Последний апостол - Светлана Чураева

Но Господь сказал ему:

— Иди, ибо этот человек у Меня избранный сосуд, чтобы понести Мое имя перед язычниками, и царями, и сыновьями Израиля. Ибо я покажу ему, сколько он должен претерпеть за мое имя.

И Анания пошел и вошел в тот дом; и, возложив на него руки, сказал:

— Савл, брат, Господь послал меня — Иисус, явившийся тебе на дороге, которой ты шел, — чтобы ты прозрел и исполнился Святого Духа». Деяния 9:10–17.

Павел уже ждал Ананию, ждал с печалью от того, что ему снова суждено видеть.

Сначала он не почувствовал разницы. Только тише стали гоготать гуси под окнами, тише стали шаги в доме и крики на улице. И уже не так вкусно пахло хлебом со двора. Потом глаза немного привыкли к свету, и в полумраке комнаты Павел заметил Ананию, такого же кряжистого, короткошеего, щекастого, как в недавнем видении.

Анания окрестил его водой из миски, которую держал в руках, поцеловал троекратно и сказал грубым голосом: «Давай-ка, поешь, а то ослаб совсем. Поскольку Павел продолжал сидеть неподвижно, втиснул ему в рот кусочек хлеба, размоченного в воде. — Ешь!».

Павел начал есть, отяжелел, прошло ощущение невесомости и наслаждения бестелесностью. Вздохнув, он уснул, впервые за почти четверо суток.

Спал без снов и проснулся с удивительным ощущением всезнания и всепонимания. Будто все вопросы и все ответы заключались в нем; будто он весь мир впитал в ничтожную оболочку своего тела.

Но весь мир — это слишком много для одного Павла, и он поспешил в местную синагогу — делиться.

— Мир вам, иудеи, — сказал он. — Я брат ваш от семени Давидова, колена Вениаминова. Саул, тарсянин, посланный сюда синедрионом.

— И тебе мир, коли не шутишь, — ответили дамасские иудеи. — Мы слышали о тебе. Что скажешь, Саул, тарсянин?

— Откуда эта обезьяна? — брезгливо прошамкал ставосьмилетний старец в лисьей шапке.

— Агент синедриона, — вполголоса пояснили ему.

Старик недовольно промолчал, сжал высохший посох своей лапкой древней мумии.

Павел чувствовал, как много вложено в него, не знал, с чего начать делиться. Стоял, смотрел на евреев сияющими от любви глазами, маленький, неказистый.

— Братья, — начал наконец он. — По дороге в Дамаск я встретил пророка Иешуа-бен-Пандеру из Назарета.

— Вот как? — изумились слушатели. — Разве он жив? Разве не его казнили три года назад?

— Его казнили, — объяснил Павел. — Но он стал бессмертным и теперь хочет спасти нас.

— Спасти? От кого и от чего?

— Спасти нас от смерти, а Господа от боли за нас.

— Почему он не цитирует Моисея? — обиделся ставосьмилетний старик в лисьей шапке.

Ему не ответили.

— Разве можно жить после того, как тебя казнили? — любопытствовали евреи.

— Если нам начертано умирать со смертью, зачем Господь вложил в нас тревожную душу? — вопросом на вопрос ответил Павел.

— Значат ли твои слова, что мы оживем после смерти?

— Не все, а только по суду Его.

— Что он там говорит? — сердился старец в лисьей шапке. Он очень плохо слышал.

— Говорит, что спаситель уже пришел в мир и что это Иешуа из Назарета, распятый три года назад.

— Ну и что? — пожал плечиками старец.

— Что еще сказал тебе Иешуа? — спросили Павла.

— Он освободил меня от рабства страха, вдохнул дух сыновства, в котором восклицаю: «Авва, Отец!».

— Что он говорит? — сердился старец.

— Что он — сын Божий.

— Господи, и этот туда же! Хватит, уже скучно, остановите его.

— Мы все — дети Божьи, — с нежностью продолжал Павел. — Братья! Мы все вместе сбились с пути, все вместе пришли в негодность; нет никого, кто творит добро, нет ни одного. Нет праведного ни одного; нет никого, кто понимает; нет никого, кто ищет Бога.

— А теперь что говорит?

— Ругается. Бога, говорит, забыли.

— Он что, пьян?

— Иудеи! — продолжал Павел. — Вы опираетесь на закон и хвалитесь Богом, ничего не зная о нем. Уверены, что вы — поводыри для слепых, свет для тех, кто во тьме, а сами слепы. Вы — учители младенцев, образы знаний и истины в законе — себя не учите?

— Да что он говорит там? — все больше сердился старец. — Больно уж невнятно. И долго. Хватит! Он никому не дает рта раскрыть.

— Из-за вас имя Божье хулится среди язычников, как и написано. Вспомните о любви…

— Ну хватит! — возмутился старик. Встал, решительно подошел к Павлу, ткнул его палкой в грудь. — Проваливай-ка отсюда, трепло! Кимвал звенящий! Ты пьян, тебе вступило в голову — поди проспись, а не морочь порядочных людей.

Павел схватился за палку, больно упершуюся ему в грудь. Старик выдернул палку, коротко дал Павлу по шее:

— Пошел вон, собака!

— Не надо так, — вступился стоящий рядом. — Все-таки его прислал синедрион.

— И в синедрион напишу! — визгливо огрызнулся старик. — Пусть выбирают, кого посылать! Не могут Господу служить такие уродцы!

— Господь любит всех своих детей! — с обидой выкрикнул Павел. — И красивых, и хилых; умных и глупых; и богатых, и бедных! Все имеют право на любовь его. А больное чадо больше жалеет отец.

— Он говорит: Бог любит ничтожных! — засмеялись евреи.

Слово за слово, и Павел разозлился страшно на собратьев, кричал, плакал, брызгал слюной, хватался за двери синагоги, откуда его с позором вытолкали. Дали еще пинка напоследок так, что он ткнулся лицом в пыль.

И он сидел, плакал, развозя слезы по щекам, как ребенок.

— Ты не умеешь разговаривать с евреями, брат мой, — сказал голос над его головой. — Помнишь, еще Исайя говорил: «Целый день я простирал руки мои к народу непокорному и прекословящему».

— Они даже не выслушали меня! — выкрикнул Павел. — А я умею говорить, я много выступал в самом Иерусалиме, не в этом вашем Дамаске…

— Ты сразу взял неверный тон, брат мой, — ответили ему. Сильные руки помогли подняться.

Павел оказался перед человеком прелестной наружности: белозубым, улыбчивым. С аккуратной черной бородкой, с живыми приветливыми глазами.

— Меня зовут Варнава, — сказал человек. — Я крещен, как и ты. Мир тебе, Павел.

— Мир тебе, Варнава, — пробормотал Павел.

Варнава взял незадачливого проповедника под руку, повел по улице.

— Так, значит, ты говорил с Иисусом? — спросил он.

— Да.

— Я верю тебе. — Варнава кивнул, довольный. — Ты слышишь мертвых, это хорошо.

— Я познал языки человеческие и ангельские, — с достоинством подтвердил Павел.

— А любви не имеешь, — усмехнулся Варнава.

— Иисус любит меня, — насупился Павел.

Варнава дружелюбно посмотрел на него, низенького, побитого, грязного и заплаканного.

— А кого любишь ты, Павел?

Павел промолчал. Он не знал ответа.

Он шел со своим новым спутником по пыльным, крикливым улицам Дамаска, пестрого, многоцветного, грязного. Павлу стало очень жаль того потерянного города, в который он вошел несколько дней назад. Павел закрыл глаза, тело сразу наполнилось легкостью, впустило в себя посвежевшие звуки, в желудок ударил запах кипящей похлебки. Он спросил:

— Куда ты ведешь меня?

— Братья собираются на трапезу, — ответил невидимый Варнава. — Они знают о тебе и хотят услышать тебя.

— Это наши братья варят курятину? — спросил голодный Павел.

— Нет, бетонщики! — засмеялся Варнава. — В Дамаске празднуют неделю холостых петушков.

— Поклоняются цыплятам? — удивился Павел и открыл глаза.

— Что ты, ничего подобного. Тут, как и везде, поклоняются умершим предкам.

— При чем тут предки? — Павел начал думать, что над ним смеются. Языческие боги…

— Языческие боги, — подхватил Варнава, — обожествленные предки. Кого ни спроси, ведет свой род или от Геракла, или от Аполлона, или от самого Зевса. Многие мертвые стали богами так давно, что весь народ у них в потомках. Народ чтит бога как отца, а тот — прошедший рубеж смерти, рубеж более высокого, чем земное, знания, — хранит своих детей. Прибавь сюда древнюю способность договариваться с духами растений, животных, скал и прочего — вот тебе и языческие верования.

— Язычники поклоняются истуканам, это всем известно.

— Путаешь. — Варнава мотнул головой. — Язычникам нравится лепить, резать из камня, рисовать тех, кого они любят. Они любят богов, красивых женщин и мальчиков, воинов, героев — они их и лепят, богов, женщин, героев. Все божественно в мире, они радуются всему и стремятся запечатлеть свою радость — разве это плохо?

Павлу стало грустно. Ему понравился было этот встреченный Варнава, а он оказался провокатором и предателем. Одобрять идолов? Считать все божественным? Особенно женщину — мерзость и пакость? Пусть Варнава не думает, что его, Павла, можно поймать, как мальчишку. Это здесь, в Дамаске, евреи забывают святые заветы, а он-то прибыл из Иерусалима, его не проведешь.

— Бог должен быть один, — печально произнес Павел. — И это невидимый, непознаваемый, вездесущий Бог иудеев.