Буря в Па-де-Кале - Александр Арсаньев

– Я так поняла, что теперь тебе, Яков, известно происхождение графини, о которой ты меня спрашиваешь, – кузина в упор посмотрела на меня.

– Известно, – ответил я. – Но мне неизвестно имя человека, с которым сбежала графиня! Увы…

– Я, к сожалению, ничем не могу тебя порадовать, Яков Андреевич, – развела руками Божена. – Имя этого человека и мне неизвестно. Я знаю только, что родители графини были категорически против ее связи с ним! Кажется, это какой-то офицер…

– Божена! Я не верю, что вы столь мало осведомлены, – проговорил я с сомнением. – Почему вы не желаете мне помочь? Ведь раньше…

Божена Феликсовна, и впрямь, по мере возможности оказывала мне посильную помощь, тем более, что всегда была в курсе всех светских событий. Поэтому теперь я не вполне ее понимал.

Зизевская встала со своего места и грациозно прошлась по комнате, шелестя юбками.

– Не подумай, что я намеренно что-то пытаюсь скрыть от тебя, – проговорила она задумчиво. – Графиня Ольга никогда не числилась у меня в подругах. Она всегда вела довольно замкнутый образ жизни. К тому же она чересчур молода… Некоторое время назад, когда Мария Антоновна приболела, злые языки утверждали что… Ну, в общем ты понимаешь… Впрочем, это было давно! Потом слухи стихли, а несколько лет назад при дворе появилась новая фрейлина графиня Ольга Александрова. Это почти все что я знаю о дочери… Впрочем, ты, милый братец, вероятно осведомлен, что сама Нарышкина не испытывает ко мне особой симпатии, так что мне особенно не хотелось бы вникать в это дело!

Божена намекала на сплетни, касающиеся ее близкой связи с Императором Александром. Для меня до сих пор так и осталось загадкой: была ли в них хоть доля какой-то правды!

– Я вполне понимаю вас, Божена Феликсовна, – ответил я, усмехнувшись, – но Мария Антоновна поставила меня в несколько затруднительное положение, поручив мне столь ответственное и деликатное дело!

– В этом ты прав, Яша, – усмехнулась в ответ Божена, сверкнув своими сине-голубыми глазами, – да видно у тебя на роду так написано! Ищешь все что-то, кружишься, странствуешь по свету как Агасфер… Тебе-то когда-нибудь отдых будет? – Она потрепала меня по волосам. Я почувствовал приторно-острый запах пачули, исходивший от ее ухоженных пальцев.

– Ну, я еще не настолько устал, – в ответ усмехнулся я, даже не подозревая о том, что за отдых в скором будущем уготовила мне судьба.

Дома меня, как всегда, дожидалась моя индианка. Я испытывал некоторую неловкость, когда ловил на себе ее встревоженно-влюбленные взгляды. Мои воспоминания об Ольге Александровой мне самому казались абсолютно бессмысленными, и тем не менее я чувствовал что-то вроде уколов совести. Я готов был благодарить Всевышнего, что Мира не видела меня насквозь.

– Тебе удалось что-то выяснить? – спросила она.

– Нет, практически ничего, – я расстроено покачал головой.

– А я уложила все твои вещи, – смущенно улыбнулась мне индианка.

Я поблагодарил ее, но захватил с собой еще и тетрадку с записями прямо из своего тайника, вместе с письмом к англичанину, да пару заряженных французскими пулями пистолетов. Мне приходилось надеяться на то, что парижане отлили их с особенной точностью. В конце концов, я отправлялся не на увеселительную прогулку.

– Экипаж запрягли, – сообщил мне Кинрю, вынося свои вещи из комнаты. Его скарб был совсем небольшим, но мне не приходилось сомневаться в том, что мой Золотой дракон всегда брал с собой только самое необходимое. Он с важным видом понес свой погребец на крыльцо.

– Яков, обещай мне быть особенно осторожным! – неожиданно воскликнула Мира, когда за моим ангелом-хранителем захлопнулась дверь.

– Обещаю, – пожал я плечами. – Что с тобой, милая моя? Я никогда еще не видел тебя в таком состоянии!

Мира действительно была не в себе. В ее глазах была такая мучительная тоска, что на какое-то мгновение я едва не передумал отправляться в Кале.

– Мне страшно, – прошептала индианка, прижавшись щекой к моему плечу. – Как называется твой фрегат? – поинтересовалась она.

– «Стрела», – отозвался я, целуя ее с особенной нежностью.

Мне хотелось успокоить Миру, но я понимал, что это выше всяких человеческих сил.

II

Фрегат, на котором я отправился в путь, был английским. Я не особенно рассмотрел его, когда поднимался вместе с японцем на верхнюю палубу. Она освещалась только бледными фонарями, раскачивающимися на холодном ветру.

– Bonjour, capitaine,[2] – приветствовал я человека в английском морском мундире.

Что за цель была у этого военного корабля, с двух сторон пришвартованного у петербургского пирса в Финском заливе, я не знал.

– Яков Кольцов? – спросил меня англичанин с легким акцентом.

– Да, – согласился я. – Юкио Хацуми, – кивнул я в сторону своего молчаливого спутника.

Капитан ничего не сказал в ответ, он только велел одному из матросов проводить меня в отведенную для меня каюту. Англичанин, как видно, получил на мой счет нужные распоряжения.

– Steerboard![3] – услышал я, уже засыпая, восклицание английского лейтенанта.

Утром мы были уже в Атлантическом океане. Я слышал, как мощные валы с плеском разбивались о борта корабля. Мне захотелось выйти на палубу и подставить лицо под струи океанского ветра.

– Письмо при вас, Яков Андреевич? – осведомился Кинрю, прищурив свои и без того узкие глазки. По их красноте я догадался, что японец провел без сна всю эту ночь. – Что это за фрегат? Я ничего не понимаю, – признался он.

– Скоро все выяснится, – ответил я, машинально проверяя, на месте ли послание нашего Императора к английскому герцогу.

– Ну как? – встревожено осведомился японец, не отрывая глаз от моей правой руки.

Я нащупал конверт.

– Все в порядке, – сообщил я ему.

– Надо бы разузнать, – задумчиво протянул Кинрю, – нет ли на этом судне каких-нибудь переодетых австрийцев!

– Обязательно разузнаем! Всему свое время, – в ответ улыбнулся я и выглянул в каютное окно, из которого, как я догадался, видна была капитанская рубка.

В этот самый момент в дверь постучали.

– Войдите, – позволил я. Мне не терпелось познакомиться с обитателями фрегата «Flitch».

В каюту заглянул лейтенант, один из сменившихся с вахты матросов. Это был молодой человек лет двадцати – двадцати трех с льняными, коротко остриженными волосами и глубоко посаженными ледяными глазами.

– Капитан приглашает вас в кают-компанию к завтраку, – сообщил он нам по-английски. – Не могли бы вы немного поторопиться?

– Мы уже идем, – кивнул я ему.

Кают-компания представляла собой просторное светлое помещение на палубе, предназначенное для отдыха корабельного экипажа. Она же служила столовой для командного состава этого корабля и его немногочисленных пассажиров. В этом я успел убедиться несколькими мгновениями позже.

Выйдя на палубу я наконец-то смог вдохнуть полной грудью. Почему-то в душе у меня не зародилось ни одного дурного предчувствия, которое бы взволновало меня.

Я нечаянно поскользнулся и невольно ухватился за грот-мачту трехмачтового парусника. Это была деревянная, вторая от носа мачта, к которой был прикреплен нижний парус, трепещущий на ветру; так же прикреплены были грузовые стрелы и судовые огни, которые ночью, должно быть, казались издали россыпью звездочек.

– Осторожнее, – предупредил меня Золотой дракон и подхватил меня под руку.

Я заметил на себе равнодушные взгляды английских матросов, продолжавших заниматься своими делами на палубе.

В галерее кают-компании мне наконец предстояло познакомиться с пассажирами корабля и поближе узнать его капитана. Из разговора двух вахтенных я понял, что его звали Рональдом.

Когда мы с Юкио вошли в каюту, завтрак был уже в самом разгаре.

– О, наконец-то, – улыбнулся мне капитан.

Он представил меня нашим спутникам. Один из них сразу же привлек мое внимание своей грузной фигурой, яркими маленькими глазками и, прежде всего, тем, что громко говорил по-русски с соседом справа, который уплетал за обе щеки английский рисовый пудинг.

– Завьялов Платон Модестович, – отозвался мой соотечественник, когда, наконец, был вынужден заметить меня. Теперь мне предстояло выяснить только: не принадлежал ли он к так называемой «австрийской партии»… Однако никаких подозрений на его счет у меня пока не возникло.

Его сосед по столу отрекомендовался Алексеем Орловым, офицером в отставке. Этот пассажир был полной противоположностью Платона Модестовича, ел с меньшим аппетитом, отличался худощавостью фигуры и изысканностью манер. Хотя, даже за столом была заметна его военная выправка. Он бросил на меня какой-то байроновский взгляд темно-карих глаз с поволокой. Я обратил внимание на привлекательность черт его романтического лица. Мне невольно подумалось, что такой вот «Чайльд Гарольд» вполне мог бы увлечь девицу из высшего света вроде графини Ольги Александровой… Должен признать, что эта мысль, мягко говоря, не доставила мне заметного удовольствия. Впрочем, у меня пока также не было никаких оснований, чтобы в чем-нибудь его заподозрить.