царственен лик Ибрагима Второго[25], который дал блеск Кайруану; прославил себя он войной с хуарами Триполи, делавшими на Тунисию ряд беспокойных набегов; жестоко сломил он тунисский мятеж; он был крайне развратен и жаден до крови; однако историки пишут о нем: «Справедливейшим был повелителем он…, и с суровою строгостью гнал он богатых и сильных»…[26]

Тип Грознаго!

Злобно придравшись к ничтожному поводу, вдруг обезглавил он сына и братьев; когда ему тайно рождали наложницы, хитрая мать Ибрагима брала их к себе, отбирала от них дочерей; воспитавши шестнадцать из них, их послала к владыке, сказавши: «Владыка, хочу показать вам прекрасных рабынь». Он, увидевши их, воспылал любострастием к двум; мать сказала ему: «О, владыка, рабыни-то дочери ваши». Тогда Ибрагим приказал обезглавить их всех палачу, великану, суданскому негру с мечом; негр молил повелителя дать дочерям его жизнь; Ибрагим пришел в бешенство; и под угрозою казни палач обезглавил шестнадцать красавиц.