Принцесса крови - Дмитрий Агалаков

Оставив притягательную сталь, герцог остановился в углу залы, у медного зеркала, под двумя яркими факелами. Хозяин и слуга молчали. Слышно было только, как пламя лижет темноту… Из зеркала на герцога смотрел широкоплечий коротышка — с залысиной, несусветно большим носом, маленькими глазками, тонкими язвительными губами. Герцог улыбнулся — он был на редкость некрасив! Но что стыдиться своего облика? Другого все равно не будет…

С детства его жизнь проходила на виду у всего двора. Но он походил скорее на шута, сидящего рядом с троном своего отца, чем на принца. Ему было четырнадцать лет, когда его женили на одной из первых красавиц Европы — двадцатилетней Маргарите Баварской. У нее не было отбоя от поклонников. Она была искушена в любви, а главное — самоуверенна, как богиня. И смотрела на него так, точно он — злой карлик, которого подбросили ей в постель. Таково жестокое эхо династических браков! Он решил заслужить ее расположение и отправился в крестовый поход, от имени отца, Филиппа Смелого, возглавив французов и бургундцев, но в битве под Никополисом[6], где войско крестоносцев оказалось разбито, попал в плен. У султана Баязида он провел два унизительных года и был продан отцу за баснословную сумму — двести тысяч золотых дукатов! Вся Бургундия шепотом проклинала Жана, и как иначе — чтобы вызволить из беды принца, народ обложили непомерными налогами. Жан вернулся в Париж переодетым в черный костюм — он во всеуслышание поклялся до последнего дня носить траур по разбитому войску Христову. Но это не уберегло Жана от насмешливого прозвища, которым тут же наградил его Людовик Орлеанский, родной брат сумасшедшего короля и официальный любовник распутной королевы. «Вот он, Жан Бесстрашный!» — со смехом за спиной страдающего коротышки повторял ведь двор. А вскоре бургундский принц узнал, что все тот же красавчик-сердцеед Людовик в его отсутствие оказывал его супруге внимание. Тогда Жан и поклялся отомстить кузену. Бургундский и Орлеанский дома враждовали и раньше, борясь за сферы влияния при Карле Безумном. Во время церковный схизмы[7] они к великому удивлению французов поддерживали разных пап, проклинавших и предававших друг друга анафеме перед лицом всего христианского мира. Но когда Филипп Смелый внезапно скончался и бургундский меч оказалсь в руках Жана Бесстрашного, запахло жареным. Два самых могущественных в государстве человека отныне выставляли взаимную ненависть напоказ. Дело дошло до того, что Людовик Орлеанский, всегда потешавшийся над уродливым кузеном, выбрал себе эмблему — суковатую палку. Это означало то, что он всегда готов дать хорошую трепку своему низкорослому кузену. Не остался в долгу и Жан — он усеял свои ливреи серебряными стругами. Его противник должен был знать, что он намерен обстругать дубину зарвавшегося врага. Так они и ходили во время государственных заседаний и пиров, теша придворных грозными символами. И понося и насмехаясь друг над другом, побуждая то же делать и свои многочисленные свиты. Людовик и Жан были похожи на двух котов, что, прижав уши и подергивая хвостами, бешено ревут, усевшись друг против друга. Но двор прекрасно осознавал, что, сорвись они — вступи в бой, много прольется крови.

Жан Бургундский оставил зеркало, обернулся к слуге:

— Ты хотел мне что-то показать, Жак?

— Да, мессир, — ответил тот.

Слуга подошел к одной из дальних полок и вынес на свет небольшой арбалет.

— Для ближнего боя, мессир, — сказал слуга. — С двадцати шагов пробивает рыцарскую броню, — с мрачной улыбкой похвастался он.

— Добрый арбалет, — усмехнулся герцог, беря в руки оружие. Он коснулся рукой дерева, тугой стальной тетивы. — А какова стрела к нему?

— Подстать тетиве — из лучшей стали.

Герцог вернул оружие мастеру.

— Покажи его в деле, Жак! — ему не терпелось насладиться зрелищем.

— Конечно, мессир.

Слуга достал стрелу из кожаного колчана, висевшего на стене, отыскал тут же, на одной из полок, «козью ногу» — для натяжки тетивы, и подготовил арбалет к бою. Затем Жак вытащил первый попавшийся ему на глаза факел из гнезда и направился в дальний угол залы — в темноту, и скоро там вспыхнул огонь. Языки пламени высветили чучело в человеческий рост, из плеч которого пучками торчала солома. На кожаном ремне, прикрывая торс чучела, висел помятый щит с рисунком, но в сумрачном свете герб читался плохо. Было ясно, что это — мишень. Слуга вернулся к герцогу, цепко взял оружие.

— На темных улицах Парижа не будет лучшего друга, чем этот арбалет! — сказал он.

— Охотно верю, — отозвался герцог. — Порадуй же меня!

— Здесь все тридцать шагов, мессир, — целясь, со знанием дела сказал Жак.

Щелчок, протяжный свист, глухой удар…

Герцог неторопливо подошел к мишени. Выстрел был метким, выше всяких похвал — железная стрела пробила щит в самом центре, подрезав стебель средней из трех золотых лилий. Они расцветали на лазоревом поле. Сверху их венчала полоса белых квадратов. Это был герб герцогов Орлеанских — второй ветви французского королевского дома…

— Сейчас — самое время, — взволнованно проговорил герцог. — Сегодня же! Промедление — смерти подобно…

2

Королева сама решила принести любовнику чистое белье и одежду. Во дворце Барбетт хранился целый гардероб Людовика. Иногда королева доставала одну из его накрахмаленных рубашек, прижимала к лицу и долго не могла оторваться ото льна или шелка. Ведь эта одежда была его частью, впитывала его пот, иногда — кровь. А подчас ей хотелось взять факел и швырнуть огонь в вороха его одежды, чтобы та вспыхнула, сгинула. Ничего по себе не оставила, только пепел. Все зависело оттого, какие слухи долетали до нее — о нем.

Она ждала герцога весь хмурый ноябрьский день, не находила себе места. Они не виделись всего три дня, с того самого часа, как Людовик и Жан Бургундский, два врага, обменялись облатками в соборе Парижской Богоматери и поклялись в вечной дружбе. Но и этих трех дней хватало для ревности, сводившей ее с ума. Какая из женщин открывала ему объятия? И одна ли? Десять лет назад ей удалось обманом и клеветой удалить от двора, а затем добиться полной опалы красавицы Валентины Висконти, жены герцога, к которой он оказался сильно привязан, но справиться со всеми женщинами, до которых так охоч был Людовик Орлеанский, она бы никогда не смогла.

Изабелла вошла в натопленную комнату, где в огромном, как грот, камине трещали поленья, теплились по углам угли. Здесь пахло травами и бальзамами. Ее любовник полулежал в огромной кадке. Пар поднимался над водой, доходившей ему до груди. Лицо герцога было обращено в профиль к хозяйке дворца. Положив мощные руки на края деревянной ванны, он откинул голову. Переливались перстни на пальцах. Веки Людовика были сомкнуты — он не видел королеву. В левом ухе герцога мутно сверкала золотая серьга. На груди его, густо покрытой волосами, на толстой цепи блестел золотой медальон. Никогда и никому он не показывал его содержимое. Но говорили, силы в этом медальоне таились великие! Людовик вдыхал благовония трав, которые курились в комнате для омовений. Казалось, герцог был в дреме. Что грезилось сейчас ее мужчине?