Преступление без наказания: Документальные повести - Виталий Шенталинский

А головой всему, на самом краю мыса, подмытого рекой, — две каменные постройки: соборный храм Похвалы Богородицы, другой, поменьше, — Воздвижения Честного Креста и чуть поодаль — палаты Строгановых, срубленные из отборных, толстых и прочных бревен.

Похвала Богородицы встала совсем недавно, на месте деревянной старушки того же имени, шатровой, о пяти верхах, и очень отличалась по стилю от местных церквей — как нарядная городская барышня от застенчивых сельских простушек. Слаженная приезжими московскими строителями в новомодном стиле барокко из красного кирпича, богато украшенная разноцветными изразцами, поблескивая слюдяными окнами, она высилась крепко и стройно, а если взглянуть снизу, легко летела среди облаков — двухсветный четверик, расчлененный пилястрами и увенчанный классическим карнизом, на нем — восьмерик с арочными окнами, еще выше — широкий купол и, наконец, на самом верху — граненый фонарь вместо главки, завершенный ажурным металлическим крестом. Горизонталь церкви — примыкающая трапезная, два придела и алтарный выступ — не утяжеляли, а уравновешивали вертикаль.

Вот и весь Орел-городок. А вокруг — просторы речные и заречные, озерные и лесные, поля и луга. Небо, ничем не закрытое, не загороженное — на все стороны света.

На посаде, по писцовой книге 1647 года, среди других дворов значится и двор Проньки (Прокопия) Сергеева, сына Игольнишникова, и у него дети — Потапка да Андрюшка.

Потапка — первый след нашего героя в анналах истории. Потап Прокопьев Игольнишников — по тем же писцовым книгам — был священником церкви Похвалы Богородицы в сроки, указанные автором «Статира».

Я поселянин и навозогреб, сущий невежа. Хотя от правоверных родителей, но от простейших, — неосвященного корня, не от славного рода, ибо отца имею усмаря[4], деда — портнягу, прадеда — скотопаса, а больше сих не знаю. Не их, родивших, поношу, но свою худость изъявляю. Они хотя бы ремесло знали и от своих трудов пищу приобретали. А я и того не постиг. К дровосечеству немощен, к земледелию — ленив, не умея соху тянуть, в скотопаство труден, к купле несмыслен, в просительство — стыжусь.

Так безжалостно расправляется с собой Потап. Документы переписей — писцовые книги — подтверждают и уточняют его родословную: дед Сергей действительно портной, отсюда и прозвище-фамилия — Игольнишниковы, а вот отец Прокопий, тот лишь поначалу — усмарь, затем он числится пономарем, а после даже и попом у Похвалы Богородицы. Но в любом случае автор «Статира» прав: родом он — из самых низов, в четвертом поколении крепостных у знатных людей, промышленников Строгановых.

Куда же податься при таком происхождении и слабосилии, без всякого ремесла? А тут еще рано семьей обременился — жена, детей уже двое, всех кормить надо. Хоть в монастырь беги…

И подался Потап в монастырь.

И от таковой худости и от последней грубости, поступил я несмысленно, восприяв сан дьяконства, — не чтобы Богу служить, но для своего чрева и тунежительства ради, и жены и чад пропитания. И препроводил лет пятерицу во обители Спаса Преображения Пыскорского монастыря и тут покусился отчасти святые книги читать, немного узнал закон Божий и едва различился от первого скотомыслия.

Что-то уж слишком клеймит и позорит себя Потап. Нет ли здесь лукавства, уничижения паче гордости? Этот самоанализ и самобичевание выдают тип, до боли знакомый в русской истории. Раб по положению, но интеллигент по призванию, слабый в обыденной жизни, но рожденный для духовного подвига. Мятеж чувств, водоворот сомнений. Бесстрашие мысли и слова. Раннее предчувствие своей избранности, предназначения, без всякой, кажется, возможности его исполнить, интуитивный, полуслепой, даже порой неохотный, будто кто в спину толкает, путь к реализации Богом данного дара.

Однако не был доволен злой мой и многовозжеланный нрав саном дьяконства; нетерпелив имея обычай, бежал из дому Спасова, не хотел в послушании быть, но возжелал повелевать. Восприяв сан священства, служил во граде Соли Камской, через два лета, у церкви Рождества Христова. И тут меня объяли беды, и начали, непостоянного, меня помыслы смущать и бедную мою душу колебать. Будучи сам убог, как другим слово утешения подам?

Люди же сущие начали меня по первому моему желанию почитать и духовным отцом своим меня нарицать и в нуждах душевных меня вопрошать. Я же не ведал, что делать, но всячески старался от такового ярма себя освободить.

Слава о новоявленном пастыре, врачевателе души, скоро облетела округу. И дошла до слуха самого хозяина края, Григория Строганова, который к тому времени, по смерти родителя, сделался наследником баснословных богатств семейного клана, владельцем немереных земель вместе с населявшими их людьми — государства в государстве, вдвое больше Голландии.

Этому промышленному, финансовому и торговому феодалу минуло тогда чуть более двадцати лет. Молодой да ранний. Предприниматель редчайшего типа и склада, цивилизованный и человечный. Не только умом остер и в деле хват, но и, по дружным отзывам современников, щедр, благочестив, дышит любовью к просвещению и новшествам.

Большому кораблю — большое плавание. Скажем сразу, молодого Строганова ждет блестящее будущее. Со временем он еще более умножит владения, станет богатейшим человеком своего века и славнейшим государственным мужем, сподвижником и личным другом Петра Великого, на деньги Григория Строганова будут осуществляться многие грандиозные преобразования, строиться русский флот, отливаться пушки для Полтавского сражения. Он явится первым человеком в стране, которому Петр позволит официально именоваться по отчеству, с суффиксом «вич» — Григорий Дмитриевич. А будущая жена его Мария Яковлевна родит ему трех сыновей (сам Царь был крестным среднего, Николая), сделается первой статс-дамой при дворе, ей, единственной из всех дам, разрешалось появляться на приемах и балах в русском платье.

И всю жизнь Григорий Строганов будет возводить храмы, развивать ремёсла, радеть за просвещение и поощрять искусства. Это во многом с его легкой руки получили известность строгановское зодчество, иконопись, золотое шитье и скань, резьба по дереву и кости, созданы, собраны и сохранены дошедшие до наших дней уникальные книжные собрания и коллекции картин. Возник даже особый строгановский стиль в русском искусстве, самостоятельная культура.

Но все это у Григория Строганова — впереди. А пока он — еще только в начале своего поприща — сидит с матушкой Анной Ивановной в пермской вотчине, в Орле-городке и, глядя на камские просторы из высоких палат, учится управлять обширным хозяйством. И, должно быть, нужна юноше какая-то духовная опора, раз он, только прослышав о премудром батюшке из Соли Камской, тут же призывает его к себе.

Встреча эта решила судьбу отца Потапа.

Тот же боголюбивый господин Григорий Дмитриевич милостливым своим изволением меня к той церкви Похвалы Богородицы призвал… зело любезно и с честью принял меня как сущего отца и великую мне покорность показал и во всем меня, по воле Божьей, радостно слушал. И всем домочадцам своим строго заповедал, чтобы в великой чести имели меня, грешного. Отдал же мне и церковное правление. Зело меня удовольствовал в домашних потребностях, — и не меня единого, но и многих. Меня же, грешного, паче всех любил и покоил, так, чтобы во всем было у меня изобилие… Но и сам он, господин, всякому любомудрию рачитель, ибо велми[5] остроестествен природою и, в юных летах будучи, многоденные седины превзыде разумом смысла своего.

Так вернулся отец Потап в родной Орел-городок протопопом, въехал, как говорится, на белом коне. Произошло сие знаменательное событие до 1678-го, ибо в писцовой книге того года уже отмечено: «На посаде церковных причетников Похвалы Богородицы — поп Потап Прокопиев, у него дети Ивашко да Павлин».

А соборный храм юный попечитель щедро одарил всяческим довольством и красотами — иконами, книгами, ризами, звоном и сосудами. Служба сопровождалась ангельским пением — о нем у Григория Дмитриевича особое попечение: и сам хорошо поет, и домочадцев учит. Здесь, в церкви Похвалы Богородицы, звучали новые на Руси многоголосные, партесные песнопения, которые вводил композитор Николай Дилецкий, специально приглашенный Строгановым регентом своего московского хора. Тот явился не с пустыми руками — преподнес Григорию Дмитриевичу рукопись собственной книги «Идеа грамматики мусикийской». Вскоре партесное пение аукнулось на Каме, да так, что слава о хоре спеваков из Орла-городка докатилась аж до Кремля, откуда просили прислать в столицу «альтистов и басистов».