Дело о философском камне (СИ) - Куницына Лариса

— Может, и так, ваша светлость. К сожалению, великое искусство алхимии сопряжено со многими опасностями, в числе которых и отравление ядовитыми веществами. Господин Адеамус не всегда соблюдал меры предосторожности, и часто забывал приоткрыть окно, когда проводил опыты. А пару месяцев назад я заметил, что дымоход в лаборатории забился, значит, какое-то время дым не уходил в трубу, как положено.

— Но тогда он не умер.

— Я позвал трубочиста, и он прочистил дымоход. Мой хозяин был так увлечён своим искусством, что часто забывал о значимых деталях, и мне приходилось следить за этим.

— Он, и правда, нашёл философский камень и научился делать золото? — прямо спросил Марк.

— Насчёт камня не знаю, но золото он делать научился, — неожиданно усмехнулся молодой человек. — Причём, прямо из воздуха. Я говорю о тех господах, которых он принимал под покровом ночи. Раньше он таскался по прихожим богатеев, выпрашивая вспомоществование, и клянчил мизерные суммы. Теперь же он сам принимал у себя тех, кто желал отдать ему свои деньги, обставляя это как трагедию или фарс.

— Ты хочешь сказать, что твой хозяин был мошенником?

— Я хочу сказать, что он заявлял, что умеет делать золото, и демонстрировал это всем желающим. Я при этом не присутствовал. Свои демонстрации он готовил сам.

— А чем ты занимался?

— Я готовил для него инструмент, выполнял тяжёлую работу, измельчал и дробил в порошок различные минералы, следил за процессом, когда нужно было долго прогревать смеси, не допуская выкипания, или плавить металлы. Прибирал в лаборатории, следил за дымоходом, как я уже говорил.

— И чему он тебя учил? Ты же ученик.

— Скорее, просто помощник. Я скажу вам честно, господин барон, мой хозяин был полным профаном в алхимии, и если даже имел этот самый философский камень, то купил или украл его. Я не могу отрицать того, что он у него был, но то, что он сделал его сам, сомневаюсь. И научить он меня ничему не мог, хоть и читал книги по алхимии, скупая их десятками. Может, он что-то знал, но вот придумать что-то новое в принципе не мог. У него была тяга ко всяким опытам, но не было способности долго заниматься какой-то одной проблемой.

— И как же ты к нему попал?

— Я тоже когда-то был учеником аптекаря, и меня тоже выгнали. Сразу скажу, за воровство. Я хотел заниматься алхимией, но на это нужны деньги. Я тайком проводил опыты в лаборатории своего хозяина и украл у него деньги, чтоб купить материалы для них. Он меня поймал и выгнал. Я услышал о господине Адеамусе в трактире и явился к нему с просьбой взять меня на службу. Мы поговорили, он оценил мои знания в алхимии и пригласил к себе учеником, обещал, что позволит мне экспериментировать в его лаборатории, но с условием, что, если я придумаю что-то стоящее, то слава достанется ему. Я был в отчаянном положении, а это был шанс, и я согласился. К слову сказать, он сдержал обещание. Я мог заниматься своими исследованиями, и он в это не лез. При этом я сыт, у меня есть кров и работа, за которую мне платят. К тому же я могу читать книги из его библиотеки. Его махинации и дела с клиентами меня не касаются.

— Он общался с другими алхимиками?

— Нет. Он высокомерно считал их неучами, хотя, скорее всего, боялся, что они его разоблачат.

Немного поразмыслив, Марк достал листок, обнаруженный им в лаборатории, и показал его Патрику.

— Что скажешь об этом?

— Ничего, — пожал плечами тот. — Я никогда не видел эту бумажку и не могу прочитать, что в ней написано. Это какой-то странный язык или, может, пустой набор символов, который составил хозяин, чтоб выдать за рецепт философского камня и всучить какому-нибудь бедолаге за кругленькую сумму. Хотя… не думаю, что у него хватило бы ума и умения состряпать что-то подобное.

Задав ему ещё несколько вопросов, Марк вызвал лакея Мишеля Кокто и сразу заметил, что тот ведёт себя как-то настороженно. Это был чернявый мужчина средних лет с длинным крючковатым носом и тёмными глазами. Он тоже подтвердил, что хозяин долго болел и наотрез отказывался позвать лекаря.

— Он был уверен, что его отравят, — сообщил он. — Он никому не доверял и сам готовил для себя лекарства в лаборатории. Только ему становилось всё хуже и хуже. Он стал вялым, часто просто сидел за столом в кабинете или у камина и смотрел перед собой. Господин Адеамус никогда не блистал хорошими манерами, а последнее время и вовсе стал несносен, раздражался по пустякам и кидался на всех с кулаками. Пару раз даже обвинял меня в каких-то надуманных грехах и выгонял из дома, но потом словно забывал об этом.

— Ты присутствовал при его встречах с клиентами, когда он показывал им, как делает золото?

— Нет, хотя иногда он просил меня стоять за дверью на случай, если всё пойдёт не по плану.

— Например?

— Однажды какой-то господин обвинил его в мошенничестве и чуть не побил тростью. А в другой раз какая-то дама кричала, что он кого-то там отравил, и угрожала ему судом. Оба раза мне пришлось выводить разбушевавшихся гостей. Хотя, я был предельно вежлив с ними, — поспешно добавил он.

— Конечно, — скептически пробормотал Марк, разглядывая лакея, который упорно не смотрел ему в глаза. — Скажи-ка мне, Кокто, мог ли кто-нибудь отравить твоего хозяина?

Тот первый раз с удивлением взглянул в лицо барона, но тут же снова отвёл взгляд.

— Не представляю, как это можно было сделать. Он был очень осторожен, ел только то, что готовила ему кухарка, и при этом заставлял её пробовать всю еду при нём. Лекарства, как я говорил, он готовил себе сам. Если только Лизетта всё же умудрилась подсунуть ему яд, но я как-то не очень верю в это. Хоть и были у неё причины сердиться на него, она была привязана к нему и всячески о нём заботилась.

— А за что ей сердиться на него? — уточнил барон.

— Ну, до того, как он привёл в дом Катрин, его любовницей была Лизетта. Но она — женщина простая, не слишком умная, лоску в ней никакого. Однако же он её не прогнал, а оставил кухаркой. Хотя, надо признать, что готовит она хорошо, да и на жалование, которое, прямо скажем, довольно скудное, не жалуется.

Глядя на этого проныру, Марк ощущал какое-то неприятное беспокойство от того, что тот явно что-то скрывает, однако дальнейшие вопросы так и не прояснили, что именно. Лакей отвечал пространно и при этом уклончиво, внешне демонстрируя своё желание сотрудничать с тайной полицией, но заметно было, что есть что-то, что он старается утаить.

Наконец, закончив допрос, Марк решил выяснить о Мишеле Кокто больше, а пока направился в кухню, где застал невысокую миловидную женщину, сидевшую в углу. Глаза её были красны от слёз, и выглядела она очень подавленной. Отвечая на его вопросы, кухарка с простодушной прямотой сообщила, что пришла в город из деревни, нанялась служанкой к господину Адеамусу, когда у него ещё не было других слуг и жил он в маленькой съёмной квартирке на окраине. Вскоре они сошлись и хоть он почти не платил ей, она оставалась с ним все эти годы. В его дела она не встревала, а просто заботилась о нём, стирала, убиралась и готовила еду. Её вовсе не обижало, что он требовал, чтоб она дегустировала при нём свою стряпню и вовсе не злилась на Катрин, которая заняла в этом большом доме предназначавшееся ей место.

Из кухни Марк спустился во двор и прошёл в конюшню, где нашёл истопника и кучера в одном лице, называвшего себя Жюльеном Ребером. Только вот выглядел он совсем не так, как должен был выглядеть человек столь низкого сословия. Был он высок, черноволос с резкими чертами лица, которое было Марку слегка знакомо. Раньше он явно видел его где-то.

— Так вы могли видеть меня в походе, ваша светлость, — проговорил Ребер, улыбнувшись. — Может, пару раз и бросили на меня взгляд, когда проезжали со своими дьяволами мимо нашей пехотной колонны!

Марк признавал, что заметив столь необычное лицо среди других лиц, вполне мог запомнить его, не отдавая себе в этом отчёт. Ребер пояснил, что после возвращения из похода остался не у дел и нашёл работу у господина Адеамуса, живёт в конюшне и в дом заходит, только если нужно почистить и затопить камины, а в остальное время ухаживает за лошадями, которых у хозяина две, а так же чистит двор и иногда подметает улицу перед домом. О делах хозяина он тоже ничего не знал.