Мужские рассказы - Александр Константинович Белов

Гляди, лягнет!

Лошадь подернула тугим крупом и лягнула. Кто знает, как лягаются норовистые перелетки, не станет плясать под их копытами. Однако пасечник так перебрал этот удар, что бедной лошадке досталось еще больше. Сам же он при этом и глазком не повел. Гость ничего не сказал. Вовлек медовые корчаги в дорожные кузова, отвязал кобылу, взгромоздился в седло и поехал прочь.

Над пасекой стоял вечер. Светел и тягуч, как молодой мед. Никита Смолич сидел на земляном бугорке и провожал взглядом топкое солнышко к лесу взапазух. Думалось о том, что сам Кирилла Заславич пожаловал к нему на пасеку. Разыскал, проведал. Известный он человек на Путивле. Из тех бояр он, что любого мужика костью крепче. Хоть и с виду неказист. И приехал один, без народа своего! Но не во всем был прав Никита. Сболтнул, что знает, зачем боярин пожаловал. Но знать про то, конечно, бортник не мог. А боярин-то назвался стольничим черниговского князя. Далеко от Путивля Чернигов!

Боярин этот был известен тем, что на своем путивльском дворе проводил состязания рыцарей-кметов. началось все с потешных боев при киевском князе Изяславле, когда венгерские рыцари провели в Киеве свой турнир1. Кияне подивились, похмыкали и сказали: «Мы тоже так можем». Отсюда и появились кметские состязания. Кирилла Заславич и его люди много усердия к тому делу приложили. Но Никита не был кметом. Никогда не сидел в высоком рыцарском седле с дуговой прилукой. И потому визит путивльского воителя оставался для него загадкой.

Может и не нужно было показушничать перед боярином, но какой заручник откажется от показа себя людскому удивлению? К тому же после стольких лет лесного затворничества. Да и ради чего усердствовать, изводить себя кулачным трудолюбием, если все равно никому оно не явлено? Это только байки, что кулачник живет не ради славы. Придумать такое мог какой-нибудь неудачник. А хороший боец со славой не разлучен. Она ему как мамка родная. Так думал Никита, сидя на пригорке возле пасеки.

Очень скоро боярин дал о себе знать. Был самый обычный день. Никита вернулся из лесных странствий к той неизбежной работе, которая уже столько лет делала из него заручного бойца. С дерева, что стояло перед избухой, спадала пеньковая веревка. Сколько ж узлов на ней перевязал бортник! Делается это так: хватаешь веревку одной рукой, вымахиваешь петлю и быстро, рывком простегиваешь узел. Годок — другой, и рук своих не узнаешь. Клешни, а не руки. Потом и ветки станешь вязать узлами. А узел — это первейший помощник руке кулачника!

Но в этот день его рукам долго веревки мять не пришлось. Боярин прислал на пасеку своих людей. Они объяснили бортнику, что по случаю крестин своей дочери путивльский воевода устраивает кметское состязание — турнир. Кирилла Заславич желал бы, чтобы Никита взглянул на этот турнир, ибо будет там дело и по его интересу. Какое такое дело, боярин умолчал. У него не было нужды неволить кулачного бойца. Никита чувствовал здесь тайный умысел. Но умысел этот, по разумению заручника, был бескорыстным, и потому Никита согласился.

Вечером того же дня отъехали. Коней вели легкой рысью. Конские ноги теребили дорогу, тревожа белый пыльник. Промельки теней, рассеянных по лесу, щекотали глаза ездоков.

На постоялый двор, где собирались переночевать, приехали уже глубокой ночью. Дворовые распрягали коней, а боярские люди перетрясали поклажу. Никита помялся во дворе без дела и пошел в избу.

Здесь, в полумраке горящих лучин, творилось действие припоздалого застолья. Никита нашел себе лавку и смирно сел вдали от посторонних глаз. Трапеза уже перешла через тот предел, когда еда не вызывает желания. Постояльцы распрягли свои души и шумно переговаривались. Один из них упомянул путивльские крестины. Ему ответили разноголосиво, возбужденно. Никита слышал, как ударили кубки. Предстоящие события, вероятно, отозвались оживлением и на дальних подъездах к Путивлю. В этот момент кто-то встал из-за стола и, проходя мимо Никиты, пнул его по ногам:

Подвинься ты, свинья!

Заручника словно обожгло. Он подбил идущего ногой под колено. Другой ногой коротко, но сильно ударил его в живот. Громко, всеуслышно свалился обидчик на спину. В избе воцарилась гробовая тишина. Онемели шумливые гуляки. Не дожидаясь, когда их замешательство перейдет в ярость, Никита вскочил с лавки и рывком поднял лежачего на ноги. Развернул его и завязал за спиной ему руки узлом. Тот заорал от боли. Очнулись его товарищи, повскакивали с лавок. Получив хорошего пинка, никитин обидчик полетел им в объятья. Глаза кулачника быстро смерили горницу, распознавая возможность своего гуляния по ней. Но в этот момент скрипнула дверь, и в избу вошли люди боярина Кириллы Заславича. Получилось так, что они сразу оказались между заручником и негодующими постояльцами столовой избы. Застольщики попытались их раздвинуть, но путивльские взялись за мечи. Тогда, сдерживая своих людей, вперед вышел крупнолицый, могучий мужик и грозно спросил:

Кто вы такие, что выставляетесь против черниговских мечников?

Мы — путивльские кметы, — спокойно отвечали вошедшие. Видя их гордую решимость, и кое-как совладав со своими чувствами, мужик этот унял рвущихся в драку черниговцев.

Мы могли бы перерезать вас здесь как свиней, — сказал он напуская на себя равнодушие, — но такой исход дела позволил бы вам избежать позора. Позор хуже смерти, и потому перенесем наше преткновение на завтра.

Что он хотел этим сказать, никто из путивльцев не понял. Когда черниговцы ушли, старший из данилиных сопроводителей негромко изрек:

Этот человек мне знаком. Его имя — Кочмарь, и слов своих он на ветер не бросает. Потому оставаться мы здесь не можем. Придется отсыпаться в седле. Кто знает, что задумал этот душегуб.

Путивльские рыцари, смирившись с необходимостью отступать, двинулись седлать коней.

Кирилла Заславич принял Никиту полюбчиво. Интересовался о дороге, о разных надобностях и, наконец, перешел к делу.

Перед состязанием, — сказал он, — будет потешка на кулачках. «Сам на сам». Есть у меня подозрение, что черниговцы себя покажут именно здесь. Всем на удивление, а нам на посрамление. Может так случиться, что и твой кулак будет к чему приложить. Если будет к чему, то приложим, — спокойно ответил Никита Смолич.

Разговор, однако, на этом не закончился. Боярина подкусывало какое-то сомнение. Он начал осторожно:

Человек ты крепкий, успехов добился в своем деле. Шел, верно, напролом. Себя не щадил. Так ведь? Никита попытался уразуметь, о чем толковал Кирилла Заславич.

Только не все дела делаются с тарана, — продолжал боярин, — попробуй понять, может и пригодится. На сильный кулак всегда найдется самый сильный, а на самый сильный — еще сильнее. Никогда не будет положен этому предел. Всю жизнь ты ломаешь самого себя, рвешь себе жилы ради одного дня превосходства над другими. Почему дня? Ну, пусть недели, месяца, даже года! А потом? Не пойму я что-то, — замялся кулачник.

Ты рвешься к победе той дорогой по которой к ней идут все. Можно растолкать всех и придти первым, но это только случай. Сегодня ты первый, завтра — другой. А вот ты разыщи свою тропинку, да никого на нее не пускай, и потому, когда ты придешь к своей победе, никто не узнает как ты это сделал. Ведь никто не шел с тобой рядом.

Кирилла Заславич взял подвернувшийся под руку плотный пеньковый обрывок, подергал его руками. Крепкая веревка, смоленая.

Перерви! — предложил он Никите. — Любым способом. А потом я это сделаю.

Никита попробовал веревку нарастяг. Потом наскрут. Попробовал даже перекусить ее зубами, разодрать ногтями и перетереть в ладонях. Ничего не получилось.

Ну? — поинтересовался боярин. Никита покачал головой.

Вот оно что, если противник тебя посильнее, то ты и не знаешь, как за него взяться.

Боярин принял веревку, равномерно намотал ее на каждый кулак, сделал петлю, вдохнул воздуху и… посмотрел в глаза бойцу. Там застыло ожидание чуда. Простого и грубого.

Нет, — сказал Кирилла Заславич, — в этом деле она нас сильней.

Он размотал кулаки и, взяв веревку за один конец, распустил ее вдоль, по волокну. После чего разорвал каждую ниточку в отдельности.

У нас так не принято. — Возразил Никита. — У нас не принято в обход. Мы деремся глаза в глаза. Ну и чего же тогда ты не победил ее? Нельзя победить сильнейшего.

Ерунда! Победить можно каждого, пойми, нужно только знать как. Все в жизни сильны лишь с одной стороны. Просто ты сам отказываешься искать другую. Меня засрамят. Ты же не пользуешься никакой помощью. Только ты и он. Все честно.

Кулачник задумался. Он вообще рос в себе самом долго. Потом, после его побега от Малка Сердюча, в нем словно надломилось что-то. Когда вышло время себя показать, Никита все больше на других смотрел. Смотрел и не спешил. Дальше — война. Отступал с обозами на Киев, ходил с туровским воеводой на Дон, на старые хозарские затоки, где конные сотни прошли бурей, разнеся чахлые куреня бродников.