В случае счастья - Давид Фонкинос

– Нет, нет, совершенно, – успокоила его Клер и неожиданно расхохоталась, но тут же спохватилась: – Это все вино! По-моему, я слишком много выпила.

Помолчав, она спросила:

– А “Небо над Берлином"? Вы смотрели?

Лента Вима Вендерса напоминала ей о Жан-Жаке, но теперь она от него отключилась. Игорь перепугался так, словно само это небо рухнуло на его киноманскую голову. Пробелы в кинообразовании вызывали у него новые приступы застенчивости.

– Э-э… Нет… нет… не смотрел, – пролепетал он.

Клер коротко пересказала фильм и заговорила о Берлине.

– Берлин, – как завороженный, повторил Игорь. Для начала романа всегда нужен город, пришло ему в голову.

Время близилось к полуночи; они почти допили вторую бутылку вина. Клер было на удивление хорошо; ей удалось утопить в алкоголе лицо Сони. Она хотела заказать третью, но владелец кафе объявил, что они закрываются. По тротуару она передвигалась довольно беспорядочно, хотя ее порой озаряли вспышки здравомыслия:

– Мне так хорошо, мне так давно не было так хорошо… И все благодаря вам, Игорь! Давайте это отметим!

– Э-э… по-моему, лучше я вас провожу домой.

Они сели в такси. Игорь был взбудоражен, как никогда в жизни; закрыв глаза, он воображал себя Джоном Кассаветисом, провожающим Джину Роулендс. Когда подъехали к дому, Клер поблагодарила его за вечер и погладила по щеке. Но вот последней фразы ей, наверно, произносить не стоило; впрочем, она была отнесена на счет опьянения и сразу забыта:

– Ты мой маленький рогоносец, – сказала она и скрылась в подъезде.

Не почувствуй он руку Клер на своей щеке, эта фраза бы его убила. Но теперь слова не имели значения.

Клер долго не могла попасть ключом в замочную скважину. Жан-Жак поджидал ее возвращения и бросился открывать:

– Ты в котором часу домой приходишь!

Она, недолго думая, пробормотала, что весь вечер утешала Сабину. Жан-Жаку сразу пришло в голову, что за этой отговоркой может скрываться мужчина. И в глубине души он возликовал. По его фальшиво-удрученной физиономии пробегали судороги плохо скрываемого восторга. Если Клер завела любовника, значит, он может изменять ей на законных основаниях, просто для равновесия, может сбросить наконец груз своей вины. Без лишних затей он устремился обратно в постель, счастливый, как бог в пижаме. Сцена эта наполнила Клер грустью без названия. Но наутро она проснулась в отличном настроении. Прошлый вечер помнился ей обрывками; упуская из виду свое состояние, она перебирала в памяти моменты, когда слушала Игоря. Она отнюдь не забыла собственного волнения. И невольно осознала комизм ситуации: ее взволновал детектив, который следил за ее собственным мужем.

Но она еще не видела всей ситуации.

В этом театре комедии она дошла лишь до гардероба.

На следующей неделе Клер согласилась сходить в ресторан. Жан-Жак, усевшись за столик, тут же озаботился высшей экзистенциальной проблемой:

– Даже не знаю, что взять, пиццу или пасту. Главная проблема итальянских ресторанов.

– Главная проблема в жизни, – иронически заметила Клер.

Жан-Жак улыбнулся и вновь погрузился в свое пафосное смятение. На его пафос накладывался еще пафос места. Что может быть хуже итальянского ресторана? В уши лезет неаполитанская музыка (имеющая такое же отношение к музыке, как минестроне к супу), а официант пытается строить из себя итальянца, притом что все его познания в языке сводятся к “пепперони” и “бон-журно”. Жан-Жак в обществе Сони, а Клер – Игоря наверняка сочли бы прелестной эту минеструнную музыку и решили, что псевдоитальянский официант – это “чудесно”. Все зависит от того, сколько времени пара вместе. И вот доказательство: с Соней Жан-Жак решал, что выбрать, без всяких затруднений. Когда ты счастлив, к еде относишься с поистине царственным пофигизмом.

Оба молчали и улыбались. Клер начинала раздражаться, и это жуткое ощущение напомнило ей мать. Всего на миг, но да, на миг она стала собственной матерью. Мать смотрела на отца с таким же отвращением во взгляде. Она презирала мужа, презирала то, как он обсасывает оливку, и превратилась в мать, презирающую отца. На нее напал нервный смех.

– Чему ты смеешься? – спросил Жан-Жак.

И у нее с языка сорвалась совсем уж извращенная ложь:

– Вспомнила, как мы ездили в Женеву… как у нас чемоданы потеряли.

Но все ложное и извращенное сразу поблекло, растворилось в чистоте швейцарских воспоминаний. Женева была их убежищем, и они вновь укрылись в нем, как делали всегда. Их Женева была спасательным кругом, щитом от гротескного комизма жизни; и еще более гротескного комизма семейной жизни; и вдвойне гротескного комизма семейной жизни в итальянском ресторане. Спрятаться в общем воспоминании. Воспоминании, где застыла в совершенстве их былая любовь, оцепенела их красота – их смерть.

У каждой пары есть своя Женева.

Подобные воспоминания – точь-в-точь плюшевый мишка для ребенка; вроде одеяла, в которое при любом затруднении можно завернуться и забыться, накрывшись с головой. Многие пары овеществляют это опорное воспоминание, часто бессознательно, превращают его в красивую цветную фотографию, изящно вставляют в изящную рамочку и водружают в гостиной на всеобщее обозрение. Тогда опорное воспоминание обретает дополнительный масштаб: оно служит доказательством счастья. Восседающая на буфете любовь мнит себя вечной. Для полноты иронии эта мифическая квинтэссенция любви, это хрестоматийное путешествие в реальности нередко оказывается сплошной чередой заморочек, которые память превращает в забавные и незабываемые подробности. Иными словами, путешествие в Женеву было не самым удачным. Лил проливной дождь, их багаж потеряли, а оплаченные ими счета нельзя было назвать иначе как чистым туристическим надувательством. Но путешествие стало мифом, ибо то была мифическая пора любви, где нет места мелочам. Пары никогда не распадаются сами; просто остатки вселенной и человечества постепенно возвращаются на свое место, вгрызаясь в пространство, на миг отвоеванное любовью.

После Женевы заговорили о Луизе.

– Она делает такие успехи в музыке, ты заметила? – восторгался Жан-Жак.

– Да, она молодчина.

– Сама разучивает гаммы, даже без учителя!

– Да, она молодчина.

– А танцы? Она такая гибкая, просто невероятно!

– Да, она молодчина.

– И китайский! Как она поздоровалась с официанткой в китайском ресторане!

– Да, она молодчина.

– …

Проблема Луизы состояла в том, что она не годилась в темы для разговора. С ней ничего не случалось; ей даже аппендицит не вырезали; хоть бы какой мало-мальски тревожный пустяк, чтобы родители сплотились в общем беспокойстве; но нет – ничего, вообще ничего. А до пресловутого подросткового возраста Луизе, при всей ее развитости, явно было еще далеко.

К счастью, всегда найдется цветочник-пакистанец, который предложит вам пожухлые цветы и позволит скоротать пару минут. Хотелось бы знать, кто такие цветы покупает. Но его явление все равно повергает пару в глубокую задумчивость. И мужчина и женщина всем своим видом показывают, что уцененные цветы им не нужны. При этом мужчине всегда немного неловко; ему приходит в голову, что, как ни смешно, женщина, возможно, будет рада, если подарить ей цветы. Он их так и не покупает и всегда чувствует себя чуть-чуть виноватым. У Жан-Жака, естественно, это чувство было в десять раз сильнее. Его “нет, спасибо” в адрес пакистанца прозвучало не слишком уверенно. Тот, как всякий настырный торговец, сразу почуял слабину. И уточнил:

– Вы уверены? Мадам будет приятно.

Истинная цель всех этих торговцев – посеять в паре раздрай. Вместо того чтобы твердо дать ему от ворот поворот, Жан-Жак повернулся к Клер:

– А, да? Тебе будет приятно?

Ну вот, теперь решать должна она. Иными словами, напрашиваться на знаки внимания; что может быть противнее? Она уныло ответила “нет” и вмиг спровадила торговца; а то супруг барахтался бы в пакистанских щупальцах до второго пришествия. Но через минуту, решив поиздеваться над мужем, решительно злоупотребить его жалкой нерешительностью, сказала:

– Хотя… Вообще-то, наверно, мне будет приятно.

Наконец-то Жан-Жак получил точные инструкции. Он тут же вскочил и скупил у торговца все цветы. Глядя, как он идет обратно со своим смешным букетом и торжественной физиономией, Клер, к своему удивлению, растрогалась. Она встала и поцеловала мужа. Все непросто, и просто уже не будет.

Официант-итальянец (судя по виду, уроженец Шалона-на-Марне) принес кофе и пролопотал на весьма приблизительном французском, что шоколадки от заведения – швейцарские.

С Соней Жан-Жак узнал почти безумное счастье. Их отношения развивались, они научились лучше понимать друг друга. Она любила его, вне всякого сомнения. Причем любовью, которая явно стремилась к законным узам. Он вдруг осознал это по поведению Сони. Пару дней назад он попросил ее помочь. Она пришла почти сразу, но на сей раз, открыв дверь, не осталась на пороге, в эротической неопределенности, а вошла в кабинет. Жан-Жак внезапно побледнел.