День расплаты - Джек Хиггинс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что-то снова появилось у него в глазах; вместо него ответила девушка, на этот раз по-английски:
— Слушай майора внимательно, Бинни. У него большой опыт в такого рода делах.
— Вы что-то сказали о том, что я был убийцей? — поинтересовался я.
— На Борнео в 1963 году. В Селенгаре. Вы приказали казнить четырнадцать партизан, чья единственная вина была в том, что они сражались за свободу своей страны.
— Это сомнительная точка зрения, потому что все они были коммунисты-китайцы.
Она полностью игнорировала мои слова и продолжала:
— А мистер Ху Ли, которого вы пытали и избивали несколько часов, а потом застрелили якобы при попытке к бегству? Все газеты называли вас Зверем Селенгара, но военное министерство не хотело шума и замяло дело.
Я невольно улыбнулся:
— Бедный Саймон Воген! Он никогда не придет в себя после восемнадцати месяцев, которые просидел в китайском лагере для военнопленных в Корее.
— Но вы же не отсидели все, они выпустили вас.
— Когда я уже ни на что не был годен.
— И теперь вы торгуете оружием.
— С людьми вроде вас. — Я поднял стакан и бодро провозгласил: — За Республику!
— Вот именно, — ответила она.
— Так о чем же мы здесь говорим? — Я аккуратно допил свой стакан. — Мистер Мейер ожидает встречи с вами; он здесь, недалеко. Он просто хотел, чтобы сперва с вами встретился я; что-то вроде меры предосторожности.
— Мы точно знаем, где остановился мистер Мейер. В отеле на Ларган-стрит. А у вас номер пятьдесят три в «Гранд Сентрал».
— Как всегда, только самое лучшее, — ответил я. — Это влияние образования в закрытых привилегированных школах, как вы понимаете. А бедный старый Мейер никак не может забыть бегства из Германии в 1938 году, поэтому он бережет деньги.
Позади нас с треском распахнулась входная дверь, и в бар ввалилась группка молодых людей.
Их было четверо; все одеты одинаково: в кожаные сапоги, джинсы и грубые куртки. Это, как я понимал, была своеобразная униформа, знак принадлежности к группе. Если ты одет иначе, ты чужой. Их лица и развязное поведение ясно об этом говорили. Это были злобные молодые звери, которых можно видеть во всех больших городах мира от Белфаста до Дели и от Дели до Белфаста.
Запахло скандалом, и бармен прекрасно понял это; его лицо напряглось, как только четверо парней открыли дверь и уставились внутрь. Потом они двинулись к стойке, впереди, гадко улыбаясь, шествовал рыжеволосый парень лет семнадцати — восемнадцати.
— Добрый вечер, — сказал он бодро, подойдя к стойке.
Бармен в ответ нервно кивнул:
— Чем могу служить?
Рыжий парень стоял, положив руки на стойку, дружки сгрудились за его спиной.
— Мы собираем деньги на новый придел при соборе Святого Михаила. Каждый в нашем приходе уже сделал взнос, и мы знаем, что вы не останетесь в стороне. — Он снова оглядел зал. — Мы собирались спросить у вас полсотни фунтов, но, как я вижу, дела идут не очень-то хорошо, так что поладим на двадцати пяти.
Один из его дружков потянулся через стойку, взял пинтовую кружку и начал наливать себе пиво.
Бармен медленно ответил:
— Никто и не собирается строить новый придел у Святого Михаила.
Рыжий вопросительно взглянул на своих спутников, потом серьезно кивнул.
— Все верно, — ответил он. — Правда. Мы из ИРА. Собираем для нашей организации. На оружие, чтобы сражаться с проклятой британской армией. Нам дорог каждый пенни, который мы сумеем достать.
— Спаси нас Бог, — сказал бармен. — Но в кассе нет и трех фунтов. Я не припомню, чтобы дела шли так плохо.
Рыжеволосый отвесил ему сильную оплеуху по лицу, которая отбросила бармена спиной на полки за стойкой. Три-четыре стакана полетели на пол.
— Двадцать пять фунтов. Или мы все разнесем здесь. Выбирай.
Бинни Галлахер словно привидение проскочил позади меня и, не говоря ни слова, встал у парней за спиной. И стоял там, выжидая, весь напрягшись, глубоко засунув руки в карманы темного пальто.
Рыжий заметил его первым и медленно повернулся:
— Черт возьми, ты кто такой, коротышка?
Бинни поднял голову, и я в зеркале за стойкой ясно увидел его темные горящие глаза на бледном лице. Четверо парней стали потихоньку окружать его, готовые броситься; моя рука потянулась к бутылке «Джеймсона».
Нора Мэрфи перехватила ее.
— Обойдется без вас, — тихо сказала она.
— Девочка моя, я только хотел выпить, — пробормотал я и налил себе еще виски.
— Так вы из ИРА? — спросил Бинни.
Рыжий посмотрел на дружков, он впервые показался слегка неуверенным.
— А тебе какое дело?
— Я лейтенант северной тайронской бригады, — сказал Бинни. — А вы кто такие, парни?
Один из них сделал было движение к двери, и тут в левой руке Бинни мгновенно появился автоматический пистолет «браунинг», который показался мне очень похожим на модель, принятую в британской армии. С пистолетом в руках он стал совсем другим. Этот человек мог испугать самого дьявола. Человек, который родился, чтобы стать убийцей, — я такого в жизни никогда не видел.
Те четверо, вконец напуганные, пытались скрыться за стойкой. Бинни холодно сказал:
— Настоящие парни в эту ночь проливают кровь за Ирландию, а ублюдки вроде вас плюют на их доброе имя.
— Боже упаси, — промямлил рыжий. — Мы не хотели ничего плохого.
Бинни пнул его в лодыжку, парень рухнул на колени и ухватился за стойку бара, чтобы не упасть. Бинни перехватил свой браунинг за ствол, размахнулся и ударил парня рукояткой, как молотком, по тыльной стороне руки. Я услышал хруст костей. Парень дико взвыл и свалился на пол, корчась у ног своих перепуганных дружков.
Бинни отвел правую ногу назад, собираясь добить его ударом по голове, но тут Нора резко сказала:
— Хватит с него.
Бинни тут же отступил назад, как хорошо выдрессированная собака, и стоял, наблюдая за ними, держа браунинг прижатым к левому бедру. Нора Мэрфи прошла позади меня и присоединилась к ним; я заметил у нее в правой руке квадратный плоский кейс, который она поставила на стойку.
— Приподнимите его, — скомандовала она.
Друзья покалеченного парня сделали, что им было сказано, и держали его, пока она осматривала руку. Я налил себе еще виски и подошел к ним как раз в тот момент, когда она открывала кейс. Самое интересное, что там был стетоскоп; порывшись еще немного, она достала треугольную повязку, чтобы поддерживать раненую руку.
— Заберите его в больницу, ему потребуется гипсовая повязка.
— И держите язык за зубами, — добавил Бинни.
Они чуть не бегом кинулись прочь; ноги раненого парня волочились между ними. Дверь захлопнулась, и воцарилась тишина.
Когда Нора Мэрфи взялась за свой кейс, я спросил:
— Это только видимость или вы настоящий медик?
— Вас устроит Гарвардская медицинская школа? — с вызовом ответила она.
— Вполне, — сказал я. — Ваш друг ломает, а вы починяете. Слаженная работа, как в одной команде.
Ей это не понравилось, она побледнела и сердито и резко щелкнула замками кейса; я понял, что она с трудом удержалась, чтобы не сорваться.
— Очень хорошо, майор Воген, — изрекла она. — И все-таки вы мне не нравитесь. Так мы идем?
И она направилась к двери. А я обернулся и поставил стакан на стойку перед барменом, который стоял словно истукан, ожидая Бог знает чего.
Бинни сказал:
— Вы ничего не видели и не слышали. Хорошо?
Этого несчастного не надо было пугать, у него и без того тряслись губы, и он все время тупо кивал головой. И вдруг, совсем неожиданно, он рухнул на бар и заплакал.
Бинни, к моему удивлению, потрепал его по плечу и с удивившей меня мягкостью сказал:
— Настанут лучшие времена. Вот увидите.
Если бармен и поверил, то я остался единственным нормальным человеком в этом свихнувшемся мире.
* * *Начался дождь, и туман волнами накатывался со стороны доков, когда мы шли вдоль набережной. Нора Мэрфи сбоку от меня, а Бинни позади, видимо, по привычке.
Никто не произнес ни слова, пока мы не прошли полпути до места назначения. Нора Мэрфи задержалась на углу небольшой улицы, застроенной стандартными домами, и повернулась к Бинни:
— Здесь пациент, к которому я должна зайти этим вечером, я обещала. Всего пять минут.
Она как бы вообще не замечала меня. Пройдя вниз по улице, она торопливо постучала в третью или четвертую дверь. Ей открыли почти сразу, а мы с Бинни, чтобы скрыться от дождя, зашли в арку между домами. Я предложил ему сигарету, от которой он отказался. Я закурил и прислонился спиной к стене. Немного спустя он спросил:
— Ваша мать — как была ее девичья фамилия?
— Фитцджеральд. Нуала Фитцджеральд.
Он повернулся ко мне, его лицо было словно бледная тень в темноте.
— В Страдбелла в смутные времена был мужчина, школьный учитель, с такой же фамилией.
— Ее старший брат.
Он придвинулся ближе, будто стараясь получше рассмотреть мое лицо.