Игры без чести - Ада Самарка

6

Оставшись одна, Зоя Михайловна с некоторой неловкостью отметила, что жизнь стала легче, образовалось вдруг некое пространство, которое удачно можно было заполнить одной авантюрой. Буквально на следующий день после Славкиного отъезда она решилась позвонить старой приятельнице, знакомой еще по питерской богеме. Приятельница была в свое время воздушным рыжеволосым существом с острыми коленками, мечтательно кочующим из одной мастерской в другую, вдохновляя художников и оставляя их, когда те впадали в запой. Наташкин переезд в Киев произошел, уже когда Зоя Михайловна воспитывала сына, и они виделись всего пару раз. Рассеянная муза остепенилась, стала толстой и обнаружила вдруг в себе недюжинные коммерческие способности, занявшись сбытом импортных шмоток — джинсов, темных очков, косметики и прочих фарцовочных продуктов.

Уже одиннадцать лет живя без того, что ранее, по ее мнению, было невидимым механизмом, завинчивающим жизненную спираль во всех ее измерениях — вечности и повседневности, — Зоя Михайловна ощутила какое-то просветление, сакральное очищение, о котором много где-то слышала, но раньше не могла до конца осознать. Несмотря на то что говорят старые веселые гинекологи, отсутствие мужчины сделало ее тело менее уязвимым перед давящими требованиями возраста, с равнодушным одобрением Зоя замечала, что грудь ее, уменьшившаяся уже сразу после кормления, все так же аккуратна и высока, что несколько потяжелевшие бедра остались округлыми, без печальных болезненных рыхлостей. Что живот крепкий, да и сама она — сбитая, устойчивая, как женщина-воин, как родина-мать, — готова еще жить и бороться ради светлого будущего.

Вечер был приятным и деловым. Попыхивая импортными сигаретами, Наташка, слегка уже спивающаяся, предложила взять на реализацию пару польских ночных рубашек, туалетную воду — тоже из ближнего зарубежья — и еще какой-то дребедени.

В городе тем временем стали происходить странные вещи — в небе стаями летали военные вертолеты, а чиновничьи дома на Липках походили на сонное царство: плотно завешанные окна, все квартиры пустые. Тогда-то Зоя поняла, что пропуск школы, возможно, не такое уж преступление, как думалось раньше.

Другое преступление, куда более страшное, уже грело ее, раззадоривало, требовало расширения и продолжения.

Заканчивая урок с черноглазой, между прочим, совсем не бездарной студенткой из зажиточной западноукраинской семьи, Зоя Михайловна после сухой, но желанной похвалы сказала вдруг, равнодушно глядя куда-то в окно:

— У меня есть импортные ночные рубашки, две шутки, я подумала, может, тебе нужно? Слегка опешив от выплеснувшейся за край благосклонности сурового педагога, девушка тут же согласилась, не глядя. Денег пришлось занять у подружек, те робко спросили, может, есть еще. Так же сухо, в свойственной ей манере, Зоя Михайловна сказала, что есть только туалетная вода. Воду забрали на следующий день.

Наташка отчего-то любила ее, всегда придерживала ходовой недорогой ширпотреб из ближнего зарубежья, отдавала недорого. Таким образом Зоя Михайловна быстро обросла постоянными клиентками — в основном приезжими студентками из Львова, Черновцов, Ужгорода. Куда эти рослые, красивые какой-то породистой горной красотой девушки девали такое количество шмоток, оставалось неясным, как и то, откуда у них столько денег. Перекочевав в тайник, устроенный в нижней части антикварного пианино в квартире на Рейтарской, часть этих денег пока лежала, накапливаясь.

В конце 1986 года Наташка предложила Зое Михайловне одну страшную авантюру, нацеленную на вложение и приумножение собравшихся дензнаков. Сумев договориться в нужном универмаге, они достали несколько электрических дрелей, комплекты электроинструмента, электрокипятильники, миксеры, а также колоссальное количество лампочек различной мощности, в том числе и дефицитные миньоны. Благодаря своей суровой немногословности и умению сводить любой разговор к деловой конкретике, Зоя Михайловна оказалась успешной добытчицей.

Наташка не ехала, снарядив подругу парой дельных советов и усилившейся ненавистью к Советскому Союзу. Оставив Славку на попечение Ильницких (к его огромной радости), Зоя Михайловна уехала на поезде в Мукачево. Чтобы сэкономить, ехать пришлось в общем вагоне. Путешествуя лишь с сыном летом на курорт, она имела несколько романтизированное представление о железной дороге, смутно представляла, что такое общий вагон, да еще зимой и в одиночестве, с тремя неподъемными сумками. Ехали почему-то очень долго, отношение попутчиков было хамским, проводник топил по-зверски, окна нигде не открывались, а выйти в тамбур было страшно — из перетянутых бечевкой сумок заманчиво выглядывали коробки с новым инструментом. В Мукачеве было еще хуже — темнота, мороз минус двадцать, при этом сильная влажность, руки моментально окоченели, сиротское драповое пальтишко совсем не грело. Не зря Наташка на полном серьезе убеждала ее замотаться бабским пуховым платком, который Зоя Михайловна, конечно, не взяла, поддавшись женскому трепету перед заграницей и желанием выглядеть и соответствовать. Какой-то странный полулегальный автобус должен был отправляться с «дороги на Хуст», а почему-то не от автовокзала. Добираться к месту пришлось на такси, содрали втридорога. Удивительно, что Зоя испытывала к этой темной, припорошенной редким мелким снежком закарпатской местности ненависть примерно такой же интенсивности, как ее сын полугодом ранее — острое, сахарящее душу восхищение.

7

Разместили Ильницких и Славу в большом белом корпусе, почти что в люксе — удобства приходилось делить лишь с соседями. На этаже солнечная, слегка душная тишина, ковровые дорожки, лакированные двери. В номере балкон, северная сторона, потому всегда прохладно. До толстых бетонных перил достают ветви огромной ели, а внизу ветки такие густые и так низко над землей, что можно спрятаться. Детей было много, сразу образовалась своя компания.

Все, конечно, хотели общаться в основном со Славкой, но он повсюду таскал с собой Вадика, объясняя: «Это мой товарищ». Спорное такое слово, ведь Александр Яковлевич, тайный советоненавистник, никогда не употреблял его в положительном смысле, из Славкиных же уст оно звучало как-то солидно.

В столовой с ними сидела семья из Минска — мама и две дочки-погодки, Аня и Арина. К огромной зависти мальчишек, они жили в «домике», примерно таком же, как в Очакове — зеленые деревянные стены, небольшая веранда. После завтрака шли к большому открытому бассейну. Вода там страшно воняла тухлыми яйцами, но мамы в один голос твердили, что это очень полезно. В библиотеке нашлась замечательная подборка толстых журналов, тех, что они не выписывали, и Рита, обнаружив, что занимать Вадика ничем не надо, да и особенно следить тоже, — с упоением ушла в чтение. Климат в Карпатах мягкий, к тому же было только начало лета, еще практически весна, не требовалось искать убежища от солнца, то есть вообще никаких забот.

Первое время дети занимались своей привычной возней — строили плотины в протекавшем у бассейна горном ручье, играли в «казаков-разбойников», ссорились и быстро мирились. По вечерам ходили в гости в домик, мама девочек читала им «Остров сокровищ», и Рита даже где-то тихо ревновала: почему никогда не ходят к ним, они ведь тоже книжки привезли.

Однажды Вадик поймал лягушку. Они полдня продержали ее в банке, с которой обычно ходили по вечерам в деревню за козьим молоком, подкладывали туда листья и какие-то цветочки. Вечером мамы приказали лягушку выпустить. Но на следующий день Вадик открыл страшную тайну — за самым последним домиком, у подножия горы, есть открытый канализационный люк, там совсем неглубоко и в сыром бетонном полумраке лягушек водится неимоверное количество. Целый день охотились за тарой для лягушачьей тюрьмы, особенно пристально наблюдали за столовой, и Вадик снова отличился — смог стащить из какой-то каморки замечательную трехлитровую банку. Славка тоже откопал в этот день пару деревяшек. Из них и из камней с речки неподалеку от открытого люка ребята соорудили настоящую фабрику смерти. Идейным вдохновителем и вообще главным по лягушкам был Вадик. Через его шелушащиеся узловатые пальчики прошло не меньше трех десятков несчастных земноводных. Остальные в основном были на черновых похоронных работах или просто смотрели из-за плеча, затаив дыхание. Нож украсть все никак не удавалось, поэтому орудовать приходилось осколками стекла. Пока Вадик, тихо посапывая, переламывал лягушачьи конечности и, каждый раз удивляясь их малокровию, проводил вскрытие — Славка краем глаза поглядывал на сестер. Они жадно, по-звериному почти, кусая губы, смотрели из-за спины палача, причем старшая, Аня, периодически зажимала руки у себя между ног. Ее же и волновал больше всего вопрос половой принадлежности жертвы, но все они, как ни искали, казались бесполыми. Хоронили лягушек пышно, из газетных обрывков делали надгробные знаки, из палочек — кресты, девочки все тщательно облагораживали и с пробуждающимися домоводческими инстинктами с радостью несли повинность ежеутренней (до завтрака!) замены цветов и улетевших надгробий.