Шмары, шпики и лимоны зелени - Александр Евгеньевич Нерозников

Блондинка нажала кнопку селектора:

– Клавдия Михайловна! Сейчас к вам придет следователь, будьте добры, дайте ему информацию!

Клавдия Михайловна оказалась сухой как вобла в квадратных очках, явно старой девой. Без маски и перчаток. Она внимательно изучила удостоверение.

– Покажите лицо, Матвей Егорович! И зачем вам это надо?

Он сдернул маску.

– Разыскивается человек, ездивший с вокзала.

– Маньяк?

– Ну почему сразу маньяк?! Просто жулик!

Она подняла со стола листочек с выписанными датами:

– Думаете, мы тут не в курсе, что по этим дням людей убивали?!

Старый сыщик изобразил змеиную улыбку, когда глаза холодны, а губы принудительно растянуты.

– К сожалению, у меня нет полномочий подключать вас к расследованию, Клавдия Михайловна! Просто сопоставьте списки и выявите одних и тех же по названным дням!

Она надула губы и насупилась, включая компьютер.

– Пожалуйста! У вас есть два совпадения. Первое – 17 марта 2017 года до Осташково, 3-е ноября 2017-го до Новгорода и 1-го июня восемнадцатого года до Санкт-Петербурга ездил некто Синельников Геннадий Иванович двадцати лет, прописанный…

– Не надо, у меня есть данные! – прервал он.

– И второе: 11-го января 2019-го до Яхромы, 17-го мая того же года до Клина и 7-го января двадцатого до Санкт-Петербурга ездил некто Суслов Георгий Павлович двадцати четырех лет. Пока все совпадения по указанным датам.

– Огромное спасибо! Вы очень помогли следствию!

– Значит, вы переловите этих маньяков?

Он позволил себе усмехнуться в ее квадратные очки:

– Возможно, вы будете расстроены, но этих людей просто нет.

– Как же это?! Кто-то ведь убивал?! Кого же нам опасаться?

– Опасайтесь коронавируса и жуликов-торгашей в магазинах! – не мог же он сказать этой старой деве, что Синельников Геннадий Иванович, когда покупал билет, был уж почти год как похоронен! Как и Суслов Георгий Павлович в момент покупки билетов. – И еще вопрос – эти несуществующие пассажиры должны были сразу или на следующий день отъехать из мест назначения! Вопрос – куда?

Клавдия Михайловна насупилась:

– Это ведь не в наших базах! – вздохнула. – Но только для вас! Вот! 17-го марта и 2-го ноября семнадцатого года Синельников брал билеты до Бологое. Как и Суслов!..

– Спасибо! А с камер наружного наблюдения на эти даты…

– Это к Службе безопасности!

Увы, бывшие коллеги из транспортной полиции так долго записей не хранили, объяснив это скудостью средств – каждый месяц приходится все стирать и записывать туда же. Дали бы еще пару десятков чипов памяти на участок, хранили бы дольше!

Короче, снова тупик. Этот гад использовал паспорта или другие удостоверения убитых им парней. Но добирался только до Бологое, где вероятно и проживал. Или проживал в Твери, а туда… Нет, скорее наоборот! Он жил в Бологое, а в Твери либо трудился, либо учился, если учитывать возраст пострадавших. Утешало еще и то, что катались он или она по железной дороге, значит не так уж и состоятельны материально. Возможно.

Что известно о Бологое? Пара попсовых песенок, уже почти позабытых: "Между Ленинградом и Москвой!.." Середина пути по Октябрьской железной дороге между крупнейшими российскими городами, беднейшее захолустье. Говорят, когда-то царь Александр II любил там охотиться на крупную дичь. В том числе и на северных оленей!

Дома он сразу же достал карту и расстелил ее на столе. Черт! Как он раньше не заметил?! Это же как дважды два! От Бологое расходится пять железнодорожных направлений: Москва, Санкт-Петербург, Великий Новгород, Псков, Ярославль. В Революцию Николай II развернул свой поезд в поселении Дно, где подписал Отречение, а в Бологое ему отказали в паровозной бригаде. Не хотели пропускать монархисты, коммунисты или уж хрен знает кто!

6. Виола

(немного раньше)

Она никак не могла поверить своему счастью – СВОБОДА! Это поначалу. К тому же все тут было весьма условно. Но и то! Десять лет она проработала в тюремной столовке, возвращаясь в опостылевшую ХАТУ. В камере их было пятеро: прачки, поварихи и медички. Дружить тут было не принято, так, чифирили по утрам, сплетничали и мечтали о свободе нос к носу в ПРОХОДНЯКЕ между ШКОНКАМИ. Разумеется, стучали друг на друга – раз в неделю каждую таскали на ковер к главному оперу.

Это ПЯТЕРИК в начале. Потом еще ПЯТЕРИК на поселке – та же столовка, только вход с улицы. И ночевки в общаге рядом с тюрьмой.

Теперь все. Отмучилась. Вместе со справкой об освобождении вернули паспорт с бологовской пропиской, заработанные деньги и тюк ненужных по лету вещей: красный китайский пуховик, какие-то кофты, штаны, теплое белье…

Выходить было немного страшновато. Тем более что на воле ее никто не ждал.

Тогда еще, в камере, она, бывало, мечтала перед сном, как пройдется по летнему, залитому солнцем Бологое. Без конвоя, без обязательств и требований, вся дисциплина по боку! От этого ощущения кружилась голова и слабели колени. И еще – было страшно. Да, страшила неизвестность. Ведь на воле ее никто не ждал.

Было серое майское утро, низкое небо давило, затрудняло дыхание. Ей хотелось заплакать от избытка чувств. Улочка, куда выходили из тюрьмы, была пустой. Почти пустой – к ней неспешной походкой приближался высокий белобрысый парень, остриженный наголо. Абсолютно незнакомый. Подойдя почти вплотную, он подмигнул.

– Я от Зюйд-Веста.

Она опешила. Потому что изо всех сил старалась забыть ту малявную тюремную переписку и долгий, слишком долгий ГРЕВ. И знала, что так делать нельзя, ни в коем случае нельзя!

Еще при реальной отсидке она иногда подменяла раздатчицу Клавку Каблуковскую. И подавая в кормушку шлемки с кашей, иногда получала крошечные записочки. Почти всегда это были выражения восхищений ее внешностью. И предложения познакомится. А однажды в маляве спросили, какие конфеты она любит. Предлагалось просто сказать это в кормушку их камеры. Она посмеялась и выбросила из головы.

Но через неделю пришлось опять раздавать, и из темноты камеры свистящий шепот спросил:

– Так какие конфеты?

Виола растерялась.

– "Мишка на севере" подойдет? – в окошке показалась маленькая бледная рука спрашивающего.

Она пожала плечами и пошла дальше раздавать кашу в шлемки.

Но в тот же день вечером отворилась кормушка их хаты, ПОПКАРША тихо назвала ее фамилию. И сунула кулек.

На воле у Виолы оставался (тогда ещё оставался) отец, суровый пенсионер, и не менее суровая свекровь. Никаких передач и посылок она не получала. И не ждала их. Свекровь не могла простить смерть сына, а отец, вечный труженик, – просто судимость.

В шоке от неожиданности она приняла кулек, развернула. Там были конфеты. "Мишка на севере". Килограмма два, если не больше. Зэчки позади обалдели не меньше.

– Ну, ни фига себе!!

С тех пор она начала получать передачи. Ха-ха! Передачи из соседней камеры! А с гревом из ОБЩАКА пришло и уважение. Причем не только среди зэчек. Среди ментов еще больше. С ней сразу все захотели дружить. По "выходу на