Киллеры не стареют - Черненок Михаил Яковлевич

По настоянию Голубева «вспомнил» Задов и короткий разговор с Лоцией Жемчуговой у остановки метро «Речной вокзал». Лоция – «вся в коттоне», то есть в джинсовом костюмчике, вроде бы спешила на электричку. Увидев сидевшего в джипе Задова, она подбежала к нему. Не поздоровавшись, спросила: «Ты откуда приехал?» – «Из райцентра», – ответил Лёха. – «Давно?» – «Сегодня утром». – «Папу Гену там не видел?» – «На днях с ним калякал». – «Как он?» – «В трансе, как все россияне». – «Лёха, ты Мамая знаешь?» – «Кого?» – «Киллера поганого». – «С киллерами не корефаню». – «Вася ты с парашютом». – «От Дуни-ротозейки слышу». Лоция хотела еще что-то спросить, но тут подъехал Гарик Косач, и она мигом слиняла.

Когда Голубев, закончив разговор, ушел, Задов нахмуренно закурил. Повертев в руках опустевшую коробку «Кэмэл», резко смял ее в кулаке, кинул под ноги и придавил каблуком модного ботинка.

Глава IV

Через полчаса после встречи с Задовым Слава Голубев уже был на окраине райцентра. Недолго поплутав по узким переулкам, он вышел на улицу Лесопосадочную и у первой встреченной женщины спросил:

– Подскажите, где Потехин живет?

– У нас тут двое братьев Потехиных. Какого вам надо? – уточнила женщина.

– Того, который «Гусиная политика», – улыбнувшись, сказал Слава.

– Это деда Никифора так прозвали, – женщина тоже улыбнулась и показала на добротный деревянный дом с коричневой жестяной крышей. – Вон его усадьба. А младший Потехин, Николай Власович, в самом начале улицы живет, возле продуктового магазина.

На тесовых воротах усадьбы была прибита звездочка ветерана войны, а на калитке белела эмалевая табличка с надписью «Во дворе злая собака». Остерегаясь нарваться на цепного пса, Голубев громко позвякал металлической щеколдой. Вместо собачьего лая в ответ послышался приглушенный мужской голос:

– Не боись, заходи…

Слава распахнул калитку и вошел в поросший курчавой муравой дворик. Сразу за воротами стояла прогонистая иномарка «Пассат-люкс» салатного цвета. Радиатор машины едва не упирался в дощатую конуру, от которой к крыльцу дома тянулась тронутая ржавчиной толстая проволока. Посредине ее висела цепь с обрывком ременного ошейника на конце.

Из распахнутой двери одной из надворных построек вышел высокий кряжистый старик с лихими чапаевскими усами. Следом за ним выбежал похожий на пушистый серый комочек щенок и, весело повиливая загнутым хвостиком, вприпрыжку устремился к Голубеву.

– Кризис, не загрызи гостя! – шутливо прикрикнул старик.

– Это и есть злая собака? – погладив подбежавшего щенка, с улыбкой спросил Слава.

Старик показал на обрывок ошейника:

– Злой сторожевик удрал со двора и сгинул. Кортом назывался. А этого малыша я Кризисом назвал.

– На злобу дня?

– Вот именно. У меня в хозяйстве вся живность по-современному окрещена. Корова – Конституция, кабанчик – Киллер. Баба Маня – жинка моя ругает такие имена, но мне они нравятся. Раньше поросят Борьками называл. Теперь же неловко президентское имя свиньям присваивать. «Киллер» – самое подходящее для короткой жизни кабанчика.

– Интересно…

– Объясню почему. Корову, как и конституцию государства, ежегодно не меняют. Корова живет у хозяина много лет, пока не состарится. А кабана с весны до осени откормят и в молодом возрасте – под нож. Киллеры тоже не стареют. Если верить газетным сообщениям, наемных убийц мигом отправляют в загробный мир… – Старик внезапно словно спохватился: – Собственно говоря, молодой человек, вы по какому поводу пожаловали?

Голубев редко начинал служебный разговор с лобовых вопросов. Стараясь исподволь вызвать собеседника на откровенность, он для затравки беседы обычно придумывал какой-нибудь пустяковый повод. На этот раз Слава сказал:

– Я сотрудник милиции. Проверяю работу наших участковых инспекторов.

– Очень приятно познакомиться, – старик протянул для рукопожатия широкую ладонь. – Потехин Никифор Власович, пенсионер. – И сразу показал на скамейку у крыльца. – Предлагаю присесть.

Когда уселись. Голубев спросил:

– Как тут у вас правит службу старший лейтенант Кухнин?

Потехин подкрутил кончики усов:

– По моим меркам, Анатолий Кухнин с гражданами околотка общается часто и службу свою несет добросовестно. Улица наша тихая. Будоражит иногда спокойствие, пожалуй, только Люба-кэгэбэшница.

– Кто это такая?

– Молодая, острая на язык, выпивоха. По фамилии – Борщевская. Прозвище, считай, сама себе изобрела. Весной прошлого года оказалась на безденежье и надумала, чудачка, обирать престарелых соседей. Зашла в избу к пенсионерам Молоховым и с порога заявила: «По заданию КГБ я собираю налоги. Выкладывайте, старичье, по двадцать пять тысяч с носа за аренду земли, на которой живете». Бабушка Марфа проворно схватила от печки ухват и – в атаку: «Уметайся прочь, паршивая кэгэбэшница!» Люба оказала сопротивление. Подоспевший на помощь бабке дед Сергей так перетянул тростью вымогательницу, что она ничком торкнулась в пол, и, подбадриваемая ухватом, еле уползла на четвереньках за порог… – Потехин усмехнулся в усы. – Других; заслуживающих общественного порицания личностей на нашей улице, можно сказать, нету. Вот разве только еще Федот Мамаев иногда концерты закатывает. В пьяном угаре садится на завалинку своей избы и во все горло начинает орать старинные песни. К нему Кухнин особых претензий не предъявляет. Требует лишь, чтобы старик не горланил по ночам.

Голубев, сделав вид, будто заинтересовался стоявшей во дворе иномаркой, спросил:

– Хорошая машина?

– Шут ее знает. У меня «Урал» с люлькой. А на этой забугорной дразнилке приехал из Новосибирска сын Геннадий, – отчетливо подчеркнув в последнем слове двойное «н», ответил Потехин. – Собрался было уезжать домой, но у машины давление масла в двигателе пропало. Чтобы окончательно не загробить движок, пришлось Геннадию укатить на электричке. Сказал, через пару дней приедет с автомобильным мастером, да вот уж, считай, больше недели носа не кажет.

– Сложное нынче время, – ухватившись за возникшую ниточку делового разговора, сказал Слава.

– Неимоверно сложное. Раньше Геннадий жил размашисто. На больших кораблях по морям-океанам плавал. Весь земной шар околесил. В отпуск приезжал редко, зато с большими деньгами и надолго. В московском автомагазине «Березка» сразу покупал за внешторговские чеки новенькую «Волгу» и полгода катался на ней. С окончанием отпуска продавал машину, а в следующий приезд покупал другую. Попросту говоря, шиковал от жиру. Женился поздно, на тридцатом году. Мог бы взять в жены любую девушку. Он же, чудак, выбрал разведёнку Татьяну Шаньгину, переменившую фамилию на Жемчугову.

– Что в этом плохого?

– Особо плохого нет, но и похвастаться нечем. Голова у Татьяны светлая, внешность – загляденье. Когда по телеку выступала, мы с бабой Маней любовались умной красавицей снохой. Дело в другом. Не получилось у нас с Татьяной душевного контакта. Вроде чужачкой она чувствует себя в нашей семье. Ни разу не назвала свёкра со свекровью ни папой, ни мамой, как это обычно делают другие снохи. Обращается к нам всегда на «вы» и официально по имени-отчеству. В чем причина такой официальности, не понимаю.

– Видимо, сразу постеснялась назвать родителей мужа, как родных, а после уже трудно перестроиться, – высказал предположение Голубев.

– Возможно, что так, – согласился Потехин. – Собственно говоря, меня это шибко не беспокоит. Мне до сих пор не нравится первое замужество Татьяны.

– Она здесь, в райцентре, первый раз замуж выходила?

– Здесь. Татьяна ведь местная. Красота ей передалась от матери. Фаина Александровна Шаньгина лицом и фигурой была похлеще любой кинозвезды. Бухгалтером работала в дистанции железнодорожных путей. А муж ее – Бориска Шаньгин вместе со мной осмотрщиком вагонов трудился. Добрейший мужик, лет десять назад от инфаркта помер. Детей у Шаньгиных не было до той поры, пока Фаину не отправили в Москву на курсы повышения квалификации. Проучилась она там месяца четыре и, вернувшись домой, через полгода родила Татьяну. Женщины в нашем коллективе поговаривали, будто дочку Фаине сварганил какой-то сверхпопулярный московский артист. Учитывая, что после школы Татьяна без проблем поступила в киношный институт, в это можно поверить.