В ловушке - Александр Сердюк

— В том-то и дело! — воскликнул Стахов. — Преступная безответственность! Главное — времени сколько потеряно! — И, бросив короткий взгляд на собаку, сидевшую у ног Зайцева, спросил с надеждой: — Не возьмет?

— Думаю, уже не возьмет.., — Зайцеву не хотелось говорить этих слов. — Если бы часа на два раньше…

— Попытайтесь! — строго сказал Стахов.

Наблюдая, как Зайцев безуспешно пытался поставить собаку на след, начальник заставы никак не мог вытащить из портсигара папироску: мундштук казался слишком тонким для его непослушных пальцев. Все же ему удалось вытащить одну. Стал прикуривать, но головки спичек крошились или вовсе отламывались. Наконец, спичка зажглась. Как раз в это мгновение собака зарычала, и Стахов, забыв о горящей спичке, стал настороженно следить за овчаркой. Ему прижгло палец, и он швырнул спичку в песок.

Но собака опять успокоилась и, равнодушная ко всему, лениво водила носом, виновато посматривая на хозяина.

— Не возьмет, товарищ лейтенант! — доложил Зайцев, вставая.

— Вижу! — ответил Стахов.

Он сжал пальцы так, что спичечный коробок затрещал,

Все происходящее на заставе Углову казалось выдумкой дежурного: какой там «прорыв в наш тыл»! Но когда дежурный поднял заставу по тревоге и, выстроив солдат во дворе, стал разбивать их на группы, Углов бросился к пирамиде. Схватив автомат, он встал в строй рядом с Нырковым.

Старший сержант Мищенко косо взглянул на него.

— Углов и Нырков, — сухо объявил он, — выйдите из строя.

Не совсем понимая, в чем тут, собственно, дело, сержант и солдат неохотно вышли. Углов остановился было возле Мищенко — хотелось расспросить его, но тот словно бы и не замечал.

Тогда, махнув рукой, Углов направился к зданию. Он уселся на крыльце, ожидая, когда освободится Мищенко, «Что они тут задумали? — беспокоился Василий, начиная догадываться, что лейтенант, вероятно, сказал уже что-то о нем и Ныркове. — Неужто и впрямь придется сидеть на заставе?»

Дежурный вскоре и сам вспомнил о нем. Сняв с рукава повязку, Мищенко подбежал к крыльцу.

— Я тоже ухожу, — сказал он торопливо.- Одной нашей заставы еще и мало будет. Принимай дежурство, — и, заметив в глазах Углова удивление и растерянность, добавил: — Лейтенант приказал.

— Это ты сам выдумал! — не сдержался Углов. — Лейтенант не мог приказать! Он послал бы меня на поиск.

— Нет, сегодня не посылает, — твердо сказал Мищенко. — Принимай дежурство.

Двор заставы быстро опустел.

«Как же все это случилось?» — мучительно раздумывал Углов, сидя в канцелярии за столом начальника заставы. На стенке тикали ходики, и каждый взмах маятника раздражал его.

Сержант старался припомнить со всеми подробностями, как шел он вдоль служебной полосы, всматриваясь в каждую складку на ней. Сзади на расстоянии пяти шагов двигался Нырков. Он тоже, как замечал Углов, был внимателен. Если бы сержант что-нибудь и пропустил, Нырков непременно заметил бы. Фонарь они потушили на полпути — рассвело сегодня рано.

Не доходя 30 шагов до старого дуба, Углов первый увидел потревоженную на полосе землю. Он кинулся туда, опасаясь, не прошел ли нарушитель. Но, взглянув на следы, выругался: опять кабаны! Как они надоели здесь! Лазишь на четвереньках, проверяешь… Вот и вчера то же самое — набрел на следы, облазил все кустарники вблизи и вдали полосы, а кончилось тем, что вспугнул кабана, только и всего! И сегодня тем же кончится! Правда, майор Кравцов, да и лейтенант Стахов требуют каждый раз проверять следы. Но это пусть новички ползают на коленях и ощупывают любую подозрительную ямку, у них еще глаз не набит! А опытному пограничнику сразу все видно…

«Вот где я промахнулся!» — Углов так сильно ударил кулаком по столу, что томившийся в казарме Нырков услышал и заглянул в канцелярию.

— Заходи, Нырков, заходи, — пригласил он. — На пост еще не скоро… Скучно тебе одному в казарме? А мне здесь скучно и тошно!

— Очень даже неприятно, товарищ сержант, — голос Ныркова был еле слышен. — Вроде как наказали нас…

— Не вроде, а в самом деле! — Углов вышел из-за стола, зашагал по комнате. — И это только цветики, а ягодки еще впереди. Вот вернется лейтенант, он даст нам перцу!

— Что же нам будет? — забеспокоился Нырков.

— Что положено, то и будет… А положено нам с тобой обоим. — Углов покосился на Ныркова. — Обоим! Понимаешь?

— Мне за что же, товарищ сержант? Ведь это вы сказали, что следы кабаньи.

— Говорил, не отрицаю. Спросят — повторю слово в слово. Но сначала и тебе кое-что скажу. Может, пригодится.

Нырков смотрел на сержанта, недоумевая. Никогда еще он не видел его таким.

— Любите вы, Нырков, за широкой спиной прятаться. Конечно, я, как старший наряда, несу полную ответственность. Но вы тоже за охрану границы отвечаете.

— Отвечаю, конечно, — вставил Нырков.

— Да разве так отвечают? — Углов остановился у стола. — Вот, скажем, сегодня ночью… Ведь послали-то вас со мной зачем? Сопровождать по участку? Для этого? Ну, говорите!

Нырков молчал.

— Нет, не для этого… А на самом деле вы были именно сопровождающим, не больше, или наблюдателем. Смотрели, что делал старший, да и только. Ну, что изменилось бы, если бы я пошел один?

Нырков заволновался.

— Для этого и посылают нас на границу, чтобы каждый охранял ее. Понимаете, каждый! И ясное дело, отвечал за надежность охраны. А вы не чувствовали ответственности, вы охотно согласились с тем, что оказал я, и все! «Вам виднее!» — вот ваш ответ. А надо было сказать: «Нет, товарищ сержант, давай еще посмотрим!» Не бойтесь, я не обиделся бы.

«А, может, и обиделся?» — вдруг поймал себя на мысли Углов…

Прошел час, другой… На заставе по-прежнему было тихо, безлюдно. С границы иногда Звонили старшие нарядов: всех волновало одно- задержан ли нарушитель? Сержанту казалось, что его нарочно так часто спрашивают об одном и том же. Помолчав, проглотив подкатившийся к горлу комок, Углов отвечал, что на заставу никаких донесений еще не поступало.

Лазутчика задержали только два дня спустя.

Майор Кравцов и лейтенант Стахов в эти дни не ели и не спали. После того как задержанного отправили в штаб, Кравцов пригласил к себе Стахова.

— Виноват я, товарищ майор! — сказал Стахов. — Очень виноват.

Кравцов сделал удивленное лицо.

— Вы? Это почему же? Ошибку допустил сержант Углов!

— Нет, товарищ майор. Вы сами знаете, что ошибку допустил я, его начальник. Передоверил. Много хвалил. Углов стал самонадеянным, зазнался.

— Правильно, Стахов, — комендант жестом предложил ему сесть. — Ошибка твоя, как видишь, с последствиями. Хорошо еще, что хоть через два дня удалось задержать. Но ведь могло быть и хуже…

Стахов слушал, не опуская глаз.

— Углова мы, конечно, накажем, и строго. Но это не главное. Надо воспитывать Углова… Есть причины, и очень серьезные, которые Дурно влияли на него. Их надо устранить…

ИВАН КИНАЛЬ, ДРУЖИННИК

У этого человека за плечами большая, сложная жизнь. И хотя Ивану Андреевичу всего лишь тридцать пять лет, испытал он многое. Были и горести, были и радости, все было.

Он рослый, плотный, как говорится, крепко сколоченный. Глядишь на него и не веришь, что в детстве Иван с крохи на кроху перебивался. Лицо у Ивана Андреевича полное, округлое, под чуть приметными белесыми бровями — проницательные, все понимающие глаза. Они то грустные, задумчивые, то по-озорному веселые, то сосредоточенно серьезные, а иногда даже злые. Смотря что вспоминает, о чем рассказывает Киналь.

Нас познакомил с ним секретарь колхозной партийной организации Яремко, как с хорошим дружинником.

В дружину Иван Андреевич вступил добрей вольно. Принимали его на собрании, при всем народе. И хотя все знали Киналя с самого детства, он волновался. Не потому, что беспокоился, поднимут ли за него руки. Тут убеждение было твердое. Просто, заново вспомнилась жизнь. Пока председатель читал его заявление, пока секретарь, давал ему, коммунисту Киналю, характеристику, перед глазами прошли и детство, и юность. На этой же самой земле, в этих селах и хуторах властвовал до осени тридцать девятого польский помещик. Иван еще и ходить не умел, когда его отца нужда погнала за границу. Оставил семью без кола и двора — все кулаку продал.

Забрала мать ребятишек — мал-мала меньше — и повела к брату. Тот отделял им угол в хате, а кормить нечем. Надо кому-то идти к кулаку. И пошла мать. Видели ее дома только по ночам. Подрос старший брат Володя, пошел и он. Пас скот у кулака. Потом подался в наймы Степан — восемь лет исполнилось ему. Домой братья ничего не приносили: за харч батрачили. Вскоре и для Ивана черед подоспел,? За все лето на одна полотняные штаны заработал. Кулацкие сынки посмеивались: «Эй, ты, щеголь Ивашка, поработай еще годик — будет и рубашка!» Обиделся, в ученики к сапожнику ушел. А тот тоже не церемонился.