Жатва - Рафаэль Сабатини

Это происходило в зале дворца в ветреный день мессидора, для которого характерны ссоры. Видаль с важным видом поднимался по ступенькам, звеня шпорами и громыхая саблей; он схватил за плечо неопрятного привратника так, что тот скорчился, и приказал ему грозно:

– Иди и скажи представителям нации, что пришел полковник Видаль из Голландской армии, чтобы из shy;ложить перед августовской ассамблеей жалобу генерала Дюмурье.

Зал был заполнен обычной толпой, бездельники и люди дела стояли рядом; патриоты в красных фригийских колпаках, неряшливые в силу своего «истинного» патри shy;отизма, слонялись без дела, покуривая грязные трубки; туда-сюда сновали юристы в черных мантиях, изображая страшную занятость, то тут, то там граждане представители становились центром небольшой толпы крикливых респуб shy;ликанцев обоих полов; члены Национальной гвардии[21] в синих мундирах, несколько солдат и бесчисленное мно shy;жество шпионов и агентов секций приходили и уходили или бродили по залу, перемещаясь от одной группы к другой.

Но как только заговорил Видаль, неожиданно наступило молчание, и полковник обнаружил, что все взгляды устремлены на него. Но это ни в малейшей степени не обескуражило его. Он видел войну и смерть, и ему не было дела до выражения лиц уставившихся на него оборванцев. Более того, он был убежден, что у него прекрасная фигура, он на несколько дюймов возвышался над самым высоким из присутствовавших, и к тому же был достаточно молод, чтобы ему не льстило то обсто shy;ятельство, что он – центр всеобщего внимания.

Он отпустил привратника, который помчался докла shy;дывать о нем, и стоял, с некоторым высокомерием позволяя окружающим любоваться своим простым, но не без приятности, лицом и лихо сдвинутой на ухо огромной шляпой с кокардой.

Из группы людей выступил капитан национальной гвардии.

– Ба! Видаль, мой полковник! – воскликнул он, при shy;ближаясь. – Ты как с неба свалился.

Видаль глянул на него сверху вниз.

– Верное определение, – сказал он. – Я ангел мщения.

Это было многообещающее начало, и праздная публика придвинулась поближе к нему в надежде, что последует продолжение, дополняющее уже сказанное.

Дюшатель – капитан Национальной гвардии – принял shy;ся расспрашивать нашего полковника, и Видаль не счел необходимым делать секрет из того, что вскоре должно было стать основной темой разговоров в Париже.

– Проклятая собака подрядчик наживается на крови французских солдат, – сказал он. – Я приехал, чтобы возбудить процесс, который заставит его голову понюхать национальную корзину[22].

Этот образ был нов и звучал истинно патриотически. Несколько оборванцев зааплодировали.

Какой-то патриот во фригийском колпаке с кокардой и в неописуемо гнусном платье вынул из зубов длинную чадящую трубку и нахально сплюнул на мантию юриста, которая, несомненно, казалась ему слишком чистой для доброго республиканца, каковым он считал себя.

– Свинья! – злобно выпалил юрист.

– Брат, – спокойно ответил патриот, – если ты будешь путаться у меня под ногами, такое случится еще не раз. – И он обратил взгляд на Видаля, громогласно потребовав назвать имя и преступление, о которых тот упомянул.

Видаль выложил все без колебаний. Как солдат, он, естественно, был полон негодования, и его не волновало, как скоро его слова обрастут отвратительными подроб shy;ностями.

– Предатель, о котором я говорю, – правительственный подрядчик, которому нация платит за снабжение армии обувью. Движимый отвратительной алчностью, он прислал нам сапоги, сделанные скорее из бумаги, чем из кожи, вследствие чего солдаты Франции ходят разутые и были погублены тысячи жизней – ценных для Франции в эти тяжелые времена, но пожертвованных только для того, чтобы этот вор смог обогатиться.

Послышались негодующие голоса. «Его имя! Имя!» – требовали они.

Видаль вдруг подумал, что был, пожалуй, неосмотри shy;телен. Но было уже поздно.

– Я приберегу его имя для граждан представителей, – сказал он, когда люди начали вплотную окружать его, и, выставив локти, силой освободил вокруг себя про shy;странство. – Святая гильотина! – заревел он. – Не на shy;пирайте на меня!

Вернулся привратник с сообщением, что Конвент про shy;водит дебаты. Гражданин президент желает, чтобы пол shy;ковник Видаль подождал, но был наготове. Он будет извещен, когда Национальный конвент разрешит ему выступить.

И затем, прежде чем полковник успел ответить, кто-то тронул его за плечо. Он обернулся и увидел стройного юношу с внешностью Антиноя[23]. На нем не было головного убора, и его роскошные, тщательно завитые каштановые волосы перехватывала широкая лента из черного шелка. Судя по его элегантному платью, он мог быть аристок shy;ратом.

– Можно вас на пару слов, полковник? – тихо спросил он, кривя губы в презрительной усмешке.

– На сколько вам будет угодно, – последовал момен shy;тальный ответ, – хотя я понятия не имею, кто вы такой.

– Меня зовут Сен-Жюст. Я самый незаметный и незначительный из представителей великой нации.

Эту характеристику можно было не добавлять. Его имени было достаточно для многих людей, и более чем достаточно для Видаля, которого Дюмурье предупреждал, что этот человек – друг того самого мошенника-подряд shy;чика, обвинить которого был послан полковник.

Только сейчас солдат сообразил, что проявил неос shy;мотрительность, однако не встревожился и не насторо shy;жился.

– Я вас слушаю, – начал он.

– Сюда, – сказал представитель, отводя его в сторону.

Видаль полупрезрительно пожал плечами – ему не нравился этот щеголь в синем сюртуке, лакированных башмаках и безукоризненных лосинах, сидевших на нем без единой морщинки. Тем не менее он подчинился повелительному тяжелому взгляду блеклых глаз и дви shy;жению белой руки.

Толпа с готовностью дала им дорогу. У Сен-Жюста была самая кровожадная натура, самый резкий язык и самое неистовое красноречие в Ассамблее[24]. Под лисьей внешностью скрывался волк, и, возможно, он был опаснее любого человека тех дней. Было известно также, что его высоко ценит Неподкупный Робеспьер[25] и в делах политики голоса этой пары звучали как один.

Сен-Жюст отвел Видаля к двери по пятнам солнечного света на полу, вспыхнувшим на мгновение, чтобы затем погаснуть, когда сентябрьский ветер заслонил солнечный лик полчищами пригнанных им туч.

– Я полагаю, вы говорили о Лемуане, – мягко произнес Сен-Жюст.

– То, что вы так быстро об этом догадались, свиде shy;тельствует о справедливости сделанного мною обвине shy;ния, – подтвердил Видаль.

На мгновение депутат застыл. Потом поднял брови.

– Вы рассуждаете как солдат, а это равнозначно тому, что вы не рассуждаете вовсе. Поскольку Лемуан – единственный подрядчик, которому за последние три месяца было поручено правительством снабжать армию обувью, не нужно особой сообразительности, чтобы до shy;гадаться, что ваше обвинение направлено против него. – Он немного помолчал, и его холодные безжалостные глаза изучали лицо доблестного солдата. – Скажите, полковник Видаль, это обвинение – единственная причина, по которой вы оставили действующую армию?

– Главная.

– А что вам поручено еще?

– Мой генерал хочет получить обещанное ему под shy;крепление. Моя другая задача – привести с собой в Голландию новобранцев.

– Вы примете от меня один совет, полковник?

– Это зависит от того, каков он, – ответил Видаль.

– Уделите все свое внимание тому, что считаете – совершенно ошибочно – менее важной своей задачей. Получите санкцию Ассамблеи на проведение набора в армию. Что касается дела Лемуана и сапог – оставьте его. Не получится ничего хорошего из…

Видаль нетерпеливо, почти зло прервал его:

– Вы говорите с солдатом, гражданин. Я получил точный приказ от генерала, и никто, кроме моего генерала, не может освободить меня от выполнения какой бы то ни было его части. Вы понимаете, что, если я поступлю так, как вы предлагаете, Дюмурье расстреляет меня за неповиновение?

Я могу предотвратить это, – заверил Сен-Жюст. – Я говорю не только за себя лично, но и за самого гражданина Робеспьера. Гарантирую, вас не будут преследовать за то, что вы не выполнили приказ, или, скорее, за то, что выполнили мою… просьбу.

Видаль стоял лицом к лицу с депутатом.

– Может быть, вы скажете мне, какое отношение имеете к этому делу? – спросил он так резко, что на бледных щеках его собеседника вспыхнул румянец.

– Я озабочен интересами нации, – ответил Сен-Жюст, давая понять, что из-за возражений полковника его терпение подходит к концу. – Я убежден, что намечаемое вами обвинение не послужит интересам нации.

Видаль пожал плечами. Растущее в нем неприятие этого человека могло только усугубить его упорство.

– Это не мое дело. Мое дело – подчиняться приказам. Я – инструмент, не более того.