Ключ - Саймон Тойн

«Не паникуй, — велела она себе. — Это просто кровь шумит в ушах. Никого больше здесь нет».

Всякий раз, стоило девушке уснуть, ее, казалось, поджидал один и тот же кошмарный сон: наполненная шепотом непроглядная тьма, в которой алыми цветами распускались вспышки боли и неясной зловещей тенью маячил крест в форме буквы «Т». В этой тьме Лив была не одна — там было еще нечто, огромное и пугающее. Она слышала, как оно приближается, как дрожит под его шагами земля, — но всякий раз, едва оно готовилось вынырнуть из тьмы и показаться ей, Лив просыпалась, содрогаясь от ужаса.

Она расслабилась, стараясь дышать ровно и унять свои страхи, а в мыслях стала перебирать те сведения, которые была в силах вспомнить.

«Меня зовут Лив Адамсен».

«Я работаю в газете „Нью-Джерси инкуайрер“».

«Я пыталась выяснить, что произошло с Сэмюелем».

В мозгу вспыхнул образ монаха, стоящего на вершине темной горы. Он раскинул руки крестом, качнулся вперед и упал с горы.

«Я приехала сюда выяснить, почему погиб мой брат».

От шока, который она испытала при этом воспоминании, Лив сумела вспомнить и то, где она находится. Она в Турции, почти на самом краю Европы, в древнем городе Рун. А знак, который изобразил Сэмюель, — это буква «тау», символ Священного Таинства, преследовавший ее в кошмарных снах. Но символ не приснился ей, он существовал на самом деле. Память постепенно возвращалась, и Лив уже твердо знала, что этот символ она видела наяву — где-то в темных глубинах Цитадели. Своими глазами узрела Священное Таинство. Она напряглась, пытаясь вспомнить все в деталях, однако они ускользали, как слово, которое вертится на языке, или фигура, которую видишь только краешком глаза. Все, что ей удалось припомнить, — это ощущение невыносимой боли и… то, что она где-то заперта.

Она посмотрела на тяжелую дверь, заметила в ней замочную скважину и стала вспоминать, что находится в коридоре за дверью. Ей мельком удавалось видеть его, когда врачи и сестры входили к ней все эти дни.

«А сколько этих дней? Должно быть, пять».

Она смогла разглядеть два стула, придвинутых к стене, и сидевших на этих стульях мужчин. Один был полицейским — в синем мундире с незнакомыми эмблемами. Второй тоже носил нечто вроде формы: черные туфли, черный костюм, черная рубашка, тонкая белая полоска воротника. При мысли, что этот человек сидит всего в нескольких шагах от нее, на Лив снова накатила волна страха. Она уже достаточно знала кровавую историю Руна, чтобы не понимать, в какой опасности находится. Если она стала очевидицей Священного Таинства и они об этом догадываются, то обязательно попытаются заткнуть ей рот — как поступили с ее братом. Вот почему им удается хранить свой секрет такое долгое время. Избитая фраза, однако абсолютно верная: мертвый ничего не разболтает.

И тот священник, что бдит сейчас у двери палаты, пришел сюда не для того, чтобы успокоить ее мятущуюся душу или помолиться о ее скорейшем выздоровлении.

Он сидит здесь, чтобы не выпустить ее.

Чтобы она никогда не смогла заговорить.

Палата 410

В четвертой палате дальше по коридору лежала в накрахмаленных оковах персональной койки Катрина Манн; локоны ее густых черных волос разметались по всей подушке, напоминая грозовую тучу. Несмотря на то что в больничной палате было жарко, ее начала бить дрожь. Врачи говорили, что она все еще в шоке, что это запоздалая и длительная реакция на мощный взрыв, который ей довелось пережить в глубине туннеля под Цитаделью. Она оглохла на правое ухо, а левое было сильно повреждено. Врачи уверяли, что со временем все может восстановиться, но упорно уклонялись от ответа, когда она спрашивала: в какой степени?

Катрина не припоминала, чтобы когда-нибудь раньше чувствовала себя такой несчастной и беспомощной. Увидев появившегося на верхушке Цитадели монаха, который изобразил собой символ «тау», она поверила, что сбывается древнее пророчество:

Сей крест падет,Сей крест восстанет,И обретет свободу Таинство,Нам возвещая новый век.

Так оно и случилось. Лив проникла в Цитадель, Посвященные ушли оттуда. Теперь они умирают один за другим — извечные враги, хранители Священной Тайны. Даже полуоглохшая, Катрина слышала, как бригады медиков, позвякивая инструментами, бегут по коридору в ответ на тревожные звонки то из одной, то из другой палаты. После каждого такого экстренного вызова она спрашивала у сестры, кто умер, и опасалась, что умершей окажется девушка. Но всякий раз оказывалось, что это еще один монах покинул наш мир, дабы на том свете дать ответ за дела свои. Их смерть предвещала лишь перемены к лучшему. Катрину держали отдельно от Лив, поэтому она не знала наверняка, что же произошло тогда в Цитадели, удалось ли проникнуть в суть Таинства, хотя смерть монахов одного за другим позволяла надеяться, что Лив сумела раскрыть тайну.

Но если это и победа, то в ней пока мало смысла.

Стоило Катрине закрыть глаза, и она видела израненное и окровавленное тело своего отца, Оскара де ла Круза, лежащее на полу склада при аэропорте. Большую часть своей долгой жизни он провел, скрываясь от посланцев Цитадели, — после того как сумел вырваться за пределы ее стен и инсценировать свою гибель в окопах Первой мировой войны. И все же в конце концов они его настигли. Отец спас ей жизнь, накрыв своим телом гранату, брошенную темным посланцем Цитадели и предназначавшуюся Катрине и Габриелю.

От Оскара она впервые услышала о Цитадели, ее зловещей истории и тех тайнах, что хранил монастырь. Он же научил ее еще в детстве распознавать смысл пророческих символов, вырезанных в камне. Мрачные истории рассказывал любящий отец своей голубоглазой дочурке, а позднее она сама рассказывала их Габриелю — мать передавала знания по наследству сыну.

«А когда все это минет, — неизменно повторял ей Оскар, — когда будет исправлено зло, совершенное в давние времена, тогда я покажу тебе дорогу дальше».

Катрина часто задумывалась, на какое сокровенное знание он намекал. Теперь она уж никогда этого не узнает.

Власть Посвященных свергнута, но в борьбе с ними погибла вся ее семья — сначала муж, потом отец. Кто следующий? Габриель томится в тюрьме, находясь во власти таких инстанций, которым она привыкла не доверять. И сама она видела священника, который бдит у дверей палаты, — очередного посланца той самой Церкви, что отняла у нее уже почти все.

«Я покажу тебе дорогу дальше», — говорил ей отец. Но теперь его нет в живых, он погиб прямо перед тем, как победило дело всей его жизни, а сама Катрина не видела той дороги, которая, возможно, дала бы ей надежду, помогла бы спасти ее саму, Лив и Габриеля от опасности, в которой они оказались.

5

Рим. Ватикан

Клементи выскочил из кабинета со всем проворством, на какое было способно его грузное тело.

— Когда они приехали? — спросил он на ходу. Черный саккос развевался за спиной, словно крылья.

— Минут пять назад, — ответил Шнайдер, старавшийся не отставать от начальника.

— И где они сейчас?

— Их проводили в крипту, в зал заседаний. А я, как только узнал, бросился к вам.

Клементи торопливо прошел мимо двух швейцарских гвардейцев, надеясь, что его святейшество не выйдет сию минуту из своих апартаментов и не станет интересоваться, куда это так спешит его кардинал. Государственному секретарю приходилось много работать непосредственно с Папой — и в прямом, и в переносном смысле, — обсуждая вопросы политики Ватикана и принося на подпись наиболее важные бумаги. Но в той папке, которую он сейчас нес в руке, не было ничего, что требовало бы папской подписи или печати. Его святейшество вообще не имел понятия ни о ее содержимом, ни о том, ради чего столь старательно работал над этими бумагами кардинал Клементи.

Дойдя до конца коридора, он стремительно шагнул в дверь — на лестницу, которой пользовались только в случаях чрезвычайных, не терпящих ни малейшего отлагательства.

— Известно, кто именно из «группы» приехал сюда?

— Нет, — ответил Шнайдер. — Гвардеец не мог сказать мне точно, а я не стал настаивать. Мне показалось, что лучше не прояснять некоторых деталей.

Клементи молча кивнул и стал спускаться по темной лестнице, гадая, что может ожидать его под конец этого неурочного вызова.

«Группой» Клементи называл эту троицу, пытаясь представить их как нечто единое, чтобы с помощью такого мысленного трюка как бы уравнять силы: он один против кого-то одного. Но трюк не помогал: слишком могущественные и заметные это были люди, чтобы пытаться слить их в единое целое. Как ни старайся, они оставались все такими же обособленными и могучими, как и в то время, когда он впервые установил с ними связь и изложил свой замысел. Он встречался с «группой» очень редко, всегда в глубокой тайне — настолько щекотливым был характер их совместного предприятия. Учитывая масштаб тех персон, о которых шла речь, провести любую встречу, состыковавшись во времени и пространстве, вообще значило сотворить небольшое чудо. Очередная встреча намечалась не раньше чем через месяц, и все же один из них (или даже не один) был сейчас здесь, без всякого предварительного уведомления. И объяснить это можно было только единственной причиной.