Траектория - Александр Леонидов

— Как он выглядел? — спрашиваю.

— Худощавый, среднего роста, лет сорока, одет обыкновенно: старенькое пальто, кроличья шапка, валенки.

— Узнать его сможете?

— Даже не скажу... Видела совсем немного. Он не стал проходить, дождался, пока я вещи принесу, и сразу ушел.

Как можно осторожней интересуюсь:

— Алексей Иванович никого не опасался?

Но Хохлова тут же настораживается. И если до этой минуты она отвечала на мои вопросы почти автоматически, то теперь испытующе смотрит прямо в глаза.

— Его убили?

— Не знаю.

8.

Как сладок субботний сон! Разумеется, если его не прерывают назойливыми звонками в дверь. Набрасываю халат и, как сомнамбула, бреду открывать. Увидев на пороге Люськиного мужа, выдыхаю:

— Василий? Который час?

Василий заливисто хохочет, отчего помпончик на его спортивной шапочке весело подпрыгивает. Потом громогласно сообщает, что мы едем к ним па дачу, электричка через полчаса, Люська с Маринкой ждут у пригородных касс. Только сейчас замечаю кажущиеся совсем маленькими в его огромной лапище лыжи.

— Вы что, сдурели?! На улице сорок, а вы кататься надумали!

— Какие сорок?! — хохочет Нефедьев. — Всего пятнадцать. Собирайся, а то опоздаем!

К платяному шкафу приближаюсь, как к эшафоту. Одна мысль о том, какую груду одежды предстоит напялить, приводит в уныние.

На улице, как я и предполагала, темнотища. Таких чудаков, как мы с Василием, немного, но попадаются.

Рассвело. Голубое небо и голубой снег. Много неба и снега!..

И забор, и калитку дачного домика Нефедовых занесло, не видно из-под сугробов. Василий пробирается к крыльцу, вытягивает за черенок предусмотрительно оставленную еще с осени лопату, с криком «эхма!» вонзает ее в плотный наст. Во все стороны летят комья снега, снежная пыль. Ярко светит солнце, но теплее от этого не становится. Мы с Маринкой притопываем на месте, стараясь сохранить бодрый вид. Люська бросает на нас сочувственный взгляд и подгоняет супруга.

Когда раскопки благополучно завершаются и мы попадаем внутрь, Маринка разочарованно тянет:

— Здесь еще холоднее, чем на улице, там хоть солнышко.

— Девочки! Пока он тут печку топит, пошли кататься! — с энтузиазмом предлагает Люська.

Секунду раздумываю, где лучше мерзнуть — в домике или на природе, и выбираю небо и снег. Маринка вздыхает и тоже берется за лыжи.

...Люська торит лыжню. Мы плетемся следом. Сделав кружок вокруг рощицы, прибавляем темп, чтобы поскорее попасть туда, где по нашим расчетам уже должно быть тепло.

Люське с мужем повезло. Хозяйственный он, В этом еще раз убеждаемся, войдя в домик. Чугунная печь пышет жаром; на столе дымится картошка, поблескивают маленькие упругие огурчики, стыдливо краснеют, пряча лопнувшую кожицу, маринованные помидоры, матово лоснятся тонко нарезанные ломтики сала, покрытые бисеринками испарины, почти прозрачные полоски сыра соседствуют с селедкой, изо рта которой торчат перышки зеленого лука.

Шекснинска стерлядь золотая,

Каймак и борщ уже стоят!

С пафосом продекламировав эти строчки, Василий широким жестом приглашает к столу.

Пообедав, мы с Маринкой забираемся с ногами на диван, обитый морщинистым от старости дерматином, и в полудреме слушаем, как Василий монотонно читает стихи, теперь уже собственного сочинения, под аккомпанемент перемываемой Люськой посуды.

9.

Вагон электрички полон. Полусвободны только две скамьи: одна — на которой сидит здоровенный парень с магнитофоном, включенным на полную громкость; другая — на которой лежат его ноги в унтах. Василий решительно направляется к меломану, окликает. Но тот не слышит. «По ниточке, по виточке ходить я не желаю…» — рвется из динамика протестующий голос певицы.

— Молодой человек, сделай потише и убери ноги,— перекрывая несущуюся музыку, басит Василий.

Парень неторопливо поворачивает голову, и я узнаю кудрявого Бабарыкина. Он меряет Нефедьева взглядом, лениво произносит:

— Слушай, мужик, тебе места мало? Не мешай культурно отдыхать.

Останавливаюсь перед его унтами и мягко улыбаюсь.

— Вы не будете против, если я присяду к окну?

Глаза Бабарыкина расширяются, он быстро убирает ноги и, обмахнув рукавицей сиденье, растерянно улыбается.

— Не против... Пожалуйста.

Рассаживаемся. Бабарыкин вздыхает и щелкает клавишей магнитофона, обрывая певицу на полуслове «жива-а...», после чего проницательно интересуется:

— С прогулки возвращаетесь?

Кивнув, прикрываю глаза. Помолчав, Бабарыкин сообщает: .

— А я к матери, в Болотное мотался. Проведать. Мяска прихватить заодно. Да разве надолго хватит? В общаге — проглоты одни!

Снова киваю и, повернувшись к Маринке, завожу разговор о планах на завтра. Желание Бабарыкина побеседовать неистребимо,

— Вот получу квартиру, мать к себе заберу. А чё?! — внезапно горячится он, словно мы с Маринкой принимаемся отговаривать его.— Я один, холостой, на кой мне целая квартира? И ей в деревне делать нечего. Пенсию заработала, пусть теперь в кино ходит. Правильно?

— Конечно,— испуганно соглашается моя подруга.

Прищуриваюсь. Никак не могу избавиться от этой дурной привычки, хотя в уголках глаз уже начинают появляться морщинки.

— А ваша мать согласна?.. Ведь вы же пьете.

— Скажете тоже,— обиженно выпучивается Бабарыкин.— Выпили-то...

— Даже приход прораба вас не смутил,— сухо замечаю я.

— Прора-аба,— кривится Бабарыкин.— Было бы кого смущаться.

— Почему такой тон? Он же ваш непосредственный руководитель.

— Нашли тоже мне руководителя... Если 6 все руководители такие, как наш Дербеко, были, государство бы по миру вошло.

Понижаю голос:

—

Ворует?

— Ага.

Это произнесено так, что становится ясно — распространяться он не намерен. Захожу с другой стороны:

— А вы — нет?

— С чего вы взяли? — набычивается Бабарыкин.

— Сами мне кафель предлагали.

— Так это ради хохмы... Скажете тоже!

— Рядок-другой кафеля не докладываете тоже ради хохмы?

— Кто сказал?

Искренне признаюсь:

— Данилов.

— Дементьич?! Вот хитромудрина старая! Чё это ему понадобилось на меня напраслину наговаривать?.. Ну, бывает, не доложишь, но не в карман же я плитку запихиваю! Бьется, зараза! Недавно этот кандидат в доктора целый ящик разгрохал.

Теперь только карандаши доверяете носить?

Бабарыкин самодовольно ухмыляется.

—

Раздражает он меня. Стоит за спиной и смотрит.

— Хохлов тоже раздражал Жижина?

— Ну, раздражал,— настораживается Бабарыкин.— Что с того?

— Чем же?

— Совался везде... Так же, как вы, все, про пьянку да про кафель выспрашивал.

Задумчиво улыбаюсь.

— Значит, я тоже могу упасть в лестничный проем…

— Вы это к чему? — втягивает голову в плечи Бабарыкин.

По физиономиям Люське, Василия и Маринки вижу, что они заинтересованы беседой, но ровным счетом ничего не понимают. Продолжаю импровизированный допрос:

— Владимир, вам но кажется странным, что вскоре после того, как вы отослали Зайцева за совершенно ненужным карандашом, Хохлов случайно падает в лестничный пролет?

— Я в другом подъезде работал,— быстро отвечает Бабарыкин.

— Могли пройти через лоджию.

— Не проходил я ни через какую лоджию! — восклицает он и обводит взглядом моих друзей, словно ища поддержки.— Чё я вам плохого сделал?.. Нет, ну, в самом деле! Меня и люди видели. Я крик услышал, выскочил из ванной. На площадке мужик стоит, прислушивается. Вместе и рванули вниз. И Жижин меня видел.

— Как выглядел этот «мужик»?

— На научного сотрудника похож. Мороз, а он в папахе.

— Он подходил к месту падения Хохлова?

— Нет... Сразу куда-то испарился. Может, Жижин его видел?

— Каким образом?

— Так Жижин почти следом за нами выскочил.

— Из того же подъезда? — недоверчиво спрашиваю я.

— Да-а… А чё это он в моем подъезде делал? — растерянно произносит Бабарыкин, предупреждая мой вопрос.

Мне тоже непонятно, почему Жижин, работавший в одном подъезде с Хохловым, только на другом этаже, оказался в подъезде Бабарыкина, избрав столь своеобразный путь к месту происшествии. Ведь он мог просто спуститься по лестнице. Зачем было идти кружным путем, через лоджию?.. Прерываю затянувшееся молчание:

— Владимир, на ком у вас числится спец-одежда?

— Кому выдадут, на том и числится,— буркает Бабарыкин.

— Спецодежда Хохлова могла числиться на другом рабочем?

— Кому это надо? Расплачивайся потом... Да и вообще ее наверняка уже списали.

Возвращаюсь к очевидцам.

— Когда и откуда подошел Дербеко?

— Я из подъезда вылетел, он уже к Дементьичу подходил. Наверное, из вагончика шел,— пожимает плечами Бабарыкин.

Чувствую, что беседа приобретает более доверительный характер, и спрашиваю, почему он решил, что Дербеко не чист на руку.