Исчезнувшее село - Владимир Юрезанский

Коробка приехал сейчас же, не откладывая ни одного дня, и, скрываясь от Базилевских, прожил в Турбаях больше недели. Все это время по ночам происходили жаркие обсуждения создавшегося положения. Были многие споры. После одного из тайных собраний молодой Павлушка Нестеренко сказал атаману глухо, весь дрожа от ненависти к Базилевским:

 — Нужно порешить весь их род поганый. С корнем. Тогда будет воля. Скажите слово, дядечку крестный, и я их кончу сегодня же.

Но Цапко уговаривал Павлушку не думать о мести, не предпринимать ничего самостоятельно, чтобы не случилось беды, от которой может пострадать вся громада.

После долгих разговоров и споров решили послать Коробку в Киев, в наместничество за справками, почему так долго нет указа, скоро ли его объявят, и не сделали ли там Базилевские силою своего богатства какой-нибудь каверзы.

Коробка вернулся в начале ноября и привез утешительные вести: указ есть, скрыть его или замазать уже никак нельзя, и что он передается для исполнения голтвянскому нижнему земскому суду.

 — Эх, пока солнце взойдет, роса очи выест… — говорили беспомощно и горько турбаевцы.

 — Будут они нам голову морочить до скончания века?

 — Мерзавцы!..

Зло нарастало, как волны в море, подымаемые хлещущим ветром.

Наконец наступил новый 1789 год, и в январе месяце, после крещения, приехал в Турбаи земский исправник Клименко. Это был толстый, как боров, с непомерным брюхом, человек, при виде которого в недоумении и изумлении останавливались прохожие. Кучера говорили, что летом возить его опасно, так как на дорожных рытвинах под тяжестью его жирного тела лопаются самые крепкие дрожки.

Исправник приказал собрать всю турбаевскую громаду на площади, около церкви. Утром к десяти часам площадь была черна от людей: пришло поголовно все село, старые и молодые, женщины и даже подростки-дети. Когда с возвышения громко был прочитан указ, толпа загудела как несметная стая птиц.

— Теперь вы должны доказать документами, актами, грамотами или прочими бумагами, что среди вас есть какие-нибудь потомки тех семидесяти шест казацких родов, которые были записаны Миргородским полковником Капнистом в казацкие компуты, — объявил Клименко. — Кто это докажет, тому, будут возвращены свободные казацкиё права. Кто же доказать не сумеет, тот останется в подданстве у господ Базилевских.

Было одно мгновение полной внезапной тишины. Но сейчас же взметнулся ропот, громада забурлила, закипела, заклокотала:

 — Обман!

 — Насмешка!

 — Вы нас продали Базилевским!..

 — Мы все природные казаки!

 — Среди нас не казаков нет.

 — Что это, — ловушка? Задушить нас хотите?..

Напрасно Клименко пытался что-то говорить, напрасно, выкатив свой огромный тугой живот на возвышение, он кричал в толпу хриплым пропойным басом, — громада шумела гневом и возмущением:

 — Высшие правительства нашу волю признали, а вы хотите украсть?..

 — Гады продажные!

 — Предали нас панам, казенные хвосты!..

 — Нахапали рублевиков в карманы, чтоб вам печенки лопнули от панских денег!..

Исправник со страхом и замешательством видел, что громада, словно огнем, опалена его словами, и не знал, как выйти из беды. Всюду сверкали злые, ненавидящие глаза, угрожающий рев стоял на площади, возвышение казалось ничтожным островком, который в любой миг могла захлестнуть и затопить сокрушительная буря. Исправник беспомощно топтался на тонких, гнущихся под его тяжестью досках, прося не столько голосом, сколько взмахами своих толстых рук успокоиться. Когда на мгновенье стало немного тише, он, дрожа за свою судьбу, пустился на хитрость:

 — Послушайте. Два слова. Да дайте же говорить!.. Мое дело маленькое. Меня послал сюда губернатор объявить, что указ есть, чтобы вы не волновались, чтобы не чинили вашим помещикам никакой вражды и злобы. Вижу, что это дело для вас, как болячка: чуть притронулся, а вы уж кричите. Так слушайте же, что я вам скажу. Я сейчас же еду обратно в Голтву, а потом в Киев — и буду просить губернатора немедленно послать сюда для исполнения указа суд. Суд во всем разберется и вас не обидит. Я только предупреждаю, какие могут быть вопросы. Увещеваю и прошу: оставайтесь пока в полном повиновении у своих помещиков! Не заводите вражды. Не распаляйте огня в себе. Суд приедет и даст вам полную, самую верную, ненарушимую волю — за гербовой государственной печатью. Сколько лет терпели, неужели короткого срока не потерпите?

 — Клянись, что так будет! — крикнул какой-то близстоящий старик. И сейчас же вся площадь требовательно загудела:

 — Клянись тут, на этом месте, перед громадой и церковью, что будешь добиваться исполнения указа!

Исправник неуклюже, тяжело перекрестился:

 — Да клянусь! Ну, видите: клянусь…

 — Сил нет терпеть! — неслось из разных концов. — А ежели обманешь, помни, мы за себя не ручаемся.

 — Будьте спокойны. Суд вас удовлетворит полностью, — уверял исправник.

Только после этого возмущение немного схлынуло, и турбаевцы отпустили Клименко невредимым.

Сейчас же снова послали в Лубны за Коробкой. Тот приехал и, узнав разговор исправника про доказательство происхождения теперешних турбаевцев от тех семидесяти шести родов, которые пятьдесят лет тому назад были записаны в казацкие компуты полковником Капнистом, сказал, что дело принимает очень опасный оборот и что надо всеми силами защищаться от недобросовестной хитрости, которую подкупленные власти хотят с ними проделать.

Вспомнили ехидного старика Федора Базилевского, который то угрозами, то за льготы по-тяжелым повинностям, то за деньги выманил у турбаевцев все бумаги, какие у них были: все следы вольности и прав уничтожил. Турбаи теперь были в руках властей. Суд для отвода глаз мог признать казацкие права за несколькими отдельными лицами, а об остальных донести простой отпиской: никаких, мол, больше потомков старых казацких родов в Турбаях не оказывается. Поди потом, в сенате доказывай свои права. Мыслимое ли это дело для простых безграмотных людей, когда их каждый писец обмануть, запутать и сбить с толку может?..

Снарядили Коробку в канцелярию миргородского полка — списать из компутов копию записи о турбаевских казаках. Ловкими подходами, при помощи взяток и подкупов Коробке удалось эту копию получить. Но когда он прочитал громаде записанные имена и фамилии, оказалось, что за пятьдесят лет прозвища турбаевцев так изменились, что лишь очень немногие из них совпали с фамилиями, значащимися в капнистовских компутах.

 — Ну, как же я могу доказать свое казацство? — растерянно спрашивали многие турбаевцы. — По отцу я Григоренко, по деду Савченко, по громадянским бумагам Мельничук, а по-уличному нас Постригаями кличут… Но я казак. Ей-богу, казак, провалиться мне на этом месте, казак, а ни одной из моих фамилий в компутах вы не вычитали!

 — И меня не вычитали. Пишусь я Чмель, по отцу Остапенко, а какая фамилия у дедов-прадедов была, разве я знаю?..

Коробка, как человек бывалый и опытный в канцелярских хитростях и правилах, решил составить общественный акт, где было бы приведено подробное подтверждение принадлежности каждого турбаевца в какой-нибудь из семидесяти шести фамилий. Он начал писать показания. Взяли из церкви старые метрические книги, но за некоторые годы книги оказались изгрызенными крысами. Дело было очень сложное и кропотливое. Турбаевцы всячески старались охранить Коробку, чтобы он не попался на глаза Базилевским или неверным дворовым крепостным людишкам, которые могли донести. Заботились о нем, как о своем спасителе. Справили ему линтваревый кожух, чоботы юфтовые, штаны синего сукна, смушковую шапку.

По окрестным селам и деревням, как сны, пошли разные слухи. Говорили, что не только турбаевцы, но будто бы подданные и всех прочих селений Базилевских, даже исконные крепостные крестьяне отсуждаются в казаки, что в Турбаях тайная поселилась комиссия, которая будто бы всему владению Базилевских какую-то перепись ведет, чтобы разделить потом поровну между народом, что у комиссии этой большая сила, и если по ее планам все обернется, тогда присяжный палач на площади будет бить кнутом всех, кто во-время не запишется в казаки.

Началось брожение во всей округе. В селе Остапье, вотчине полковника Петра Федоровича, старшего из братьев Базилевских, нашли в церкви на престоле универсал гетмана Кирилла Разумовского, где было твердо сказано, что остапьевские жители не крепостные, а казаки, и что права их должны всегда сохраняться ненарушно. Найденный универсал остапьевцы отправили с ходоками в Петербург, как неоспоримое доказательство своих прав на свободу.

И уже по всей Полтавщине жаркими шопотами стали говорить о закопанных где-то в курганах грамотах на волю для всего народа…

IX