«Крестный отец» Штирлица - Иван Просветов

Роман Ким сжег свидетельство о японском подданстве и вновь стал ходить на лекции в Восточном институте. По рекомендации профессора Спальвина его взяли на службу в Приморское телеграфное агентство, нуждавшееся в переводчиках. Поработав совсем недолго рядовым сотрудником, Ким занял должность заведующего иностранным отделом «ПримТА». Встречался с японскими, английскими и американскими журналистами: «официально информировал по интересующим их вопросам положения на Дальнем Востоке». Нежданно-негаданно во Владивосток в должности консула вернулся Ватанабе Риэ. Разумеется, он напомнил о себе. «Ватанабе не стеснялся задавать шпионские вопросы — о местонахождении воинских частей, количестве рабочих на механических заводах и т.д., — рассказывал Ким на следствии. — Однако никогда не делал попыток вербовать меня. Я тогда был незначительной фигурой…»{37}

Полномочия новой приморской власти не оспаривались Антантой. Великобритания, Франция и США решают отозвать свои войска. Но японцы (12 000 солдат во Владивостоке и около 14 000 — в Хабаровске и Никольске-Уссурийском) просто так уходить не собирались. У Страны восходящего солнца на Дальнем Востоке имелись свои интересы. Не только коммерческие — лесные, рыболовные и добывающие концессии. Японцы опасались, что огонь русской смуты перекинется на Корею, где всего год назад было подавлено народное восстание. Свыше четырех тысяч приморских корейцев воевало в красных партизанах. Некоторые отряды переходили границу, чтобы помочь собратьям на родине. 

Приморские большевики не скрывали, что перемирие с японцами у них временное, пусть Красная армия не продвинулась дальше Иркутска, а Москва хочет создать на Дальнем Востоке буферную республику. Рабочие и крестьяне Приморья могут собственными силами ликвидировать интервенцию и установить советскую власть! «В глаза угрожающего японского империализма мы смотрим открыто, мы смотрим, как победители», — высказался на заседании Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов Сергей Лазо, заместитель председателя военного совета земской управы. И командование японского экспедиционного корпуса предпочло действовать на упреждение. 1 апреля 1920 года генерал Оой, дождавшись ухода союзников, предъявил главе Приморской земской управы ультиматум: признать все сделки, заключенные прежними русскими властями с японцами, прекратить всякие действия, угрожающие безопасности японских войск, миру и спокойствию в Корее и Маньчжурии (то есть разоружить корейских партизан) и «приложить все старания к обеспечению жизни, имущества и других прав японских подданных, проживающих в Дальневосточном крае»{38}.

После трудных переговоров приморское правительство приняло все требования. Однако японцы не стали ждать подписания соответствующего документа. 4 апреля неизвестные лица обстреляли японский гараж во Владивостоке, поздно вечером — военный патруль. Соглашение нарушено! В ночь на 5 апреля японские батальоны, расквартированные в городе, взяли штурмом здание управы и казармы Народно-революционной армии. В Никольске-Уссурийском, Спасске и Хабаровске дело дошло до упорных уличных боев с партизанами и солдатами НРА. Уцелевшие партизанские отряды отступили в тайгу.

«Корейцы, проживающие в русских владениях, особенно в районе Никольска-Уссурийского, после русской революции начали усиленно развивать антияпонскую пропаганду, а также нападали на корейцев-японофилов, оскорбляли японские войска. 4 апреля ночью, после открытия военных действий между русскими и японскими войсками, корейцы обнаружили стремление выступить с поддержкой русских, — пересказывала газета “Дальневосточное обозрение” сообщения японской прессы. — В Никольске были установлены обстрелы японских войск со стороны корейцев. Поэтому японская жандармерия, при поддержке военных частей, приступила к арестам и отобранию оружия. Большинство корейцев, ввиду выраженного ими желания исправиться, были выпущены»{39}.

Накануне японского выступления Роман Ким приехал в Никольск-Уссурийский вместе с русскими и иностранными журналистами — освещать Съезд трудящихся Приморской области. Японцы съезд распустили, Кима арестовали как подозрительного корейца. За решеткой он пробыл три дня{40}. Вернувшись во Владивосток, Ким узнал, что японцы разгромили корейскую слободку. Он увидел сожженную школу, строить которую помогал его отец. Мог слышать такие рассказы: «Десятки корейцев в качестве живых “трофеев” были уведены в город по направлению к японскому штабу. Несколько раз палачи часами производили в слободке повальные обыски. Плохо приходилось корейцам, у которых обнаруживали национальный флажок…» «Центр города стал неузнаваем, на улицах валялись трупы людей и животных, везде было битое стекло, лежали поломанные вещи, сбитые выстрелами кирпичи, телеграфные столбы, а среди этого хаоса с радостными лицами прохаживались, любуясь делом своих рук, “победители”…» «Все японское население Владивостока вышло на улицу торжествовать победу. Прачечники, парикмахеры, часовщики и тысячи японских проституток шли сплошной воблой по улице, дома которой были утыканы японскими флагами цвета яичницы. Многих твердолобых советоненавистников в этот день японцы научили верности своей стране»{41}.

Вскоре пришло известие о гибели Петра Цоя, одного из самых уважаемых корейцев в Приморье, члена земской управы. Японские жандармы арестовали его в Никольске вместе с тремя другими корейскими лидерами. При этапировании во Владивосток арестованные якобы пытались бежать, оказали сопротивление при задержании и были расстреляны. Спустя четыре месяца уцелевшие руководители Национального совета, добравшись до Благовещенска, опубликовали воззвание к соотечественникам: «Черные силы Японии стараются погасить последнюю искру надежды на свободу в корейском народе… В такой тяжелый момент Всекорейский Национальный совет ясно видит, что спасение нашего народа только в Советской России… Вполне веря в чистоту принципов Советской России, имея очевидные и реальные доказательства ее сочувственного отношения к нашему народу, — мы бесстрашно и также твердо будем следовать по тому пути, который предначертан Советской Россией…»

Что переживал Роман Ким, о чем говорил с отцом? Ответов нет, только догадки. Когда на допросе в 1937 году Кима спросили, почему японцы содействовали его учебе в Токио, он ответил: вероятно, в расчете на то, что «буду полезным японскому государству в смысле продвижения японского влияния». «Надежд я не оправдал, узнав отрицательные стороны японской культуры»{42}. Отрицательные стороны он узнал в том самом апреле. Много лет спустя Роман Николаевич напишет рассказ о событиях 1920 года. Повествование идет от лица японского офицера, уверенного в безусловной правоте, своей собственной и своего командования. Агрессия укладывается в рамки самурайской логики — угрозу надо подавлять в зародыше, без всяких церемоний. В финале рассказчик бесстрастно описывает расправу с пленными корейскими националистами на морском берегу: «Было прохладно. Мы разожгли костер около шаланды и начали…»{43}

Корейский юноша, прежде державшийся в стороне от политики, сделал вывод. Обычный вывод на войне: враг моего врага — мой друг. Будем сообща бороться с врагом.

Показав свою силу, японцы притормозили. 9 апреля 1920 года они вступили в переговоры с представителями земской управы. 29 апреля было подписано соглашение «О сохранении порядка в Приморской области». Легитимность управы признавалась при условии установления особой зоны вдоль Уссурийской железной дороги под контролем японских войск. Численность вооруженных сил — народной милиции Приморья ограничивалась 4500 человек. Притом что осенью 1920 года после вывода имперских дивизий из Читы и Хабаровска (японцы нехотя признали провозглашенную в апреле Дальневосточную республику, формально независимую от Советской России) в Приморье сосредоточились свыше 35 000 японских штыков и сабель.

Как ни странно, в числе первых решений управы после возобновления работы было постановление о создании Государственного Дальневосточного университета, объединившего Восточный институт, преобразованный в восточный факультет, и частные историко-филологический, юридический и экономический факультеты (последние два открылись в начале 1920 года). Роман Ким учился и работал все в том же телеграфном агентстве, которое после присоединения Приморья к ДВР стало филиалом «ДальТА».

14 ноября Приморская земская управа приняла декларацию о признании центрального правительства Дальневосточной республики в Чите. В начале декабря Народное собрание во Владивостоке поддержало решение читинской конференции областных правительств Дальнего Востока об объединении. Управа стала областным управлением. Японцы аккуратно выразили недовольство. Генерал Оой заявил представителям Народного собрания, что читинская конференция «не имела законного права принимать резолюцию об установлении Дальневосточного объединенного правительства».